Дверь захлопнулась с такой силой, что с полки в прихожей со звоном упала фарфоровая статуэтка кошки. Лена вздрогнула, обернувшись от плиты, где тушился овощной рагу. По лицу мужа, замершего на пороге, она сразу поняла — случилось что-то ужасное. Его черты были искажены чистой, неподдельной яростью.
— Почему ты не забрала мою мать с вокзала?! — заорал он, не снимая грязных ботинок. Его голос сорвался на визгливую, почти истеричную ноту. — Я же сказал, что она переезжает к нам!
Воздух будто выбили из Лены. Она опустила половник, который держала в руке, и медленно обернулась к нему лицом.
— Что?.. Какую маму? С какого вокзала? — только и смогла выговорить она, чувствуя, как по телу разливается ледяная волна. — Сергей, ты мне ничего не говорил.
— Не говорил? — он сделал шаг вперед, его пальцы сжались в кулаки. — Я вчера четко тебе сказал: «Мама завтра приезжает». Ты что, не поняла, что ее нужно встретить? Она одна, с чемоданами! Ты вообще о чем думаешь?
Лена прислонилась к косяку кухонной двери, пытаясь перевести дух. В голове пронеслось вчерашнее: Сергей, заглянув в телефон, действительно бросил что-то про маму. Одно предложение. Сквозь зубы. Мельком. Она тогда как раз уговаривала трехлетнего Ваню доесть кашу, и его слова пролетели мимо ушей, затерявшись в ежедневной рутине.
— Сергей, ты сказал «мама приезжает». Ты не сказал, во сколько, какой поезд, и уж тем более не попросил меня ее встретить! — голос ее дрогнул от обиды и нарастающей злости. — Как я могла догадаться? Я телепат?
— Надо было просто подумать! — рявкнул он, с силой швырнув ключи на тумбу. — Нормальные люди думают! А ты в своем мире живешь! Целый день дома сидишь, и не могла ради родного человека сообразить?
В этот момент дверной звонок прорезал воздух, заливаясь настойчивой, долгой трелью. Лена взглянула на Сергея. Тот, тяжело дыша, отвернулся и рывком рванул дверь настежь.
На пороге, как монумент обиды и утомления, стояла Галина Ивановна. За ее спиной кучкой лежали два огромных, дешевых чемодана, обвязанных веревками. На лице — выражение великомученицы, принявшей свою тяжкую долю.
— Ну, вот, — просипела она, с первого слова вонзая в Лену ледяной взгляд. — Дождалась. Две часа, как привидение, на этом вокзале болталась. Думала, замерзну насмерть. Звоню сыну — не берет трубку. Наверное, на важной работе. А невестка… — она многозначительно перевела взгляд на Лену, — видимо, слишком важная особа, чтобы старуху встретить.
— Мам, прости, это все… — начал Сергей, но Галина Ивановна, тяжело ступая, прошла в прихожую, оттеснив Лену плечом.
— Ничего, сынок, ничего. Я привыкла. Прорвусь. Всегда одна прорывалась.
Она сняла пальто и, не глядя, протянула его Лене, как горничной. Та машинально приняла его, все еще не в силах прийти в себя от этой сюрреалистичной сцены.
— Вы… вы хотели чаю? Голодны? — автоматически спросила Лена, пытаясь вернуть хоть каплю контроля над происходящим.
— После таких нервов? Да я есть не смогу! — махнула рукой свекровь и, обойдя квартиру оценивающим взглядом, направилась в гостиную, к дивану. — Ой, а у вас тут пыльно, Леночка. Я, конечно, понимаю, с ребенком тяжело, но надо же и о порядке думать.
Сергей тем временем втащил чемоданы и с грохотом поставил их посреди прихожей.
— Куда это? — тихо спросила Лена, глядя на эти громадины, перекрывшие проход.
— А куда же еще? — устало бросил Сергей, уже снимая куртку. — Мама теперь будет жить с нами. Она продала свою квартиру. Вчера об этом договорились. Так что это теперь надолго.
Он прошел на кухню, оставив Лену одну посреди прихожей. Она стояла, сжимая в руках чужое пальто, и смотрела на чемоданы. Два уродливых, чужеродных объекта, впустивших в ее дом хаос. Слова мужа отдавались в ушах оглушительным звоном: «Продала квартиру… надолго…».
Она медленно повесила пальто и, шатаясь, пошла на кухню, где ее муж уже наливал себе воду, а с гостиной доносилось тягостное вздыхание его матери. И тут до нее наконец дошла вся чудовищная простота их сговора. Ее просто поставили перед фактом.
Утро началось не с будильника, а с громких звуков из кухни. Лена открыла глаза, несколько секунд не понимая, что ее разбудило. Затем до нее донесся грохот кастрюль и металлический лязг. Реальность накрыла ее холодной волной. Свекровь. Она здесь.
Осторожно, чтобы не разбудить Ваню, сладко посапывавшего рядом, она накинула халат и вышла из комнаты.
Картина на кухне заставила ее замереть на пороге. Галина Ивановна, повернувшись к ней спиной, с энергией наполеоновского полководца переставляла содержимое шкафов. Банки с крупами, которые Лена расставляла в определенном порядке, теперь грудами лежали на столе. На плите уже шумел неизвестно откуда взявшийся алюминиевый чайник.
— Доброе утро, — тихо сказала Лена.
Галина Ивановна резко обернулась, приложив руку к сердцу.
— Ой, напугала! Ходишь неслышно, как тень. Я не могу, у меня сердце слабое. Доброе утро.
Она отвернулась и продолжила свое дело, вытаскивая кастрюли.
— Я тут немного систематизировала вашу кухню, — объявила она, не глядя на невестку. — У вас тут полный хаос. Гречка с рисом в разных банках — это расточительство места. Я все смешаю в одну большую. И макароны тоже. Экономичнее и порядок будет.
— Галина Ивановна, не надо, пожалуйста, — попросила Лена, чувствуя, как по телу разливается беспомощная ярость. — У меня своя система. Я готовлю по-разному, мне нужно раздельно.
