Исторический художественный рассказ
В доме на Введенской улице, что терялась на Петроградской стороне Санкт-Петербурга пахло масляными красками, пирогами и — не совсем художественно — бобровым мехом. Борис Кустодиев, запеленутый в разноцветный плед, ловко управлял кистью, зажатой в крепких пальцах, сидя в инвалидной коляске. Напротив, грохоча сапогами и поправляя несуразно огромную шубу, размахивал руками Федор Шаляпин, русский исполин, двухметровый барин и голос земли русской.
— Федя, — с хитринкой тянул Борис, — ты в этой шубе точно купец первой гильдии. Только собачку не хватает под мышкой для полного комплекта.
— Борь, собачка — вот! — ответил Шаляпин басом и шикнул на Ройку, бульдога с бойцовским характером. Ройка с трудом влез на возвышение, понюхал новые тапки художника, успокаивающе заурчал и рухнул посреди декораций, вызывая нервный смешок у двух молодых барышень на заднем плане. Это Марфа и Марина — дочери Федора, которых он привозил к художнику, чтобы «вынесли на себе весь гул моего бархатного баса, когда разучиваю оперу».
Шаляпин готовился к «Вражьей силе» в Мариинке и размахивал листами либретто даже во время паузы между позированием.
— Федор Иванович, — настраивал его Борис, — держитесь, будто вы, пардон, Масленицу собственной персоной встречаете! Вы ведь сами праздники устраиваете с размахом.
— За такие праздники Гришка Мелехов и половину хутора пропил бы! — гаркнул Шаляпин, и эхо углубилось до самого подпола.
Борис мигом уловил настроение и набросал еще один мазок: шуба сливается с сугробами, рождественские гирлянды мигают, а сам Федор на фоне масленичного гулянья — как живое воплощение народной души.
- Мы с тобой, Боря, оба артисты. Только я в театре, а ты — на всем этом, — он широким жестом обвел картину, в которой уже смирно сидел бульдог и мелькали девичьи косы его дочерей.
— Согласен - не отставал Кустодиев, — вместе мы мощнее любого плаката. Вот, гляди: я — едва в коляске держусь, а ты — коренной столп Мира. Но вдвоем — пуд соли и счастья на масленичном столе найдём!
— Это верно, Боря, — рассмеялся Шаляпин, — ты — художник, а я — реквизит, да ещё какой! Нет шубы — нет оперы!
Марфа хитро подмигнула Марине и, отведя взгляд на снегопад за окном, тихонько заметила:
— Вот бы настоящую Масленицу сюда! И самовар, и забавы, и музыку!
— А почему бы и нет! — вновь поднялся духом Шаляпин и зашагал по комнате, громыхая шубой, будто сцена готова была разойтись от страсти.
Борис поставил последний мазок, с юмором залив румянец на щеки Федора, — совсем как на празднике, где каждый и артист, и зритель, а дружба пишет лучшие портреты великих эпох.
Так и вышло: на холсте Шаляпин навсегда остался сильным, теплым, шубистым великаном на фоне русской Масленицы — а рядом всегда был Борис, чья душа летала куда выше любой коляски. И Ройка там тоже был, и дочки — и вся Россия, в которой всегда есть место великой дружбе и смеху.