Шесть часов вечера. Я стояла у плиты, чувствуя, как тяжесть прошедшего дня давит на плечи, сливаясь с усталостью от вечного напряжения в собственном доме. На сковороде шипел картофель, а в голове — тревожные, назойливые мысли. Из гостиной доносились звуки какой-то стрелялки. Максим, мой муж, лежал на диване, уткнувшись в телефон. Он встретил мое возвращение с работы кивком и фразой «Ужин когда?». И это был наш главный диалог за последнюю неделю.
Ключ в замке повернулся резко, с характерным скрежетом, который заставил меня вздрогнуть. Сердце неприятно екнуло. Я узнала эти шаги — быстрые, уверенные, властные.
— Здрасьте, мамочка! — крикнул Максим, не отрываясь от экрана.
В дверях кухни возникла Людмила Степановна, моя свекровь. В одной руке у нее был пакет с яблоками, в другой — связка ключей от нашей квартиры, которую я тщетно пыталась у нее отобрать последние три года.
— Жарко тут у вас, дышать нечем, — сходу заявила она, снимая пальто и бросая его на стул. Ее взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по мне, по сковороде, по немытой еще посуде в раковине.
— Здравствуйте, Людмила Степановна, — тихо сказала я, переворачивая картошку.
Она молча подошла к плите, заглянула в кастрюлю с супом.
— Опять эту бурду варишь? Мужчину нужно кормить наваристым борщом, мясом! А не этой… диетической пойлой. Мужик от такой еды сил теряет.
— Максим на прошлой неделе жаловался на тяжесть в желудке, врач рекомендовал полегче питание, — попыталась я объяснить, чувствуя, как по спине разливается знакомый холодок беспомощности.
— Врач! — фыркнула она. — Ты ему, моему сыночку, и без врачей жизнь отравила.
Она села за стол, не дожидаясь приглашения. Я молча поставила перед ней тарелку. Максим наконец-то оторвался от телефона и бодро прошелся на кухню.
— О, картошечка с лучком! Мам, ты как раз к ужину.
Он уселся напротив матери, и они принялись есть. Я осталась стоять у плиты, как прислуга. Так всегда. Мой обед будет потом, когда они насытятся и уйдут в гостиную.
Ели они молча. Потом Людмила Степановна аккуратно положила вилку и, облизав губы, перевела на меня свой взор.
— Ну что, Алина, когда уже на внуков посмотрю? Года-то идут. Мне уже все подруги в бабулях ходят, а я как была молодой женщиной, так и осталась.
В груди все сжалось. Эта тема была самой болезненной. Несколько лет безуспешных попыток, обследований, гормональных терапий. Максим наотрез отказывался идти к врачу, утверждая, что с ним все в порядке, а проблема «в твоих нервах».
— Людмила Степановна, мы этот вопрос обсуждаем с Максимом, — сухо ответила я, глядя в окно на темнеющее небо.
— Обсуждаете? — она усмехнулась. — Да вы уже все обсудили. Вам бы только пожить для себя. Квартирку вот хорошую себе урвали, теперь можно и расслабиться. Хотя, конечно, зря Максим на тебя согласился. Девушка с пустыми руками. Ни приданого, ни перспектив. Только и могла, что на шею к мужчине сесть.
Я резко повернулась к ней. Руки дрожали.
— Какую квартиру? Мы ее вместе покупали. В ипотеку. И мои родители нам помогали, дали на первоначальный взнос. В отличие от вас.
— Мои деньги были вложены в ремонт! — тут же вскинулась она. — И прописка у меня тут. Так что это моя квартира в той же степени. А твои родители… мало ли что они там дали. Бумажку какую-то нарисовали.
Это была уже откровенная ложь. Ремонт мы делали на наши с Максимом общие деньги. А ее «прописка» была формальностью, которую Максим оформил за моей спиной, «чтобы мама не нервничала».
Максим, наконец, вмешался. Но не так, как я надеялась.
— Мам, Аля, хватит. Надоели со своими склоками. Алина, извинись перед матерью.
У меня перехватило дыхание.
— Я… должна извиняться? За что? За то, что она оскорбляет меня и моих родителей?
— Она не оскорбляет! — закричал он, ударив кулаком по столу. Тарелки звякнули. — Она правду говорит! Ты ведешь себя как последняя эгоистка! Детей не хочешь, по дому бардак, готовить нормально разучилась! Мать пришла, а ты ей тут нервы треплешь!
Я смотрела на него, на его перекошенное злобой лицо, и не верила своим ушам. Это был тот самый человек, который клялся мне в любви и обещал защищать.
— Максим, как ты можешь? — выдохнула я. — Ты же знаешь, что все не так.
— Знаю я только то, что вижу! — он встал, возвышаясь надо мной. — Без меня ты была бы никем! Ни квартиры, ни нормальной жизни! В конторе своей серой мышишься за копейки, а тут еще и характер показывать начала!
Людмила Степановна смотрела на нас с довольным видом, доедая последний кусок хлеба.
— Верно, сынок, ставь ее на место. А то распустилась совсем.
В глазах потемнело. Вся обида, все унижения, все ночи, проплаканные в подушку, поднялись комом в горле. Я больше не могла это терпеть.
— Я ухожу, — тихо сказала я.
Наступила тишина. Максим смотрел на меня с недоумением, потом его лицо снова исказилось гримасой гнева.
— Что? Куда это ты собралась? К своей подружке-неудачнице? Так там тебе и дивана не хватит, на полу спать будешь!
— Я ухожу от тебя, Максим. Окончательно.
Он громко засмеялся, но в его смехе не было веселья, была лишь злоба и презрение.
— Да? И куда ты денешься? На квартиру к родителям? Так они в той дыре вдвоем в одной комнате ютятся. Без меня ты никто! — он кричал уже мне вслед, так как я вышла из кухни и направилась в спальню. — Слышишь? Никто! Вернешься на коленях, когда поймешь, что квартира-то и моя тоже! И моя!