— Система… — фыркнула свекровь. — Пока с вами нет настоящей хозяйки, тут и системы никакой не было. Не учите меня, милая, я сорок лет одна хозяйничала.
Она поставила на стол три кружки, достав их из самого дальнего угла шкафа, куда Лена убрала старый, надтреснутый сервиз.
В этот момент на кухню, потягиваясь, зашел Сергей.
— О, мам, уже чай заварила? Здорово. А то Лена у нас по утрам вечно с Ваней возится, некогда ей.
Он потрепал мать по плечу и сел на стул. Лена почувствовала, как комок подкатил к горлу. Она молча подошла к плите и начала готовить завтрак для Вани.
Вскоре на кухне появился и сам виновник торжества, маленький Ваня, сонный и растрепанный.
— Мамочка, сметана, — потребовал он, протирая глаза.
Лена потянулась к холодильнику, но Галина Ивановна была быстрее.
— Ой, какой хороший мальчик! Бабушка тебе сейчас все даст! — она щедрой рукой наложила ему в тарелку сметаны. — Кушай, внучек, расти большой. А то мама, наверное, тебя на одной овсянке держит, недокармливает. Надо много кушать, чтобы сильным быть!
Лена сжала ложку так, что костяшки пальцев побелели.
— Мама его прекрасно кормит, — тихо, но четко сказала она. — И сметану я ему обычно кладу меньше, у него может быть диатез.
— Пустяки! — отмахнулась Галина Ивановна. — У моего Сережи в детстве никаких диатезов не было. Потому что я его нормально кормила. А не какие-то там диеты соблюдала.
Сергей, уткнувшись в телефон, лишь покрутил головой, дескать, мам, ну что ты.
Завтрак прошел в тягучем, неловком молчании, которое нарушала только Галина Ивановна, пытаясь накормить Ваню еще и бутербродом с колбасой. После еды Лена увела сына умываться и одеваться.
Когда она вернулась на кухню, чтобы убрать со стола, ее взгляд упал на ее собственный, новый и довольно дорогой халат, подаренный ей матерью на день рождения. Он висел на спинке стула, на котором только что сидела свекровь. На светло-голубом бархате теперь красовалось жирное пятно.
Лена подошла ближе. Это было именно пятно. От колбасы или масла.
— Галина Ивановна, — голос ее дрогнул, — это вы на моем халате испачкали?
Свекровь, мывшая свою кружку, обернулась с выражением невинной обиды.
— Я? А что такое? А, это твой халат? А он висел тут. Я присела, не глядя. Ты что, специально его на стул положила, чтобы я испачкала? У себя дома надо за вещами следить, а не предъявлять людям. Постирается.
— Он висел на вешалке в спальне! — выдохнула Лена, чувствуя, как ее терпение лопается. — Вы зашли в нашу спальню и взяли его?
— Ну, зашла. Утром было прохладно, а я в одной ночнушке. А твой халат такой теплый, мягкий. Что, своей свекрови пожалеть нельзя? Вещь дорогая, да? Ну, вот и относись к ней бережнее, не разбрасывай.
Лена не могла поверить своим ушам. Она посмотрела на Сергея. Тот наконец оторвался от телефона, увидел пятно и вздохнул.
— Лен, ну что ты раздула из этого трагедию? Мама нечаянно. Постираешь, и все. Успокойся.
— Успокойся? — прошептала она. — Она берет мои вещи без спроса, пачкает их, переставляет все на кухне, а я должна успокоиться?
— Да что ты за человек! — всплеснула руками Галина Ивановна. — Из-за какого-то тряпки на родного человека кричишь! Сережа, я же говорила, у нее характер тяжелый. Ты посмотри, как она на меня смотрит! Как на врага!
— Хватит! — рявкнул Сергей, вставая. — Обеим хватит! Лена, мама права, это просто вещь. Мама, больше не бери ее халат. Тема закрыта.
Он вышел из кухни, оставив двух женщин друг напротив друга. Галина Ивановна бросила на Лену торжествующий взгляд, полный молчаливого презрения. «Видишь? Сын всегда на моей стороне», — говорили ее глаза.
Лена молча сняла халат со стула. Мягкий бархат теперь казался ей противным на ощупь. Она скомкала его и бросила в корзину для белья. Это была не просто испорченная вещь. Это была граница, которую перешли. И ей дали понять, что эта граница никого, кроме нее самой, не волнует.
Чувство опустошенности и ярости не покидало Лену весь день. Пятно на халате стало символом всего происходящего — чужеродное, жирное, въевшееся в ткань ее жизни. Она пыталась заниматься обычными делами: играла с Ваней, убиралась, но все движения были механическими. Мысли крутились вокруг одного: как жить дальше под одной крышей с человеком, который не считает нужным уважать ее границы, и с мужем, который этого не замечает.
К вечеру воздух в квартире стал густым и тяжелым, им было трудно дышать. Решив, что ей срочно нужна отдушина, Лена начала собираться в магазин.
— Ваня, одевайся, пошли за хлебом и молоком.
— А я с вами! — тут же отозвалась Галина Ивановна, появляясь из гостиной с таким видом, будто ждала этого приглашения всю жизнь. — Разведусь немного, воздухом городским подышу. Да и внучка своего проведу.
Протестовать было бесполезно. Лена молча кивнула, помогая сыну надеть куртку.
Магазин был в двух кварталах, в новом жилом комплексе. Идти пришлось под оглушительный монолог свекрови о том, как плохо кладут асфальт в Москве, как грязно на улицах и как в их родном городке было чисто и просторно. Лена лишь кивала, сжимая руку Вани.
Загрузив в корзину продукты, они направились к кассам. И тут Лена услышала свое имя.
— Лена? Лена, это ты?
Она обернулась и увидела Алену, свою бывшую однокурсницу. Та самая Алена, которая ушла с юридического факультета после третьего курса, но, как известно, осталась в теме, работая помощником у крупного нотариуса и консультируя знакомых. Умная, острая на язык, она всегда видела суть проблемы с первого взгляда.
