За окном противно накрапывал ноябрьский дождь — тот самый, липкий и серый, от которого хочется завернуться в плед и никуда не выходить.
В большой трёхкомнатной квартире Жанны было тепло, пахло дорогим кофе, коньяком и свежими бутербродами с сёмгой. Вместо плача по усопшей тихо гудели голоса, звенели бокалы, слышался неуместный смех.
Поминки шли своим чередом, но атмосфера напоминала не прощание с человеком, а светский раут после не слишком удачного мероприятия.
Лишь один угол комнаты выбивался из общего глянца — небольшой столик с фотографией Анны Петровны в простой деревянной рамке, тарелкой с кутёй и свечой, которая коптила и упрямо не гасла.
Полина сидела рядом с этим столиком на краю дивана, сжимая в пальцах мятый платочек.
Чёрное платье, купленное ещё на выпускной Саши — сына подруги, — сидело на ней чуть свободнее, чем раньше, но другого у неё не было. Волосы собраны в хвост, под глазами тени от бессонных ночей.
Она украдкой смотрела на фотографию: там бабушка улыбалась так, как умела только для неё — чуть виновато, чуть лукаво, но очень по‑настоящему, совсем не так, как для гостей, соседок или даже для Жанны.
От этого взгляда кололо в груди, но плакать при всех Полина себе не позволяла.
— Ну что ты такая мрачная, как на собственных похоронах? — знакомый голос прозвучал прямо над ухом.
Полина вздрогнула и подняла глаза. Перед ней стояла Жанна — старшая внучка Анны Петровны, её сводная сестра.
Жанна была безупречна: тёмно-синее платье по фигуре, жемчужные серьги, аккуратная укладка, маникюр — ни единой детали лишней. Лицо чуть тронуто печалью — ровно настолько, чтобы это хорошо смотрелось на фотографиях.
— Всё‑таки бабушка… — тихо сказала Полина. — Как ни крути, но…
— Но прожила долгую жизнь, — легко перебила её Жанна. — Смотри на вещи позитивно, Поля.
Восемьдесят четыре года — это даже больше, чем средняя продолжительность жизни. Сейчас так не живут.
Она взяла со стола бокал с вином, отпила маленький глоток и, будто между делом, скользнула взглядом по скатерти, закускам, подарочным пакетам в углу.
Все знали: это не просто поминки. Это негласное «распределение наследства».
— Ты хоть ела? — спросила Жанна, больше для приличия, чем из заботы.
— Не хочется, — покачала головой Полина.
— Ну да, — протянула Жанна, — у вас, бедных, всегда аппетит пропадает не вовремя.
Слово «бедных» она произнесла почти ласково, но от него у Полины по спине пробежал холодок.
С тех пор как они выросли, Жанна словно разделила их на два лагеря: она — успешная, обеспеченная, «умеет жить», и Полина — вечная неудачница, которая всё время чего-то недотягивает.
Хотя когда‑то всё было иначе.
В детстве они проводили у бабушки почти все летние каникулы.
Деревянный домик в пригороде, старый палисадник с георгинами, аромат варенья из красной смородины — всё это было их общим миром.
Тогда Жанна ещё не носила брендовые вещи, а лезла с Полиной на чердак, откуда таскала пыльные шляпы и примеряла их перед зеркалом.
Тогда она ещё не брезговала есть сковородку жареной картошки, которую бабушка ставила прямо на стол, и не морщилась от старого сервиза, доставшегося Анне Петровне от её родителей.
Но со временем всё изменилось.
Сначала у Жанны появился богатый поклонник, потом — «перспективный жених с бизнесом», затем — свадьба в ресторане, фото в соцсетях, поездки за границу.
Разговоры о том, кто сколько зарабатывает, как «надо уметь устраиваться» и что «в наше время быть бедной — это позорно» стали для неё нормой.
Полина же окончила педагогический колледж, устроилась воспитательницей в детский сад, снимала вместе с подругой маленькую «двушку» на окраине и приезжала к бабушке по выходным.
Потом у бабушки начались проблемы с сердцем, сахар, давление, медленное угасание. Подруга съехала, Полина перебралась к Анне Петровне и осталась.
Три года ухода — с ночами без сна, с уколами, лекарствами, памперсами, бесконечными очередями в поликлиниках — Жанна свела к фразе:
— Ты же всё равно без работы сидишь, вот и ухаживай.
Полина тогда только сжала губы. Объяснять Жанне, что смены в садике она потеряла именно из‑за ухода, было бессмысленно.
— Завтра в десять — к нотариусу, — напомнила Жанна, присев рядом, но так, чтобы не помять платье. — Я уже всё организовала. Квартира, дача, счета, антиквариат… всё оформим по закону.
— По завещанию, — поправила Полина. — У бабушки было завещание. Она говорила.
Жанна тихо рассмеялась:
— Ой, только не надо. Она сто лет назад что‑то там писала, но мы же с тобой оба знаем: половина её бумаг — мусор. Нотариус сказал, что действующее завещание у него только одно.
— Ты уже была у него? — насторожилась Полина.
— Конечно, милая, — Жанна скользнула по ней взглядом, в котором промелькнуло что‑то торжествующее. — Ждать, пока ты опомнишься? У меня, между прочим, дела, дети, бизнес у мужа.
Так вот…
Она сделала театральную паузу и оглянулась. Пара дальних родственниц, тёткиного поколения, притворились, что внимательно рассматривают салат, но уши их заметно навострились.
— Завещание огласим завтра официально, — продолжила Жанна, — но, так уж и быть, приоткрою тебе завесу тайны.
Она наклонилась к Полине, так, что её духи — терпкие, сладковатые — ударили в нос.
Глаза блестели.