Я вошла в спальню, дрожащими руками достала из шкафа спортивную сумку. Сердце колотилось где-то в висках. Я не плакала. Во мне было лишь леденящее, ясное спокойствие. Я складывала вещи, не глядя, беря только самое необходимое.
— Ну что, насобирала свои шмотки? — на пороге снова возник он, запыхавшийся от крика. — Иди, иди. Месяц поживешь в общаге, и приползешь обратно. Я тебя знаю.
Я застегнула молнию на сумке, подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Впервые за долгое время я смотрела на него без страха, без надежды, просто констатируя факт.
— Прощай, Максим.
Я обошла его и направилась к выходу. Он не ожидал такого спокойствия. Его крик сменился на что-то более неуверенное.
— Алина! Да ты с ума сошла! Вернись!
Я уже открывала дверь. Последнее, что я услышала, был голос Людмилы Степановны:
— И не вздумай ползать! Гордость свою сейчас показываешь, дура!
Дверь захлопнулась, отсекая этот мир. Я спустилась по лестнице, вышла на холодную улицу и сделала глубокий вдох. Воздух был свеж и горьковат. В голове пронеслись обрывки мыслей: ипотека, расписки от родителей, общий счет, его угрозы.
И тогда, идя по темному переулку к метро, я поняла. Война только начинается. И я должна в ней победить.
Холодный ветер бил в лицо, заставляя меня ежиться и кутаться в тонкое осеннее пальто. Я шла по темным улицам, не разбирая дороги, просто удаляясь от того дома, который еще недавно был моим. Сумка с вещами оттягивала руку, но эта физическая боль была ничтожна по сравнению с той пустотой, что зияла внутри.
Слова Максима звенели в ушах, как навязчивый мотив: «Без меня ты никто... Вернешься на коленях...» Каждый повтор заставлял сжиматься сердце от унижения. Я остановилась у фонаря, прислонилась лбом к холодному металлу его столба и закрыла глаза. Слез не было. Только ледяная, всепоглощающая ярость и чувство полнейшей потерянности.
Из кармана сумочки настойчиво прозвучал звонок. Я посмотрела на экран. «Юля». Она звонила уже в третий раз. Собрав волю в кулак, я провела пальцем по стеклу.
— Алло, — мой голос прозвучал хрипло и чужим.
— Алина! Ты где? Что случилось? Ты написала смс «Забери меня» и пропала! Я уже полчаса ношусь по району!
Юлин голос, резкий и наполненный настоящей тревогой, вернул меня к реальности. Я с трудом сообразила, где нахожусь, и назвала ей улицу и номер дома.
— Стою на месте. Жду.
Через десять минут ее подержанный хэтчбек резко притормозил у тротуара. Передняя пассажирская дверь распахнулась.
— Садись, быстро, тут парковаться нельзя.
Я забросила сумку на заднее сиденье и упала в кресло. В салоне пахло кофе и ее духами — свежими, цитрусовыми. Так пахла нормальная жизнь.
Юля, не говоря ни слова, тронулась с места и, отъехав пару кварталов, припарковалась в темном дворе. Затем она повернулась ко мне, ее внимательный взгляд скользнул по моему лицу, по сумке сзади.
— Рассказывай. Все.
И я рассказала. Сбивчиво, путано, с долгими паузами. Про вечер, про свекровь, про ее слова о квартире и детях. И про фразу Максима. Ту самую.
Когда я замолчала, в салне повисла тишина, нарушаемая только мерным тиканьем поворотника. Юля молчала, сжимая руль так, что костяшки ее пальцев побелели. Потом она резко выдохнула.
— Ну вот и все. Точка невозвратия. Слушай меня внимательно, Аля. Ты не первая, ты не последняя. Через это прошли миллионы. Но сейчас тебе нужно включить голову, а не сопли разводить. Поняла?
Я кивнула, сглатывая ком в горле. Ее резкость была как ушат ледяной воды — неприятно, но отрезвляюще.
— Поехали ко мне. Будем думать.
Ее однокомнатная квартира была полной противоположностью нашей стерильной, вылизанной до блеска жилплощади, которую я содержала как образцовую жену. Повсюду лежали стопки книг, на мольберте стоял незаконченный портрет, а на кухонном столе соседствовали ноутбук и коробка с пиццей. Здесь было уютно и по-настоящему.
Юля налила мне в кружку крепкого сладкого чая и поставила передо мной.
— Пей. Сахар поможет. Теперь слушай план. Первое. Ты остаешься здесь. Никаких звонков ему, никаких «давай поговорим». Тишина. Второе. Завтра же идем к юристу. У меня есть контакты, хороший специалист по семейным делам.
— Юль, я не знаю... Ипотека... Квартира... Его мать там прописана... — я сжала кружку в руках, пытаясь остановить дрожь.
— Именно поэтому и нужен юрист. Чтобы разобраться в этом бардаке. Ты же говорила, у тебя есть расписки от твоих родителей на первоначальный взнос?
— Да, — кивнула я. — Мама с папой переводили деньги на наш общий счет, а мы с ним уже вносили их в банк. Все чеки сохранились. И расписки, где он собственноручно написал, что деньги взяты в долг у моих родителей.
— Отлично. Это твой козырь. Но одного этого мало. Нужно понимать, что с ипотекой, с этими долгами его мамаши... Ты же в курсе, что она, пользуясь пропиской, могла набрать кредитов?
Меня будто окатили ледяной водой.
— Что? Нет... Не может быть...
— Может, — холодно констатировала Юля. — У меня у самой знакомая так влетела. Поэтому — юрист. И третье. Твой телефон. Ты его не блокируешь. Пусть пишет, пусть звонит. Но ты не отвечаешь. Мы будем собирать доказательства его угроз. Скриншоты, записи разговоров. Все, что потом пригодится в суде.