— Алена! Боже, сколько лет! — Лена почувствовала прилив неожиданной радости от встречи со старым, не связанным с ее теперешним кошмаром, человеком.
Женщины обнялись. Алена улыбнулась Ване, потом ее взгляд скользнул по Галине Ивановне, которая стояла в стороне с каменным, недружелюбным лицом.
— Это, представляешь, моя свекровь, Галина Ивановна, — представила Лена, чувствуя неловкость.
— Очень приятно, — сухо кивнула Алена. Ее пронзительные глаза, казалось, за секунду сняли со свекрови мерку и поставили точный диагноз. — Вы в гости к москвичам?
— Теперь я тут живу, — с гордостью в голосе ответила Галина Ивановна. — Переехала к сыну. Семьи должны быть вместе.
— Как трогательно, — сказала Алена, и в ее голосе Лена уловила легкую, почти неощутимую иронию. — Ну, не буду вам мешать. Лен, давай созвонимся, поболтаем по-старинке.
— Подожди, я сейчас, — почти инстинктивно сказала Лена. Она повернулась к свекрови. — Галина Ивановна, вы не могли бы с Ваней пройти на кассу? Я сейчас догоню.
Свекровь насупилась, но, не найдясь что возразить, взяла за руку внука и, бросив на Алену подозрительный взгляд, поплелась к выходу из торгового зала.
Как только они отошли, Лена обернулась к подруге, и все, что копилось в ней эти дни, вырвалось наружу в одном отчаянном шепоте.
— Ален, у меня кошмар. Она просто вломилась в нашу жизнь. Муж ей полностью потакает. Она уже мои вещи без спроса берет, на кухне все перевернула, меня при сыне унижает. А сегодня выяснилось, что она продала свою квартиру и теперь тут, видимо, навсегда.
Алена слушала внимательно, не перебивая. Ее лицо стало серьезным.
— Подожди. Продала квартиру? — уточнила она. — А деньги где?
Лена растерянно пожала плечами.
— Не знаю. Сергей что-то пробормотал про «вложение». Я даже не спросила, в шоке была.
— Лен, ты в курсе, что твоя квартира только твоя? — Алена понизила голос. — Она приватизирована была на твою маму, а та тебе подарила. Ты единоличная собственница.
Лена кивнула.
— Ну, да. Но какая разница? Они же здесь живут.
— Разница огромная! — Алена положила руку ей на локоть, говоря настойчиво и четко. — Пока никто из них — ни муж, ни тем более свекровь — не прописан в твоей квартире, ты имеешь полное право устанавливать здесь свои правила. А если что — выгнать. По закону. Свою мать твой Сергей может прописать только с твоего согласия. А уж твою свекровь — тем более. Ты давала письменное согласие на ее регистрацию?
— Нет, конечно! — глаза Лены расширились. Она такого даже представить не могла.
— Вот и отлично. Значит, главный козырь пока у тебя в руках. Она тут просто гостья. Скромная, тихая, бесправная гостья. Запомни: ни в коем случае не соглашайся на прописку. Ни ее, ни, на всякий случай, мужа. Ни под каким предлогом. Слышишь? Ни под каким.
Слово «прописка» прозвучало для Лены как удар грома. Она об этом даже не думала. Для нее это были какие-то далекие, бюрократические вещи. А теперь они вдруг стали оружием в ее руках.
— Ты думаешь, она может попроситься?..
— Не просто может, а обязательно попросит, — уверенно парировала Алена. — Для пенсии, для поликлиники, для соцвыплат. Приготовься к этому разговору. И будь готова твердо сказать «нет».
Из-за угнала послышался недовольный голос Галины Ивановны:
— Лена! Мы тебя ждем! Ваня замерз!
— Иди, — кивнула Алена, быстро доставая из сумочки визитку. — Держи мой номер. Звони в любое время. И, Лена… Держись. Это твой дом. Помни об этом.
Лена взяла визитку, и кусочек картона показался ей тяжелым и значимым, как слиток золота. Она сунула его в карман джинсов, чувствуя, как внутри загорается маленькая, но упрямая искра надежды.
Она догнала своих у кассы. Галина Ивановна что-то ворчала, но Лена почти не слышала. Она смотрела перед собой и мысленно повторяла, как мантру: «Мой дом. Мои правила. Моя крепость».
Впервые за эти дни она почувствовала под ногами не зыбкую почву унижения, а твердую, законную опору.
Слова Алены стали для Лены тем якорем, за который можно было ухватиться в бушующем море домашнего хаоса. Она повторяла их про себя, как молитву: «Мой дом. Мои правила». Эта мысль придавала ей сил, когда Галина Ивановна снова переставляла банки на кухне или комментировала ее методы воспитания. Лена училась не реагировать, пропуская колкости мимо ушей, сохраняя на лице невозмутимое спокойствие. Это, как она заметила, раздражало свекровь куда сильнее, чем открытые пререкания.
Неделя проживания втроем плавно перетекла во вторую. Напряжение копилось, как статическое электричество перед грозой. И гроза эта разразилась в обычный вечер за ужином.
Ужин проходил в почти полном молчании. Лена кормила Ваню, Сергей уткнулся в тарелку, а Галина Ивановна с преувеличенной скромностью ковыряла вилкой в картофельном пюре. Наконец, она отложила вилку, громко вздохнула и обвела присутствующих скорбным взглядом.
— Сережа, Лена, мне нужно с вами посоветоваться по одному важному вопросу, — начала она сладким, подобострастным голосом, который Лена уже научилась распознавать как предвестник неприятностей.
Сергей поднял на нее глаза.
— В чем дело, мам?
— Да вот, знаете, в поликлинику ходила, врача меняла. А там без постоянной прописки меня не ставят на учет. Только как временную. И лекарства льготные так не выписать. И пенсию тоже удобнее получать, когда прописан. Одним словом, без прописки я тут как без рук. Права не имею.
Она помолчала, давая словам проникнуть в сознание.
— Я думаю, надо нам этот вопрос решить. Оформить мне постоянную регистрацию здесь. Вам-то это ничего не стоит, а мне жить станет гораздо проще.
