— Лена... — голос сорвался в хриплый шепот, разорвав липкую тишину квартиры. — Лен, воды...
Я лежал, уткнувшись лицом в мокрую от пота подушку, и прислушивался. В ответ — ничего. Ни скрипа половицы в коридоре, ни привычного шуршания тапочек по ламинату. Только гул в ушах и тяжелый, частый стук собственного сердца, отдававшийся в висках. В горле першило, все тело ломило, будто после драки, а температура застилала сознание горячим, зыбким маревом.
Я сглотнул комок сухой боли и позвал снова, уже громче, собрав остатки сил:
— Ле-на! Ты где?
Тишина. Такая густая и плотная, что ее, казалось, можно было пощупать. Она давила на барабанные перепонки, наваливалась на грудь. Я с трудом оторвал голову от подушки и сел на кровати. Комната поплыла перед глазами, очертания комода и окна расплылись, поплыли. Я зажмурился, стараясь унять головокружение. Где она? В аптеке? Вышла вынести мусор? Но мусорное ведро стояло на кухне полное, я видел его вчера вечером.
Страх, холодный и липкий, впервые шевельнулся где-то под ложечкой. Я свесил с кровати ноги — они были ватными, непослушными. Опираясь на тумбочку, поднялся и, пошатываясь, как пьяный, побрел в коридор. Пусто. Дверь в гостиную была распахнута настежь, внутри — ни души.
— Лена? — уже почти простонал я, входя на кухню.
И тут я ее увидел. Не ее, а весточку от нее. Листок бумаги формата А4, оторванный, похоже, от старой распечатки, лежал на столе, придавленный пустым стаканом. На нем — несколько строчек, нацарапанных карандашом. Почерк был неровным, торопливым, буквы скакали, будто их писал человек в крайнем волнении.
Я подошел ближе, щуря воспаленные от температуры глаза, и прочитал. Сначала не понял. Мозг отказывался воспринимать смысл. Просто набор слов.
Я не справлюсь, прости!
Я перечитал. Еще раз. Фраза ударила в мозг, как раскаленный гвоздь. Четыре слова. Всего четыре слова.
— Что... что это значит? — пробормотал я вслух, и голос мой прозвучал чужим, сиплым.
Я схватил листок, смяв его край в кулаке. «Не справишься с чем? Со мной? С тем, что я болен?» Гнев, внезапный и слепой, прилил к вискам. Я потянулся к карману штанов, где обычно лежал телефон. Его там не было. Память, затуманенная жаром, с трудом прояснила: вчера вечером я оставил его на зарядке у кровати.
Я почти побежал, по-пьяному цепляясь за косяки, обратно в спальню. Телефон лежал на тумбочке, экран был темным. Я судорожно нажал на кнопку. Ни одного пропущенного вызова. Ни одного сообщения. Только время — половина одиннадцатого утра.
Пальцы дрожали, когда я тыкал в ее иконку в списке контактов. Поднес трубку к уху. Долгие гудки, а потом — мертвый, безжизненный голос автоответчика: «Абонент временно недоступен...»
— Не может быть, — прошептал я. — Не может...
Я написал в мессенджер: — Лена, что это? Где ты? Мне плохо.
Статус «доставлено» сменился на «прочитано» почти мгновенно. Сердце екнуло, замерло в надежде. Она там. Она видит. Жду три точки, пока она печатает ответ. Прошла минута. Две. Ничего. Тишина. Она просто прочитала и... все.
Тогда я написал снова, давя на кнопки: — Позвони мне, пожалуйста. Давай поговорим.
«Прочитано». И снова — тишина. Гробовая. Еще раз позвонил — уже не гудки, а сразу «абонент недоступен». Она просто выключила телефон. Отрезала себя. От меня.
И тут жар, который я на секунду забыл, накатил с новой, удвоенной силой. Ноги подкосились, и я сполз по стене на холодный пол в коридоре, прижимая к груди смятый листок. Физическая слабость, острая и унизительная, наложилась на дикую душевную боль. Меня бросили. Бросили здесь одного, больного, беспомощного. В самый тяжелый момент. Мысли путались, скакали, как бешеные.
«Почему? Мы же семь лет вместе. Мы же любили друг друга. Вроде бы... любили?» Я вспомнил ее лицо вчера вечером. Бледное, уставшее. Она прикладывала мне ко лбу мокрое полотенце, и я, в бреду, прошептал:
«Мне так плохо, Лен...» А она в ответ, тихо, почти беззвучно: «Мне страшно...» Я подумал тогда, что она боится за меня. А она... она боялась самой себя. Боялась ответственности. Боялась, что не потянет.
— Как ты могла? — прохрипел я в пустоту, и голос сорвался в рыдание. — Как ты могла так поступить? Я же... я же нуждаюсь в тебе...
Но нуждаться было не в ком. Квартира была пуста. Абсолютно. Я остался один на один со своей болезнью, со своей болью, со своим страхом. И это осознание было страшнее любой температуры. Мир, который еще вчера казался прочным и надежным, рухнул в одночасье, рассыпался в прах, оставив после себя лишь звенящую пустоту и четыре слова на клочке бумаги.
Я лежал на холодном полу, не в силах пошевелиться, и смотрел в потолок. Слезы текли по вискам и высыхали, оставляя соленые дорожки на коже. Жар сжигал изнутри, в груди саднило от подавленных рыданий. Я закрыл глаза, пытаясь найти хоть какую-то точку опоры, но ее не было. Только падение в черную, бездонную яму.
И тогда, сквозь пелену отчаяния, пробилась простая, животная мысль: «Я могу умереть здесь. Сейчас. Один. И никто не придет».
Страх смерти оказался сильнее стыда, сильнее гордости, сильнее этой разрывающей сердце боли. Я с трудом дополз до спальни, до телефона, который валялся рядом. Пальцы едва слушались, плыли цифры на экране. Я набрал номер. Тот самый, который знает каждый.
— Скорая... — выдавил я, когда на том конце сняли трубку. Женский голос, спокойный и безразличный, спросил, что случилось и адрес. Я отвечал, запинаясь, с трудом подбирая слова. Голос в трубке казался доносящимся из другого, нормального мира, в котором люди не бросают друг друга умирать в одиночестве.
Бросив телефон, я перевернулся на спину и снова уставился в потолок. В руке зажат тот самый листок. Я разжал кулак, разгладил его на полу и снова прочитал. Эти слова уже въелись в мозг, выжигая его изнутри.
«Прости». Прости что? За что мне тебя прощать? За то, что я заболел? За то, что оказался слабым и позволил себе заболеть? За то, что нуждался в тебе? Или... или ты просишь прощения за то, что все эти годы я жил с тобой бок о бок, а не видел, кто ты на самом деле? Холодная, эгоистичная тварь, способная сбежать при первой же настоящей беде.
Из груди вырвался звук, не то стон, не то горький, надрывный смех. Я скомкал записку и швырнул ее в угол. Но даже не видя ее, я продолжал читать ее заново и заново, снова и снова, пока сознание не начало уплывать в лихорадочный бред, унося с собой и боль, и обиду, и этот невыносимый, унизительный ужас одиночества.
Продолжение уже здесь
Спасибо, что дочитали эту непростую историю до конца. Согласитесь, от такой записки и такого поступка сжимается сердце.
А как вы думаете, что чувствует сейчас герой? Оправдываете ли вы его жену или ее поступок не имеет прощения? Очень жду ваши мысли в комментариях — давайте обсудить. Если понравилась, не забудьте поставить лайк, сделать репост и подписаться — впереди самое интересное.
Возможно, вам понравится и эта история