Она говорила четко, по делу, как полководец, составляющий план сражения. Ее уверенность понемногу передавалась и мне. Страх отступал, уступая место сосредоточенности.
— Я... я боюсь, Юль. Он такой... злой. Он может на работу прийти, устроить скандал.
— Придет — вызовешь охрану. Ты теперь не его тряпичная кукла, которую можно пинать. Ты стала тигрицей, защищающей свою жизнь. Поняла? — она посмотрела на меня прямо, и в ее глазах горел огонь решимости. — Ты хочешь вернуться к нему на коленях?
— Нет, — вырвалось у меня, и в этом слове была вся накопившаяся за годы горечь. — Никогда.
— Вот и отлично. Значит, война. А на войне плачут потом.
Я отпила чаю. Сладкий, горячий напиток согревал изнутри, возвращая ощущение почвы под ногами. Да, было страшно. Да, будущее казалось туманным и пугающим. Но впервые за долгие годы я дышала полной грудью, не оглядываясь на то, понравится ли это Максиму или его матери.
Я посмотрела на свою сумку с вещами, стоявшую у порога. Это был весь мой скарб. Вся моя прежняя жизнь уместилась в одну спортивную сумку.
— Хорошо, — тихо, но твердо сказала я. — Включаю голову. Завтра — к юристу.
Юля одобрительно хлопнула ладонью по столу.
— Вот это я понимаю! Теперь идем спать. Завтра большой день.
Я легла на раскладной диван в гостиной, укутавшись в мягкое одеяло. За стеной слышался шум ночного города. Я лежала с открытыми глазами, и в голове прокручивала план действий. Шаг за шагом. Юрист. Документы. Банк. Суд.
Фраза «Без меня ты никто» больше не вызывала слез. Она вызывала лишь холодную, стальную решимость доказать обратное. Не ему. Себе.
Утро пришло резко и безжалостно. Солнечный свет, пробивавшийся через жалюзи в Юлиной квартире, разрезал глаза. Я не сразу поняла, где нахожусь. Потом воспоминания врезались отточенным лезвием: скандал, уход, сумка у порога. И тихая, холодная решимость.
Юля, уже собранная и накрашенная, поставила передо мной кружку кофе.
—Пей. Сегодня тебе понадобятся все силы. У меня первая смена, но я предупредила, что опоздаю. Отвезу тебя к юристу.
Мы ехали в тишине. Я смотрела в окно на просыпающийся город, на людей, спешащих на работу. Их жизнь текла в привычном русле, а моя перевернулась за несколько часов. В голове стучала одна мысль: «Не дать слабины. Не дать слабины».
Кабинет юриста Ольги Сергеевны оказался небольшим, но строгим и деловым. Сама она — женщина лет сорока с внимательными, умными глазами, в которых читалась усталость от бесконечных человеческих драм. Она выслушала мой сбивчивый рассказ, не перебивая, лишь изредка делая пометки в блокноте. Когда я закончила, она отложила ручку.
— Давайте по порядку, — ее голос был ровным и спокойным, и это умиротворяло. — Квартира куплена в браке, оформлена на вас обоих. Ипотека не погашена. Правильно?
— Да.
— Первоначальный взнос. Вы утверждаете, что средства предоставили ваши родители. Есть подтверждение?
— Расписки, — я достала из сумки заветную папку, которую, по счастливой случайности, взяла с собой в тот роковой вечер, разбирая документы для налоговой. — Вот. От моей мамы и отдельно от папы. Суммы, даты, подписи моих родителей и подпись Максима, где он подтверждает получение средств в долг.
Ольга Сергеевна внимательно изучила бумаги.
—Это очень хорошо. Это весомый аргумент при разделе. Теперь кредиты. У вас есть общие, помимо ипотеки?
— Да, два потребительских. Мы брали на машину и на отпуск.
— Вы являетесь созаемщиком?
— Да.
Она кивнула, делая новую пометку.
—Прописка. Мать супруга зарегистрирована в квартире. Выражала ли она когда-нибудь намерение там проживать?
— Нет, но у нее есть ключи. И она постоянно угрожала, что имеет на это полное право.
— Прописка, или регистрация по месту жительства, не дает права собственности, но создает определенные сложности при выселении, особенно если это ее единственное жилье. Но это вопрос отдельный. Теперь самый важный момент. Вы сказали, что у вас с супругом есть общий счет?
— Да, зарплатный. Туда мы получаем зарплату и оттуда платим по ипотеке и кредитам.
Ольга Сергеевна посмотрела на меня прямо.
—Алина, вам нужно снять со счета все деньги. Сегодня же.
Я вздрогнула.
—Все? Но это... А как же платежи?
— Платежи вы сможете внести позже, уже со своего личного счета. Если вы этого не сделаете, велик риск, что это сделает супруг. И останетесь вы не только без средств к существованию, но и с долгами. Это стандартная мера предосторожности. Вы имеете на это полное право, так как счет общий. Снимите деньги, откройте новый счет в другом банке и положите их туда. Это не присвоение, это обеспечение сохранности общих средств до раздела.
Я перевела дух. Мысль о том, чтобы опустошить счет, пугала. Это выглядело как воровство. Но логика юриста была железной. Максим был вполне способен на это.
— Хорошо, — прошептала я. — Я сделаю.
— Далее. Подача заявления на развод. Подаем через ЗАГС, так как у нас нет спора о детях. Но учитывая его вероятную реакцию, он наверняка не даст согласия, тогда дело перейдет в суд, где мы сразу заявим требования о разделе. И последнее. Не блокируйте его номер. Сохраняйте все сообщения, записывайте разговоры, если они носят угрожающий характер. Это доказательства.
Я вышла от юриста с твердым планом и комом нервов в горле. Юля ждала меня в машине.
— Ну что, главнокомандующий, каков вердикт?
— Нужно идти в банк, — сказала я, и голос мой прозвучал чужим и плоским. — Снять все деньги.
Юля свистнула.
—Вот это поворот! Поехали.