Воздух на кухне застыл. Лена почувствовала, как у нее похолодели пальцы. Она медленно поставила ложку Вани на стол и подняла глаза на свекровь. Прямо в лоб. Как учила Алена.
— Нет, — сказала она тихо, но очень четко. — Я не дам своего согласия на вашу прописку.
Наступила мертвая тишина. Даже Ваня притих, чувствуя накалившуюся атмосферу.
Первым взорвался Сергей.
— Что значит «нет»?! — он с силой стукнул ладонью по столу, заставив задрожать тарелки. — Это что за бессердечность? Маме для жизни необходимо! Ты что, не слышала?
— Я слышала, — голос Лены оставался спокойным, хотя внутри все дрожало. — Но это моя квартира. И я не хочу, чтобы здесь был прописан кто-то, кроме меня и моего сына.
— ТВОЯ квартира? ТВОЯ?! — закричал Сергей, вскакивая. Его лицо перекосилось от злобы. — Мы живем здесь семьей! Это НАШ общий дом! А ты делишь на «мое» и «твое»! Да ты что, вообще, с ума сошла?
— Нет, не сошла, — Лена тоже встала, встречая его взгляд. Ее собранность была ледяной глыбой против его горячки. — Это моя собственность, оформленная на меня. И я имею полное право решать, кого прописывать в своем имуществе. Я не хочу прописывать твою мать. И точка.
Галина Ивановна, видя, что сын проигрывает в этой дуэли, тут же пустила в ход тяжелую артиллерию. Ее глаза мгновенно наполнились слезами. Она сжала руки в кулаки и прижала их к груди.
— Так вот как… — прошептала она с дрожью в голосе. — Вот как меня встречают… Я всю жизнь на сына положила, одна его поднимала, все для него… Продала свою кровь, свой дом, чтобы быть ближе к нему, к внуку… А меня… меня здесь за человека не считают! Я права не имею даже в поликлинику встать! Я для них никто! Прошмыгнуть гостем и все!
Она разрыдалась, громко и театрально, закрыв лицо руками.
— Мама, успокойся, пожалуйста! — забеспокоился Сергей, бросая на Лену взгляд, полный ненависти. — Видишь, до чего ты доводишь человека?
— Я никого ни до чего не довожу, — Лена стояла как скала. Ее не трогали эти слезы. Она уже поняла, что это — всего лишь инструмент. — Я защищаю свое право жить в своем доме так, как я считаю нужным. Галина Ивановна может жить здесь как гостья. Но прописана здесь она не будет. Никогда.
— Ты разрушаешь семью! — прошипел Сергей, приближаясь к ней. — Из-за твоей жадности и черствости! Мама ради меня все продала, а ты свою берлогу делить не хочешь! Да кто ты после этого?!
Эти слова прозвучали для Лены как пощечина. В них прорвалась та самая, тщательно скрываемая правда. Он действительно считал ее квартиру «берлогой», которую она не желает делить с его «настоящей» семьей — с матерью.
— Я человек, который не позволит сесть себе на шею, — холодно ответила она. — И если для тебя «семья» — это когда твоя жена безропотно отдает все, что у нее есть, твоей матери, то да, возможно, я плохо вписываюсь в эту картину.
Она больше не могла здесь оставаться. Лена развернулась, взяла на руки испуганного Ваню и вышла из кухни, оставив за спиной рыдающую свекровь и орущего мужа.
Она заперлась в детской, прижала к себе сына и слушала, как за дверью ее мир раскалывается на две неравные части. Но впервые за долгое время она чувствовала не боль и отчаяние, а странное, холодное спокойствие. Битва была проиграна, но война только начиналась. И она наконец поняла правила этой войны.
Тишина в детской была звенящей. Лена сидела на краю кровати, обняв спящего Ваню, и прислушивалась к звукам за дверью. Рыдания свекрови постепенно стихли, сменившись настойчивым, жалобным бормотанием и успокаивающим баритоном Сергея. Потом шаги, хлопанье дверью в гостиной — видимо, Галина Ивановна удалилась на свой походный раскладной диван, чтобы лелеять свою обиду. Затем тяжелые, грузные шаги Сергея прошли в спальню.
Лена не двигалась. Гнев сменился ледяным, кристально ясным спокойствием. Слова мужа «твоя берлога» засели в сознании, как заноза, подтверждая худшие подозрения. Он не видел в этом их общий дом. Он видел ее собственность, которую она не желала делить.
Через полчаса, убедившись, что Вася крепко спит, она осторожно вышла из комнаты. В квартире было тихо. Из-за двери спальни доносился храп Сергея — он всегда засыпал с легкостью, будто ничего не происходило. На кухне царил идеальный порядок, наведенный Галиной Ивановной, который теперь казался Лене враждебным.
Она подошла к мусорному ведру, чтобы выбросить салфетку, и ее взгляд упал на сверток, лежавший сверху. Это была не простая бумажка, а листок, явно вырванный из блокнота и тщательно смятый в тугой комок. Что-то в этом комке показалось ей знакомым. Мелькнул острый, инстинктивный трепет.
Она оглянулась. В коридоре было пусто. Лена, почти не дыша, подняла смятый листок и развернула его.
Мир сузился до размера этого листа. Чернильная шариковая ручка, размашистый, старомодный почерк ее свекрови. Она узнавала его по спискам продуктов, которые та стала оставлять на холодильнике. Но слова, которые она прочла, заставили кровь стынуть в жилах.
Вверху листа было криво написано: «ЗАЯВЛЕНИЕ».
Ниже,с небольшими помарками и исправлениями, текст, от которого у Лены похолодели пальцы:
«Я, [следующее слово было зачеркнуто], гражданка [имя и фамилия Лены, вписанные карандашом!], являясь собственником квартиры по адресу [их адрес был написан чернилами], на основании договора дарения, настоящим заявляю о своем намерении...»
Дальше шли неразборчивые каракули, но суть была ясна. Это был черновик заявления от ЕЕ имени, где она, якобы, как собственник, что-то заявляет. Лена лихорадочно разглядывала лист. В одном месте, в графе «паспортные данные», ее серия и номер были тоже вписаны карандашом, небрежно, как черновик.
У нее закружилась голова. Это не была просьба. Это не было бытовым хамством. Это был план. Холодный, расчетливый и абсолютно незаконный. Галина Ивановна не просто хотела прописаться. Она решила подделывать документы от ее имени. Продажа квартиры? Мысль ударила, как молния.
Она не помнила, как оказалась в спальне. Она стояла над спящим Сергеем, держа в дрожащей руке этот злосчастный листок. Включила свет.
— Сергей. Встань.
Он заворчал, повернулся на другой бок.
— Сергей! — ее голос прозвучал как щелкнувший хлыст.
Он открыл глаза, поморгал и сел на кровати.
— Что опять? Успокоиться не даешь?
— Что это? — она протянула ему листок прямо перед лицом.
Он взял его, раздраженно, и начал читать. По мере прочтения его лицо менялось. Раздражение сменилось замешательством, затем легкой паникой. Он отшатнулся, будто бумага обожгла его.
— Это... это чушь какая-то. Мама, наверное, бумажки черкала. Старая, у нее мозги уже не те. Выброси и забудь.
— Не те? — Лена засмеялась коротким, сухим и злым смехом. — Она с идеальной точностью вписала мое имя, мою фамилию и адрес! Он стала оформить что-то от моего имени! Ты понимаешь тяжесть этого? Это подлог! Или ты думаешь, она просто для развлечения тренирует почерк, подписываясь моим именем?
— Прекрати накручивать! — он попытался отобрать у нее листок, но она резко отдернула руку. — Я сказал, это ничего не значит!
— Не значит? — она подошла к нему вплотную, ее глаза горели. — Тогда скажи мне правду. Зачем твоя мать продала квартиру? Куда делись деньги? Почему писать заявления от моего имени? Я хочу правду, Сергей. Сейчас.
Он опустил голову, его плечи сгорбились. Молчание затянулось. Давление было слишком сильным.
— Ладно! — он выдохнул, сдаваясь. — Ладно... Мама приехала... не просто пожить.
— Удиви.
— Она приехала, чтобы мы... чтобы мы вложились вместе. Продали эту однушку и купили просторную трешку. Всем вместе. Чтобы места хватало.
Лена смотрела на него, не веря своим ушам.
— Продали... мою квартиру? — она прошептала. — Чтобы купить другую... с вами?
— Ну да! — он поднял на нее взгляд, в его глазах читалась какая-то исковерканная надежда. — Это же логично! Мы же семья! Здесь тесно. А так у нас будет большая квартира! На всех!
— А деньги от продажи ЕЕ квартиры? — Лена говорила медленно, разделяя каждое слово. — Они пойдут на первый взнос?
Сергей потупился.
— Их... их пока нет. Мама вложила их в один перспективный проект. Финансовый. Там такие проценты... Но пока деньги не выводятся. Временно. Но как только они появятся, они сразу в общее дело!
Лена отшатнулась от него. Комната поплыла перед глазами. Все пазлы сложились в единую, чудовищную картину. Его мать не просто манипуляторша. Она аферистка. Она продала свое жилье, вложила деньги в какую-то пирамиду, а теперь приехала отобрать квартиру у невестки, чтобы решить свои финансовые проблемы. А ее сын... ее сын был в курсе. Он был соучастником.
Она смотрела на человека, с которым делила жизнь, и не узнавала его. Это был не муж. Это был подручный своей матери, готовый ради нее оставить свою жену и сына на улице.
— Вон, — тихо сказала она.
— Что?
— Вон из моей спальни. Я не могу смотреть на тебя.
— Лена...
— ВОН!
Он поднялся с кровати и, понурив голову, побрел к двери. Лена осталась одна, сжимая в руке смятое доказательство их предательства. Битва за быт закончилась. Начиналась война за выживание.
Наступило хрупкое, зыбкое перемирие. После ночного разговора Сергей и Галина Ивановна затихли, словно два паука, затаившихся в углу собственной паутины. Они больше не давили с пропиской, не затевали скандалов. Но тишина эта была обманчивой, налитой скрытой угрозой, как воздух перед ураганом.
Лена почти не выходила из детской, превратив ее в свою крепость. Она играла с Ваней, читала ему книжки, а сама все обдумывала. Сомнений не оставалось: жить так дальше было невозможно. Нужно было действовать. И первым шагом стал звонок Алене.
Она вышла на балкон, чтобы ее не услышали, и, дрожащими пальцами набрав номер, коротко изложила суть: черновик заявления, признание Сергея о планах продать ее квартиру, пропавшие деньги свекрови.
Алена насвистнула в трубку.
— Ну, ясное дело. Классическая схема «втереться в доверие и ободрать как липку». Лен, слушай меня внимательно. Они сейчас перешли в режим осады. Следующий их ход будет — попытаться вынудить тебя либо добровольно согласиться на сделку, либо создать такие условия, чтобы ты сама сбежала, бросив все. Или… или они пойдут на более жесткие меры.
— Какие? — прошептала Лена, смотря на огни города.
— Например, попытаться доказать через суд, что твоя свекровь утратила право пользования жильем, но при этом требует определить порядок вселения. Звучит парадоксально, но это тактика. Пока суд длится, а это месяцы, а то и годы, она имеет полное право там жить. И выгнать ее будет нельзя. Они могут затягивать процесс, выматывая тебя морально и финансово.
— Но у меня есть доказательства! Этот черновик!
— Его недостаточно. Это не подписанный документ. Они скажут, что старушка чудит. Нужно нечто более весомое. Запись, например, где они напрямую угрожают или озвучивают свои планы.
Лена поблагодарила подругу и положила телефон. Сердце у нее упало. Чувство ловушки сомкнулось еще теснее.
Вечером, когда Ваня уже спал, а Сергей, хмурый и молчаливый, смотрел телевизор в гостиной, Лена вышла на кухню, чтобы выпить воды. Туда же, якобы за чаем, проследовала и Галина Ивановна. Ее лицо выражало неподдельное, почти праведное страдание.