Процедура в банке заняла не больше получаса. Кассирша несколько раз переспросила, уверена ли я, что хочу снять всю сумму. Я кивала, не в силах вымолвить ни слова. Пачка купюр казалась горячей. Я положила ее в сумку, чувствуя себя преступницей.
Следующим пунктом был другой банк, где я открыла новый счет на свое имя и перевела на него все средства. Руки дрожали. Каждый шаг отдавался эхом в висках: «А что, если он прав? А что, если я поступаю как последняя стерва?»
Как будто отвечая на мои мысли, телефон завибрировал. Максим.
Я показала экран Юле. Она кивнула.
—Включай громкую связь. Молчи. Пусть говорит.
Я приняла вызов.
—Ну что, наигралась? — его голос был хриплым от злости. — Где ты? Ты вообще в своем уме? Немедленно верни деньги на счет!
Я молчала, прикусив губу.
— Ты слышишь меня?! — он закричал. — Я тебя спрашиваю! Вернешь деньги, или я сам приеху и так вправлю тебе мозги, что мало не покажется! Ты думаешь, я с твоими дурацкими расписками посчитаюсь? Мама права — ты ментальная убогая, которая решила, что она что-то значит!
Я закрыла глаза, слушая этот поток оскорблений. Юля сжала мою руку в знак поддержки.
— Ладно, — его тон внезапно сменился на фальшиво-спокойный. — Хорошо. Давай встретимся, поговорим. Как взрослые люди. Ты же не хочешь все рушить? Я ведь тебя люблю. Просто нервы. Приезжай домой, все обсудим.
В его голосе звучала такая неправда, что меня передернуло. Это была ловушка.
— Я не вернусь, Максим, — тихо, но четко сказала я и положила трубку.
Сердце бешено колотилось. Я сделала это. Я не поддалась на угрозы и не повелась на лесть.
Вечером, уже в тишине Юлиной квартиры, я создала новую почту и завела отдельный блокнот, куда начала скрупулезно записывать все: дату и время звонков, содержание смс, которые он продолжал присылать — то гневные, то умоляющие. Я изменила пароли от всех социальных сетей и почты.
Лежа в постели, я смотрела в потолок. Страх никуда не делся. Но к нему добавилось новое, незнакомое чувство — контроль. Я больше не была беспомощной жертвой, которую можно унижать и оскорблять. Я вела тихую, методичную войну за свою жизнь. И первый раунд остался за мной.
Неделя прожитая у Юли, пролетела в каком-то тревожном полубодрствовании. Каждое утро я просыпалась с тяжелым чувством, и первым делом проверяла телефон. Шквал сообщений от Максима постепенно стихал, перетекая в редкие, но ядовитые всплески: «Ты разрушила все, во что я верил» или «Наследство моих будущих детей ты проедаешь в кафешках со своей подружкой-неудачницей». Я не отвечала. Я просто сохраняла все, как советовала Ольга Сергеевна, и записывала в свой блокнот. Это стало моим ритуалом, моим щитом.
Я вышла на работу. Нужно было возвращаться к нормальной жизни, к обязанностям. Да и деньги за аренду Юле я настойчиво откладывала со своей первой же зарплаты, хотя она и отнекивалась.
Офис, где я работала менеджером по закупкам, был моим тихим пристанищем. Здесь царили порядок и логика, здесь я была специалистом, а не униженной женой. Коллеги, видя мое осунувшееся лицо, тактично помалкивали, лишь изредка бросая сочувствующие взгляды.
В тот день у меня была утренняя планерка. Я стояла у маркерной доски, рассказывая об очередных тендерах, как вдруг дверь в переговорку с грохотом распахнулась.
В проеме, как апокалиптическое видение, стояла Людмила Степановна. Лицо ее было искажено гневом, в руках она сжимала свою потрепанную сумку, словно оружие.
— Ага! Нашла, стерва! — ее голос, громкий и визгливый, прорезал деловую тишину.
В переговорке повисла мертвая тишина. Десять пар глаз уставились то на нее, то на меня. Я почувствовала, как вся кровь отливает от лица, а ладони становятся ледяными и влажными.
— Людмила Степановна, что вы здесь делаете? — произнесла я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — У нас идет совещание.
— Совещание! — передразнила она, делая несколько шагов внутрь. Ее пальчик, костлявый и обвиняющий, был направлен прямо в меня. — А семью разваливать — не совещание? Деньги мужа воровать — не совещание?
Шепоток коллег стал громче. Я видела их шокированные лица.
— Вы не имеете права здесь находиться, — сказала я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Выйдите, пожалуйста.
— Не имею права? — она фыркнула и обвела взглядом потрясенную аудиторию. — Вы посмотрите на нее! Хозяйка! Строит из себя бизнес-леди! А на самом деле — бесплодная ветка! Детей мне не подарила, мужа довела до ручки, а теперь еще и все наши кровные сбережения прикарманила!
Каждое слово било точно в цель, унижая и обнажая самые больные места перед людьми, с которыми мне предстояло и дальше работать. Я сжала пальцы так, что ногти впились в ладони. Глаза застилали предательские слезы, но я изо всех сил заставляла их не проливаться.
— Людмила Степановна, это неправда. И вы прекрасно это знаете.
— Какую неправду? — она уже почти кричала. — Квартира на моем сыне, а ты ее хочешь отобрать! И еще какие-то бумажки подсунула! Мошенница!
Я поняла, что диалог невозможен. Это был не диалог, это был театр одного актера, где я играла роль безмолвной жертвы. Но я больше не была жертвой.
Я медленно, чтобы скрыть дрожь в ногах, подошла к стене, где висел внутренний телефон, и нажала кнопку вызова службы безопасности, не отрывая от нее взгляда.
— Это Алина Ковалева, переговорка №3, — сказала я максимально ровным и холодным тоном. — Ко мне проник посторонний человек, не сотрудник компании, ведет себя агрессивно, мешает рабочему процессу. Прошу удалить ее из здания.
Людмила Степановна на секунду опешила. Она явно не ожидала такого хода. Она рассчитывала на слезы, на оправдания, на публичный срыв. Но не на холодный административный ресурс.
— Какой посторонний? — завопила она уже с ноткой паники. — Я тебе свекровь! Я тебе как мать!
— Эта женщина мне не родственница, — четко, глядя в трубку, повторила я. — Документов, подтверждающих ее личность или право на посещение офиса, у нее нет.
Через минуту в дверях появились два сотрудника охраны — молодые парни в строгой форме.
— Прошу вас, покиньте помещение, — обратился один из них к Людмиле Степановне.
— Да вы что! Я ее... я ей все расскажу! — она пыталась вырваться, но ее аккуратно, но твердо взяли под руки и повели к выходу.
— Я в этой квартире до смерти прописана! — это был ее последний, отчаянный крик, прежде чем дверь закрылась. — Будешь мне и борщ варить, слышишь!
В переговорке воцарилась гробовая тишина. Я стояла, опираясь о стол, пытаясь перевести дух. Все коллеги смотрели на меня. И в их глазах я увидела уже не жалость, а нечто другое — уважение и легкий шок.
— Продолжим? — сказала я, и голос мой все еще звучал чуть хрипло, но уже увереннее.
Планерка закончилась. Когда все стали расходиться, моя начальница, женщина лет пятидесяти, подошла ко мне и тихо сказала:
— Алина, держись. Молодец, что не расплакалась. С такими... только так.
Я кивнула и вышла в коридор. Руки все еще дрожали. Я зашла в туалет, заблокировала дверь кабинки и, наконец, позволила себе несколько глубоких, прерывистых вдохов. Не плача. Просто пытаясь унять адреналин, бушующий в крови.
Я посмотрела на свое отражение в зеркале над раковиной. Бледное лицо, слишком большие глаза. Но в этих глазах, помимо усталости и страха, был теперь и новый огонек. Огонек той самой тигрицы, о которой говорила Юля.
Она пришла унизить меня на моей территории. Но ушла униженной сама. Это была маленькая победа. Но в этой войне каждая победа имела значение.
Тем временем в квартире, которая когда-то была их общим домом, царил хаос. Не физический, хотя пыль на полках уже слегка серебрилась, а мусорное ведро переполнялось. Это был хаос бытовой неустроенности и тихо нарастающей паники.
Максим неделю прожил в состоянии уверенности, что Алина одумается. Он представлял, как она вернется с заплаканными глазами, будет умолять о прощении, а он великодушно ее примет, раз и навсегда утвердив свою власть. Но дни шли, а звонки не поступали. Смс оставались без ответа. Его уверенность начала трещать по швам.
Первой ласточкой проблем стала стирка. Он загрузил в машинку все, что нашел в корзине для белья, не разделяя цвета и ткани. Когда он достал свои некогда дорогие цветные рубашки, они превратились в какие-то съежившиеся, покрытые катышками тряпки неопределенного оттенка. Пришлось срочно заказывать новые в интернет-магазине.
Потом пришли счета. За свет, за воду, за интернет. Раньше он лишь слышал, как Алина где-то щелкает компьютерной мышкой, оплачивая все это, а бумажные квитанции аккуратно складывала в папку. Теперь же он с удивлением рассматривал цифры, не понимая, как их теперь платить. Он попытался войти в их общий онлайн-банк, но пароль был изменен. Это вызвало приступ ярости. Он звонил Алине, но она сбрасывала вызов.
Его мать, Людмила Степановна, первое время приходила каждый день, чтобы «поддержать сына». Но ее поддержка быстро свелась к бесконечным причитаниям и упрекам.
— Я же тебе говорила, Максюша, — причитала она, разогревая купленную в кулинарии готовую еду. — Не надо было брать эту неблагодарную. Смотри, как она тебя подставила. Деньги все забрала, одна тебя оставила с долгами.
— Хватит, мама! — огрызался он, но в глубине души с ней соглашался. Да, она его подставила. Ведь это она должна была вернуться, а не он остаться с этими проблемами.
Он попытался готовить. Первая яичница прилипла к сковороде так, что пришлось отскребать ножом. Суп из пакета получился водянистым и безвкусным. Он открыл холодильник и с отвращением смотрел на пустые полки, где раньше всегда стояли домашние соленья, супы в контейнерах и аккуратно нарезанный сыр.
На работе тоже пошло не так. Его привычная самоуверенность, которую он всегда черпал в ощущении собственного превосходства дома, начала давать сбори. Он сорвал важные переговоры, потому что был раздражен и невнимателен. Начальник вызвал его к себе и в довольно жесткой форме поинтересовался, не являются ли его личные проблемы помехой для профессиональной деятельности. Это был первый звоночек.
Однажды вечером он сидел в гостиной и листал ленту в соцсетях. Его взгляд упал на страницу Алины. Фотографии не было, стоял серый аватар. Но он видел, что она онлайн. Его пальцы сами собой напечатали сообщение: «Как ты могла так поступить? У меня же кредиты! Я один не потяну».
Он тут же удалил его, не отправив. Унижаться перед ней? Ни за что. Вместо этого он сделал селфи на фоне телевизора с футбольным матчем, подписал «Отдыхаю душой» и выложил в сторис. Иллюзия успешной, беззаботной жизни должна была быть поддержана.
Но иллюзия была хрупкой. Через две недели после ухода Алины он получил смс от банка о просрочке платежа по потребительскому кредиту. Он полез в ящик стола, где Алина хранила все финансовые документы, и с ужасом обнаружил папку с квитанциями и графиками платежей. Он никогда в них не вникал. Оказалось, что помимо ипотеки и двух кредитов, которые он помнил, был еще один, мелкий, который они брали на какую-то бытовую технику.
Он позвонил матери.
—Мам, слушай, одолжи до зарплаты. Нужно внести платеж по кредиту.