— Лена, нам нужно поговорить, — начала она, опускаясь на стул. — По-хорошему.
Лена молча прислонилась к столу, скрестив руки на груди.
— Я понимаю, ты молодая, тебе нелегко с нами, стариками. Но нельзя же быть такой жестокосердной. Я ведь не чужой человек. Я мать твоего мужа, бабушка твоего ребенка. А ты со мной как с прокаженной. Из-за прописки весь сыр-бор. Я же не отнять квартиру хочу, а просто узаконить свое скромное присутствие.
— Ваше присутствие и так законно, как гостя, — холодно парировала Лена. — И пока оно остается гостевым, у нас есть шанс сохранить видимость нормальных отношений.
— Каких отношений? — голос Галины Ивановны дрогнул, но в ее глашах вспыхнули знакомые Лене зеленые огоньки ненависти. — Ты унижаешь меня! Ты показываешь мне мое место! Я в этом доме — никто!
Она начала говорить громче, рассчитывая, что Сергей услышит. Лена почувствовала, как старая ярость поднимается в ней комом.
— Я показываю вам место, которое вы сами для себя выбрали! Место manipulatorши и обманщицы! Вы приехали в мой дом с планом его отнять! И вы еще что-то требуете?
— Как ты смеешь так со мной разговаривать! — Галина Ивановна вскочила, ее лицо исказила гримаса гнева. Вся ее притворная кротость испарилась. — Да чтобы вы все здесь сдохли! Чтоб у тебя ничего не осталось! Ни квартиры, ни мужа, ни ребенка!
Эти слова, выкрикнутые с такой искренней, звериной злобой, повисли в воздухе. Лена онемела от шока. В этот момент в дверном проеме появился Сергей.
— Опять вы?! Мама, Лена, сколько можно?!
Галина Ивановна моментально сменила гнев на мистическую скорбь. Она схватилась за сердце.
— Сыночек, она… она меня прокляла! Пожелала мне смерти! Ты слышал?
Сергей смотрел на Лену с отвращением.
— Это правда? Ты действительно такое сказала?
Лена, все еще под впечатлением от услышанного, не сразу нашлась.
— Это ОНА мне… — начала она, но Галина Ивановна ее перебила, с театральным рыданием уткнувшись в плечо сына.
— Нет, это она! Я все записала! — она лихорадочно полезла в карман своего халата и достала смартфон. Ее пальцы дрожали, когда она нажимала на кнопку. — Я знала, что она агрессивная! Я стала записывать наши разговоры для своей же безопасности! Слушай!
Она нажала кнопку воспроизведения. Из динамика раздался ее собственный, притворно-жалобный голос: «…Я в этом доме — никто!», потом взволнованный, но четкий голос Лены: «…manipulatorши и обманщицы! Вы приехали в мой дом с планом его отнять!». Пауза. И потом — сдавленный, полный ненависти шепот Лены, которую та даже не помнила, вырвался ли он из ее груди: «Да чтобы вы все здесь сдохли!».
Запись была искусно обрезана. На ней не было ни ее предыдущих оскорблений, ни монолога свекрови с пожеланиями, чтобы у Лены не осталось ничего.
В наступившей тишине был слышен лишь торжествующий вздох Галина Ивановны.
— Вот, — прошептала она, смотря на бледное, ошеломленное лицо Лены. — Доказательство. Доказательство оскорблений и угроз. Я подам в суд. Буду требовать признать, что я утратила право пользования этим жильем из-за невозможности совместного проживания. И определения порядка моего вселения обратно. А знаешь, что это значит, милая?
Лена не могла пошевелиться. Она смотрела на Сергея, ожидая, что он вмешается, скажет, что это подлог, что мать сумасшедшая. Но он стоял, опустив голову, и молчал. Его молчание было красноречивее любых слов. Он знал. Он был в курсе этой ловушки.
— Это значит, — продолжила Галина Ивановна с ледяным спокойствием, — что я буду жить здесь, пока суд не решит иначе. А суды, деточка, тянутся годами. Годами. И выгнать меня ты не сможешь. Это закон.
Она повернулась и, не спеша, пошла в свою комнату, оставив Лену наедине с ее мужем — молчаливым соучастником ее уничтожения.
Лена смотрела на Сергея, и в ее душе не осталось ничего, кроме пустоты и ледяного презрения.
— Ты знал, — это было не вопрос, а констатация факта.
Он поднял на нее глаза. В них не было ни раскаяния, ни сожаления. Только усталость и обреченность.
— Я просил тебя быть умнее, — тихо сказал он. — Просил уступить. Сама виновата.
Он развернулся и ушел следом за матерью.
Лена осталась одна в центре кухни, в полной тишине, раздавленная совершенством этого коварного плана. Они не просто хотели отнять у нее дом. Они хотели сделать это с лицемерной улыбкой, прикрываясь законом, который она сама же, по их замыслу, и нарушила. Война была проиграна в один миг.
Три дня Лена прожила в состоянии зомби. Она механически ухаживала за Ваней, разговаривала с ним тихим, деревянным голосом и почти не ела. Слова свекрови о суде, который может тянуться годами, звенели в ушах навязчивой, неумолчной канителью. Она чувствовала себя в ловушке, в клетке, из которой не было выхода.
Но однажды утром, глядя на свое изможденное отражение в зеркале ванной, она вдруг ясно осознала: сдаваться нельзя. Ради Вани. Ради себя. Эта мысль, как щелчок выключателя, вернула ее к жизни. Ярость, которую она так долго сдерживала, наконец вырвалась наружу, но на этот раз это была не истерика, а холодная, решительная сталь.
Она дождалась, когда Сергей уйдет на работу, а Галина Ивановна отправится на свое ежедневное стояние в очередях за льготными лекарствами в поликлинику. В квартире остались только она и Ваня, который увлеченно смотрел мультфильмы в детской.
Взяв телефон, она вышла на балкон, заперла за собой дверь и набрала номер Алены.