— Какой еще кредит? — насторожилась Людмила Степановна. — У тебя что, денег нет? А где те, что ты зарабатываешь?
— Они были на общем счету, мама! Их Алина сняла! — почти крикнул он, чувствуя, как по щекам разливается краска стыда.
— Ах, вот как! — в голосе матери послышалось не столько сочувствие, сколько упрек. — Ну, я же предупреждала. Довел жену, теперь сам расхлебывай. У меня свои пенсионные копейки, мне на лекарства нужно.
Она положила трубку. Максим сидел, уставившись в стену. В голове звучали его же слова, брошенные Алине вдогонку: «Без меня ты никто!». Но сейчас, в этой тихой, грязной квартире, с просроченными счетами в руке и пустым холодильником, он с ужасом осознал, что это он оказался никем. Вернее, тем, кем он всегда был без ее тихой, ежедневной, незаметной работы по поддержанию его жизни на плаву.
Он подошел к окну и посмотрел на огни города. Где-то там была она. И он впервые подумал не о том, как вернуть ее на коленях, а о том, как он теперь будет жить дальше. Один. Ответа не было.
Зал суда напоминал стерильную операционную, где вскрывали неудачный брак. Холодный свет люминесцентных ламп, строгие лица служителей Фемиды и запах старой бумаги. Я сидела рядом со своим адвокатом, Ольгой Сергеевной, и старалась дышать ровно. Руки были ледяными, и я спрятала их в складках своего самого строгого костюма — темно-синего, купленного когда-то для важных переговоров.
Дверь открылась, и в зал вошли они. Максим, в новой, явно с иголочки, дорогой рубашке, но на лице читалась усталость и затаенная злоба. Рядом с ним — его мать, Людмила Степановна, в своем лучшем пальто, с гордо поднятой головой, и немолодой мужчина в очках — их адвокат. Их взгляды, тяжелые и обвиняющие, скользнули по мне. Я опустила глаза, чувствуя, как сердце замирает.
Судья — женщина лет пятидесяти с усталым, но внимательным лицом — открыла заседание. Ольга Сергеевна подала исковое заявление о расторжении брака и разделе совместно нажитого имущества.
— Ваша честь, — начала она, ее голос был четким и спокойным. — Брак полностью распал, общее хозяйство не ведется. Что касается раздела, ключевым объектом является квартира, приобретенная в ипотеку в период брака. Однако, первоначальный взнос был внесен за счет средств родителей моей доверительницы, что подтверждается расписками.
Она положила на стол судьи папку с документами. Адвокат Максима, представившийся как Артем Игоревич, тут же подал ходатайство.
— Уважаемый суд, мы просим исключить данные расписки из числа доказательств. Это частные расписки, не заверенные нотариусом. Нет доказательств целевого назначения этих средств именно на покупку квартиры. Деньги могли быть потрачены на что угодно. Кроме того, ипотечные платежи вносились из общих средств супругов.
— Средства с личных счетов родителей моей доверительницы были перечислены на их общий с супругом счет, а на следующий день внесены в банк в качестве первоначального взноса, — парировала Ольга Сергеевна. — Выписки со счетов и банковские квитанции приложены. Целевое назначение прослеживается четко.
Людмила Степановна не выдержала и, не дожидаясь разрешения судьи, вскричала:
— Это подлог! Она заставила моего бедного мальчика подписать эти бумажки! Он был под психологическим давлением!
Судья строго посмотрела на нее.
— Гражданка, вы будете выступать с разрешения суда и через мою личность. Пожалуйста, не нарушайте порядок.
Максим сидел, сжав кулаки, и с ненавистью смотрел на меня. Было странно видеть его таким беспомощным в этой официальной обстановке. Его адвокат продолжал настаивать на своем.
— Мы также требуем признать квартиру совместно нажитой в полном объеме и произвести раздел в равных долях. Кроме того, моя доверительница, Людмила Степановна, будучи прописанной в данной квартире и вложившей значительные средства в ремонт, имеет право на часть жилплощади.
Ольга Сергеевна едва заметно улыбнулась.
— Ваша честь, прописка, или регистрация по месту жительства, не порождает права собственности. Что касается ремонта, прошу предоставить доказательства — чеки, квитанции, договоры с подрядчиками, подтверждающие, что работы оплачивались именно Людмилой Степановной, а не супругами из их общих средств.
В зале повисла тишина. У Людмилы Степановны не было никаких чеков. Она всегда давала деньги наличными Максиму, «чтобы он купил что надо».
— Деньги были наличными! — снова выкрикнула она, уже не в силах сдержаться. — Я отдавала их сыну! Это мои кровные!
— То есть, вы передавали денежные средства своему сыну, а не на ремонт непосредственно, — резюмировала Ольга Сергеевна. — Это не доказывает целевое вложение в улучшение имущества.
Судья, выслушав стороны, приняла решение.
— Суд назначает судебно-бухгалтерскую экспертизу по вопросу происхождения денежных средств, внесенных в качестве первоначального взноса по ипотечному кредиту. Также истцу надлежит предоставить подробный перечень имущества, подлежащего разделу. Ответчикам — представить все имеющиеся возражения и доказательства в письменном виде.
Я уже думала, что самое страшное позади, когда Ольга Сергеевна наклонилась ко мне и тихо сказала то, от чего у меня похолодела кровь.
— Есть нюанс, о котором я предупреждала. Прописка его матери. Если она заявит, что это ее единственное жилье, и у нее нет возможности приобрести другое, выселить ее будет крайне сложно. Даже если квартиру продадут с торгов, часть денег, соответствующая ее доле в праве пользования, может быть зарезервирована для ее обеспечения другим жильем. Это серьезная проблема.
Заседание было окончено. Мы вышли из зала в коридор. Максим с матерью и адвокатом стояли в отдалении, о чем-то горячо споря. Он бросил на меня взгляд, полый такой злобы и бессилия, что стало почти страшно.
Я шла по мраморному полу здания суда, и слова Ольги Сергеевны звенели в ушах: «Это серьезная проблема». Война только начиналась, и на горизонте появилась новая, куда более опасная угроза. Прописка Людмилы Степановны висела над нашей квартирой, как дамоклов меч, грозя разрушить все мои планы на освобождение.
Глава 7: Грязная правда
После суда мной овладело странное чувство. С одной стороны — облегчение, что первый бой позади. С другой — леденящий душу страх перед той проблемой, о которой сказала Ольга Сергеевна. Прописка Людмилы Степановны висела над моим будущим, как гиря. Я не могла позволить ей отнять у меня последнее — возможность начать все с чистого листа, даже если это будет крошечная комнатка в общежитии.
Мы сидели с Юлей на ее кухне, и я пила чай, почти не чувствуя его вкуса.
—Прописка... — мрачно произнесла я. — Что мне теперь делать? Даже если квартиру продадим, часть денег может уйти на обеспечение ее другим жильем. Это же абсурд!
Юля смотрела на меня задумчиво, вращая в руках свой телефон.
—Знаешь, я тут кое о чем подумала. Твоя свекровь — женщина хитрая и жадная. А такие люди редко ограничиваются одной пакостью. Ты уверена, что она, пользуясь своей пропиской, не наворотила чего-то еще?
— Например? — я с надеждой посмотрела на подругу.
— Например, кредитов. Сейчас же много где дают онлайн-займы под бешеные проценты. Достаточно паспортных данных и прописки. У меня знакомая так влетела — ее соседка по квартире набрала долгов, а потом приставы пришли именно по адресу регистрации.
Мысль была чудовищной, но совершенно логичной. Людмила Степановна была способна на все.
— Но как это проверить? — спросила я.
— Нужен специалист, — многозначительно сказала Юля. — У меня есть номер одного частного детектива. Он не из дешевых, но работает чисто и discreetly. Думаю, стоит к нему обратиться. Если мы найдем какие-то скрытые долги, это может стать нашим козырем.
Решение далось мне нелегко. Нанять детектива звучало как что-то из плохого триллера. Но что еще мне оставалось? Я согласилась.
Встреча с детективом, который представился как Александр, прошла в нейтральном месте, в тихой кофейне. Он был молчаливым мужчиной лет сорока, с внимательным, ничего не выражающим лицом. Я объяснила ситуацию, рассказала про свекровь, ее прописку и наши опасения.
— Понятно, — он сделал пометку в планшете. — Нужно проверить наличие исполнительных производств, залогов, кредитных договоров, оформленных по этому адресу. Это займет некоторое время.
Я оставила ему предоплату, и начались дни мучительного ожидания. Каждый раз, когда телефон раздавался с незнакомого номера, я вздрагивала. Я продолжала ходить на работу, пытаться вести нормальную жизнь, но внутри все было сжато в тугой нервный узел.
Максим за это время прислал лишь одно смс: «Договориться все еще можем. Не доводи до полного уничтожения». Я не ответила. Теперь его угрозы казались мне жалкими и пустыми по сравнению с призраком долгов его матери.
Наконец, позвонил Александр.
—У меня есть информация. Можем встретиться?
Мы встретились в том же кафе. Он положил на стол передо мной тонкую папку. Его лицо было серьезным.
— Ваши подозрения подтвердились. Людмила Степановна действительно является заемщиком по нескольким договорам микрозаймов. Все они оформлены онлайн в течение последних полутора лет. Общая сумма на данный момент, с учетом процентов и пеней, составляет около семисот тысяч рублей.
У меня перехватило дыхание. Семьсот тысяч! Это была огромная сумма.
— Но... как? — прошептала я. — Она же на пенсии.
— Для микрофинансовых организаций важен в первую очередь адрес регистрации. Они редко проверяют реальную платежеспособность пенсионеров. По некоторым договорам уже есть просрочки, и вскоре долги могут быть переданы судебным приставам.
Я смотрела на распечатки, которые он мне дал. Там были копии договоров, выписки. Все было оформлено на Людмилу Степановну, но адрес везде был указан наш. Мой адрес.
— И что это значит? — спросила я, уже догадываясь о ответе.
— Это значит, что взыскание могут обратить на единственное известное банку имущество — вашу квартиру. Даже если она находится в ипотеке, у приставов есть механизмы наложения взыскания на доли в праве собственности. Это серьезно осложнит как раздел, так и последующую продажу. По сути, квартира превращается в обузу.
Я поблагодарила детектива, заплатила оставшуюся сумму и вышла на улицу. В руках я сжимала папку с документами, которые были тяжелее свинца. Во мне боролись шок, ярость и странное чувство торжества. Да, это была катастрофа. Но теперь я знала врага в лицо. И у меня было оружие.
Мне нужно было увидеться с Максимом. Одним. Без адвокатов, без его матери.
Я отправила ему смс: «Нужно встретиться. Срочно. Только ты один. У меня есть информация, которая касается тебя лично».
Он ответил почти сразу: «Где?»
Мы встретились в безлюдном сквере недалеко от нашего дома. Он пришел один, выглядел уставшим и постаревшим. Он пытался сохранить надменное выражение лица, но в его глазах читалась тревога.
— Ну? — он бросил коротко. — Что за спектакль? Решила сдаться?
Я ничего не сказала. Я просто протянула ему папку.
Он с недоумением взял ее, открыл и начал читать. Я наблюдала, как его лицо меняется. Сначала непонимание, потом изумление, и наконец — полный, абсолютный ужас. Руки его задрожали.
— Это... это что? — он прошептал, поднимая на меня потухший взгляд. — Это неправда.
— Это правда, Максим. Твоя мамаша, та самая, которую ты всегда защищал, пока ты кричал мне, что я «никто», тихонько обкладывала наше общее гнездышко долговыми минами. Семьсот тысяч рублей. Сейчас они висят на тебе и на мне. И если мы с тобой ничего не сделаем, приставы опишут нашу квартиру, и мы оба останемся ни с чем.