— Они пошли ва-банк, — без предисловий сказала Лена, когда та взяла трубку. И коротко, четко, как доклад, изложила ситуацию с записью и угрозами свекрови.
Алена насвистнула.
— Ну, вооружены и очень опасны. Старушка не промах. Но, Лен, слушай, у них один козырь — это запись. У нас с тобой — закон. Она подала бы этот иск, и суд бы его принял, да. Но это не значит, что она автоматически останется жить. Суд будет разбираться. А пока мы можем действовать на опережение.
— Что делать?
— Ты, как собственник, имеешь полное право не пускать в свое жилье лиц, не являющихся членами твоей семьи и не прописанных в нем. Она — гостья. Срок пребывания гостя не ограничен по закону, но только до тех пор, пока собственник этого пребывания не желает. Ты больше не желаешь.
— То есть, я могу просто не пустить ее обратно?
— Юридически — да. Фактически — будут нюансы. Она вызовет полицию. Но если ты все сделаешь правильно, полиция встанет на твою сторону. Нужно действовать по закону. Сейчас слушай меня внимательно…
План, который предложила Алена, был простым, как молоток, и таким же эффективным. Лена слушала, и в ее душе впервые за долгое время воцарился покой. Она знала, что делать.
Пока Вася смотрел мультики, она собрала все вещи Галины Ивановны — те самые два чемодана, с которыми та приехала, — и выставила их в коридор перед входной дверью. Действовала она быстро и хладнокровно.
Затем она вызвала службу по срочной замене замков. Пока приехавший мастер с грохотом устанавливал новую, прочную личинку, Лена отправила скан заявления, составленного Аленой, на официальный адрес электронной почты Галины Ивановны, который та когда-то диктовала Сергею. В заявлении, составленном от имени Лены, говорилось, что она, как собственник, более не дает согласия на проживание в своей квартире гражданки Галины Ивановны такой-то, и предлагала последней в течение десяти дней забрать свои вещи и освободить жилплощадь. Уведомление было отправлено с опцией уведомления о прочтении.
Она только что закончила, когда в новый замок загремели ключи. Чей-то возмущенный голос прорывался сквозь дверь. Галина Ивановна вернулась.
Лена спокойно подошла к двери и открыла ее.
На пороге, побагровев от ярости, стояла ее свекровь. Рядом с ней на полу лежали ее чемоданы.
— Что это такое?! — просипела она, тыча пальцем в новый, блестящий замок. — Что ты себе позволяешь?! Открывай немедленно! Я вызываю полицию!
— Вызывайте, — спокойно ответила Лена. — Я уже подготовилась.
Она отошла в сторону, пропуская свекровь в прихожую, но та, войдя, застыла как вкопанная, увидев свои вещи в коридоре.
— Мои чемоданы?! Ты выставляешь меня на улицу?!
— Я предлагаю вам забрать ваши вещи и съехать. Мое официальное уведомление вы найдете в своей электронной почте. Срок — десять дней.
Галина Ивановна, не веря своим ушам, тут же достала телефон и, дрожащими пальцами, набрала номер сына.
— Сережа! Срочно домой! Твоя сумасшедшая жена выгнала меня на улицу! Замки поменяла! Вещи выставила!
Пока она рыдала в трубку, Лена стояла и молча ждала. Она знала, что будет дальше.
Не прошло и двадцати минут, как на лестничной площадке раздались тяжелые, торопливые шаги. Первым примчался Сергей, бледный, с перекошенным лицом.
— Ты совсем обнаглела! — закричал он, едва переступив порог. — Это что за безобразие?! Мама, успокойся!
Вслед за ним на площадке появился участковый уполномоченный — молодой, серьезный мужчина в форме. Галина Ивановна тут же бросилась к нему.
— Вот, гражданин начальник! Моя невестка выгнала меня, старуху, на улицу! Замки поменяла! Не пускает меня в мою же квартиру! А это мой сын, он все подтвердит!
Участковый, представившись, повернулся к Лене.
— Гражданка, что здесь происходит? Объясните, пожалуйста.
Лена, сохраняя ледяное спокойствие, сделала шаг вперед.
— Все очень просто. Я являюсь единоличным собственником данной квартиры. Вот свидетельство о государственной регистрации права, — она протянула ему заранее подготовленную синюю папку. — Эта женщина, — она кивнула на свекровь, — является гостьей, не прописанной и не являющейся членом моей семьи. Я более не желаю ее присутствия в своем доме. Я направила ей официальное уведомление с предложением освободить помещение. Ее вещи упакованы. Я действую в рамках своих законных прав как собственник.
Участковый внимательно изучил документы, затем поднял глаза на Галину Ивановну.
— Вы прописаны здесь?
— Нет, но…
— Являетесь ли вы членом семьи собственницы? Женаты ли вы на ней? Являетесь ли ее матерью или ребенком?
— Я мать ее мужа! — выкрикнула Галина Ивановна.
— Это не является основанием для вселения без согласия собственника, — сухо констатировал участковый. Он повернулся к Сергею. — А вы прописаны здесь?
Сергей, который до этого момента пылал гневом, вдруг сник. Он понимал, что его козыри биты.
— Нет… Квартира в собственности у жены.
— В таком случае, — участковый снова обратился к Галине Ивановне, — гражданка-собственник имеет полное право не пускать вас в квартиру. Это гражданско-правовой спор. Оснований для мотивированного взлома двери и принудительного вселения у меня нет. Вам следует забрать свои вещи и решать этот вопрос в гражданском порядке, через суд.
Лицо Галины Ивановны стало серым. Ее театральные рыдания сменились тихим, бессильным всхлипыванием. Ее план, такой идеальный и продуманный, рассыпался в прах перед сухими буквами закона.
— Но где я буду жить? — простонала она, глядя на сына.
Сергей стоял, опустив голову, и молчал. Он был раздавлен.
Лена посмотрела на них — на мать и сына, стоявших в ее прихожей в полном поражении, — и не почувствовала ни радости, ни торжества. Только бесконечную, всепоглощающую усталость.
— Ваши вещи, — тихо сказала она, указывая на чемоданы в коридоре. — Забирайте.
Она сделала шаг назад и медленно, с глухим щелчком, закрыла дверь. Она закрыла ее перед носом у мужа, у свекрови, у участкового. Она закрыла дверь от всего того кошмара, что длился эти бесконечные недели.
За дверью послышались приглушенные голоса, затем шаги, удаляющиеся по лестнице. Потом наступила тишина. Не зловещая, а благостная, целительная тишина ее собственного дома.
Лена прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. Это была не победа. Это было возвращение. Возвращение к себе.
Тишина, наступившая за дверью, была непривычной, почти звенящей. Лена еще несколько минут стояла, прислонившись спиной к дереву, и прислушивалась к собственному дыханию. Оно было ровным и спокойным. Того сдавленного чувства паники, что преследовало ее все эти недели, больше не было. Была только оглушительная, блаженная пустота.
Она медленно перевела взгляд на прихожую. Ничьих чужых тапок, ни чужого пальца на вешалке. Только ее легкие домашние туфли и маленькие ботиночки Вани. Она сделала глубокий вдох и впервые за долгое время почувствовала, что вдыхает воздух своего дома, а не чужого, враждебного пространства.
Через несколько часов раздался робкий стук в дверь. Не настойчивый и громкий, как раньше, а тихий, почти умоляющий. Лена подошла к глазку. В коридоре стоял Сергей. Один. Без чемоданов, без матери. Его плечи были ссутулены, он выглядел разбитым и постаревшим на десять лет.
Она нехотя открыла дверь, оставив цепочку.
— Что тебе? — ее голос прозвучал ровно и холодно.
Он не пытался войти, просто стоял, глядя на нее снизу вверх.
— Лен… Можно поговорить?
— Мы все уже сказали.
— Я знаю. Просто… Маму я устроил. Снял ей комнату в Подмосковье, в общежитии. Деньги, что остались… они почти все ушли на этот съем и на залог.
Лена молчала. Ее не волновали финансовые проблемы Галины Ивановны.
— Она… — он замялся, — она позвонила тем людям, с которыми вкладывалась. Тот «проект»… оказался финансовой пирамидой. Денег нет. Все.
В его голосе не было ни злости, ни удивления. Лишь горькое, усталое понимание.
— Мне жаль, — сухо сказала Лена, и это была не совсем ложь. Ей было жаль человека, которым он стал, того слабого, слепого мальчика, что так и не вырос.
— Лена, я… — он попытался встретиться с ней взглядом, но она смотрела куда-то мимо него. — Я осознал. Я был слеп. Я понимал, что мама бывает… трудной, но я не думал, что она способна на такое. Я не думал, что дойдет до подложных заявлений, до записей… Я просто хотел, чтобы всем было хорошо.
— Ты хотел, чтобы было хорошо ей, — поправила его Лена. — А мое благополучие, мои чувства и даже мои законные права для тебя были просто досадной помехой. Ты не муж. Ты — подручный своей матери. И когда она проиграла, ты остался ни с чем.
Он опустил голову. Сопротивляться было бесполезно. Каждое слово било точно в цель.
— Я знаю. Прости меня.
— Нет, — тихо, но очень четко ответила Лена. — Я не могу тебя простить, Сергей. Не сейчас. Может быть, никогда. Ты был не просто на ее стороне. Ты был соучастником в попытке лишить меня и нашего сына дома. Простить это — значит предать саму себя.
Он кивнул, словно ожидал этого. В его глазах стояла пустота.
— Что же нам теперь делать?
— Тебе — решать свои проблемы. Найти себе жилье, устроить жизнь. А мы с Ваней… — она сделала паузу, подбирая слова, — мы с Ваней будем жить здесь. В нашем доме. Одни.
— А я? — в его голосе прозвучала отчаянная надежда.
— Ты можешь видеться с сыном. В установленные дни, в определенное время. Я не стану мешать вашему общению. Но здесь, в этой квартире, тебе больше не место. Наше общее пространство разрушено, Сергей. Ты разрушил его своими руками.
Он простоял еще мгновение, затем медленно, как лунатик, развернулся и пошел к лестнице. Лена закрыла дверь. На этот раз щелчок замка прозвучал окончательно.
На следующий день она отнесла в юридическую контору документы для оформления развода. Процесс был запущен. Это было не эмоциональное решение, а холодная, необходимая констатация факта.
Прошло несколько недель. Жизнь постепенно вошла в новую, спокойную колею. Однажды вечером, укладывая Ваню спать, она сидела на краю его кровати, читая сказку. Он слушал, задумчиво глядя в потолок.
— Мама, а папа не придет больше? — тихо спросил он.
Лена отложила книгу. Она знала, что этот вопрос неизбежен.
— Папа будет приходить к тебе в гости. Вы будете гулять, ходить в парк. Но жить он будет в другом месте.
— А почему?
— Потому что… потому что взрослые иногда не могут жить вместе. Но папа тебя очень любит. И я тебя люблю. Очень-очень. Мы с тобой — это самая настоящая семья. Понимаешь?
Ваня немного подумал, затем обнял ее за шею.
— Понимаю. Мы с тобой — команда.
— Да, сынок. Мы команда.
Она выключила свет, вышла из комнаты и прошла на кухню. В квартире было тихо. Не та тягостная, враждебная тишина, что стояла при Галине Ивановне, а мирная, умиротворяющая. Она налила себе чаю, села у окна и смотрела на огни ночного города.
Она думала о прошедшем кошаре. О предательстве, о страхе, о борьбе. Это стоило ей семьи, но спасло ее саму и будущее ее сына. Иногда, поняла она, чтобы сохранить себя, нужно быть готовым сжечь мосты.
Она допила чай, поставила чашку в раковину и потушила свет на кухне. Война была окончена. И в тишине ее собственной квартиры не было ничего, кроме долгожданного, выстраданного покоя.
«Иногда тишина в собственной квартире стоит целого мужа», — подумала она, закрывая дверь в спальню. И впервые за долгое время эти мысли не несли в себе ни капли горечи, лишь спокойное, горькое знание.