Он продолжал смотреть на бумаги, словно не в силах поверить.
—Но... как? Зачем?
— А ты спроси у нее. Может, на очередную шубу? Или просто решила обеспечить себе безбедную старость за наш счет? Теперь ты понимаешь, почему я не могла вернуться? Возвращаться в дом, который твоя мать превратила в долговую яму?
Он молчал, сгорбившись, глядя в землю. Впервые за все время я увидела его не тираном, не надменным хозяином жизни, а просто сломленным, растерянным мужчиной, которого предал самый близкий человек.
— Я... я не знал, — тихо выдохнул он. — Алина, я правда не знал.
В его голосе не было ни злобы, ни упреков. Только пустота и отчаяние. Мы стояли друг напротив друга, два врага, внезапно оказавшиеся в одной лодке, которую решила утопить третья — та, кого он всегда ставил выше всех.
Война не закончилась. Но ее фронт неожиданно сместился.
Он сидел на скамейке, сгорбившись, бессильно опустив руки. Папка с документами лежала между нами, как граната с выдернутой чекой. Я наблюдала, как с его надменной маски один за другим осыпаются осколки самоуверенности, высокомерия, иллюзий. Передо мной был просто испуганный, преданный мальчик.
— Я не знал, — повторил он тускло, глядя куда-то в пространство перед собой. — Она говорила, что берет немного на лечение, на мелкие нужды... Я не думал...
— Ты не думал, — отрезала я, и в моем голосе не было ни злорадства, ни жалости. Был лишь холодный, констатирующий факт тон. — Ты никогда не думал, Максим. Ты только требовал, кричал и позволял ей творить, что вздумается. А теперь мы оба в дерьме. По уши.
Он поднял на меня глаза. В них плескалась паника.
— Что нам делать? Приставы... Квартиру опишут...
— «Нам»? — я горько усмехнулась. — Поздно уже говорить «нам». Но я не собираюсь терять все из-за твоей аферистки-мамаши. Есть только один выход.
— Какой? — в его голосе послышалась слабая надежда.
— Продавать. Продавать квартиру, пока не начались проблемы с приставами. Погасить всеми вырученными деньгами ипотеку, все твои кредиты и долги твоей матери. И то, что останется, если останется, поделить.
Он смотрел на меня, словно я предложила отрубить ему руку.
— Продать? Но это же наша квартира! Наш дом!
— Дома больше нет, Максим! — голос мой сорвался, и я с силой сжала кулаки, чтобы не закричать. — Его не стало в тот момент, когда твоя мать начала воровать у нас, а ты кричал мне, что я никто! Его съела твоя гордыня и ее жадность! Теперь здесь просто объект недвижимости, обремененный долгами. И если мы не избавимся от него, он погребет нас обоих.
Он опустил голову. Молчал долго. Потом кивнул, коротко и безнадежно.
— Хорошо. Продаем.
Следующие несколько недель прошли в каком-то сумасшедшем сне. Мы, как два деловых партнера, заключивших временное перемирие перед лицом общего банкротства, встречались с риелторами, подписывали бумаги. Людмилу Степановну мы поставили перед фактом. Скандал был эпическим. Она кричала, что мы сговорились ее разорить, что она никуда не уйдет, что мы не имеем права. Но когда Максим, бледный, с трясущимися руками, положил перед ней распечатанные договоры займов, ее крики стихли. Она смотрела на сына с таким животным страхом, что мне стало противно. Впервые он не встал на ее защиту. Он просто молча вышел из комнаты.
Квартира, благодаря удачному расположению, ушла быстро. Почти вся вырученная сумма ушла на погашение ипотеки, кредитов и тех самых семьсот тысяч долгов его матери. Оставшихся денег хватило, чтобы поделить пополам сумму, равную средней зарплате за три месяца. Это были гроши. Цена нашей семейной жизни.
Мы стояли у выхода из банка, где только что закрыли последний кредит. В руках я держала свою скромную долю. Максим — свою. Он выглядел опустошенным. В его глазах не осталось ни злобы, ни высокомерия. Одна усталость.
— Знаешь, — тихо сказал он, не глядя на меня. — Ты была права. Во всем. Без тебя я... я и правда стал никем. Но и квартира теперь тоже ничья. Спасибо, что... что помогла разобраться с этим бардаком.
В его словах не было попытки примирения. Это было констатацией факта. Признанием поражения.
— Я сделала это не для тебя, — честно ответила я. — Я сделала это для себя. Чтобы выжить.
Он кивнул, понял.
—Прощай, Алина.
— Прощай, Максим.
Он развернулся и пошел по улице, сунув руки в карманы куртки. Его фигура быстро растворилась в толпе. Я смотрела ему вслед, ожидая хоть какой-то боли, тоски, сожаления. Но внутри была лишь огромная, оглушающая тишина. И чувство освобождения.
Я сняла небольшую комнату на окраине города. Старую, с облезлыми обоями, но свою. Первую ночь я провела, сидя на полу, прислонившись к стене, и смотрела в окно на незнакомый вид. Не было ни слез, ни истерики. Был покой.
Я осталась у разбитого корыта. С маленькой суммой денег, парой чемоданов вещей и съемной комнатой. Но я была свободна. Я дышала полной грудью, и мне не нужно было оглядываться на чье-то мнение, подстраиваться под чьи-то истерики, терпеть унижения.
Я подошла к окну. Внизу текла чужая жизнь, горели огни чужого района. Но теперь это была моя жизнь. Мой район. Мое будущее.
«Без меня ты никто», — кричал он когда-то.
Я повторила эти слова про себя, глядя на свое отражение в темном стекле. Отражение смотрело на меня спокойными, усталыми, но твердыми глазами.
Да, я начинала с нуля. Но я стояла на своих ногах. И я больше никогда никому не позволю говорить мне, кто я.