— Бабуля оставила тебе только старый комод, не надейся ни на что! — вдруг громко, почти звонко произнесла Жанна так, чтобы услышали все вокруг. — Тот самый, дубовый, из спальни. Помнишь? Она его обожала — вот и решила, что тебе пригодится.
Она рассмеялась — звонко, красиво, но смех был острым, как лезвие.
Кто‑то из гостей неловко усмехнулся, кто‑то отвёл глаза, делая вид, что ничего не слышал.
— Старый комод? — переспросила Полина, чувствуя, как горло сжимает. — Только его?
— Ну, — Жанна пожала плечами, — не обижайся. У каждого своё место в жизни.
Ты — добрая, душевная, ухаживать умеешь. Я — умею зарабатывать, считать деньги, принимать решения.
Логично, что квартира и всё остальное переходят мне. А тебе… память. Так сказать, семейная реликвия.
Полина медленно встала.
Слова, которыми она могла бы ответить, застряли где‑то между грудью и горлом. Внутри закипала обида, перемешанная с усталостью и странным облегчением: будто что‑то важное наконец‑то прояснилось окончательно.
— Хорошо, — произнесла она тихо. — Я заберу комод. Сегодня.
— Да хоть сейчас! — отмахнулась Жанна. — Только грузчиков сама оплатишь. У меня сейчас с собой только карта, налички нет.
— Как всегда, — прошептала Полина, но Жанна уже повернулась к другим гостям, ловко переключая внимание:
— Игорь, милый, налей тёте Лиде ещё вина. Да-да, это французское, настоящее.
Полина прошла к прихожей, накинула своё старое пальто, взяла потёртую сумку.
Никто не попытался её остановить, лишь одна из дальних родственниц робко тронула за локоть:
— Поленька, не обижайся на Жанну, у неё характер… сложный.
— У неё характер удобный для денег, — сказала Полина и вышла на площадку.
Грузчиков Полина нашла через знакомого соседа — тот посоветовал недорогую бригаду.
Через пару часов двое усталых мужчин с широченными плечами уже выносили из бабушкиной квартиры тяжёлый дубовый комод, отчаянно сопя и переругиваясь между собой.
— Вы уверены, что он вам нужен? — спросил один, плюхнувшись отдохнуть на лестничной площадке. — За такие деньги можно было бы купить что‑то полегче и помоднее.
Полина провела рукой по резным боковинам.
Рельефные гроздья винограда, листья, завитки — весь этот узор она знала почти наизусть. В детстве она могла часами сидеть на полу и обводить пальцем эти узоры, пока бабушка рассказывала ей сказки.
— Нужен, — тихо ответила она. — Очень.
Когда комод наконец‑то дотащили до её крошечной «однушки» на третьем этаже панельной девятиэтажки, стало ясно, что теперь полкомнаты займёт именно он.
Старый диван придвинулся чуть ли не вплотную к двери, журнальный столик пришлось развернуть, а стул и вовсе отправился на кухню.
— Ну, хозяйка, — хмыкнул второй грузчик, вытирая лоб, — теперь у вас тут музей.
Когда за мужчинами захлопнулась дверь, тишина квартиры ударила в уши.
Полина подошла к комоду и обняла его, прижавшись щекой к прохладному дереву.
И только тогда позволила себе разрыдаться.
Она плакала не только о бабушке.
О бесконечных ночах у её кровати, о ссорах с Жанной по телефону, о том, что, пока другие девчонки их возраста строили карьеры и семьи, она училась менять катетеры и мерить давление каждые четыре часа.
О том, как бабушка иногда бредила, звала какого‑то Алексея и шептала: «Не говори ему… не говори…»
Слёзы текли долго. Потом, опустошённая, Полина пошла на кухню, заварила себе крепкий чай в единственной целой кружке и села прямо на табурет, глядя в пустоту.
«Старый комод», — вспомнились слова Жанны.
Она сказала их с таким презрением, будто речь шла о сломанной табуретке.
Но для Полины этот комод был частью бабушкиной жизни.
Здесь хранились её аккуратно сложенные платки, старые фотографии, какие‑то медали дедушки, письма на пожелтевшей бумаге.
А ещё — бабушкины тайны.
На следующий день, проснувшись ранним утром от привычки вставать к лекарствам, которых уже не нужно было готовить, Полина ощутила странную пустоту.
Как будто мир слегка сдвинулся, и в нём образовалась дыра, где раньше была Анна Петровна.
Чтобы не сойти с ума от этих мыслей, она решила заняться делом — разобрать комод.
Она достала тряпку, полироль, старую щётку для пыли и принялась за работу.
Каждый ящик выдвигался с тяжёлым скрипом, будто сопротивляясь переменам.
В верхнем ящике лежали платки — аккуратно сложенные, по цветам.
Полина перебирала их и невольно улыбалась: вот тот, который бабушка надевала по праздникам; вот тот, любимый в горошек, в котором она выходила в магазин; вот кружевной, подаренный когда‑то соседом-часовщиком.
Во втором ящике обнаружились тонкие салфетки с вышивкой, тетрадка со старыми рецептами, несколько аккуратно перевязанных лентами писем, адресованных «дорогой Анечке».
Полина положила их пока в сторону — читать чужие, пусть и бабушкины, любовные письма она не решалась.
Третий ящик был почти пустым: пара старых сгнивших ремней, коробочка с пуговицами, несколько засохших букетиков лаванды.
Запах лаванды, смешанный с ароматом старого лака, ударил в голову, вернув Полину в то лето, когда она впервые осталась у бабушки одна, без родителей и Жанны, и они до ночи пекли пироги, хохоча над какой‑то глупой телепередачей.
Наконец, она добралась до нижнего, самого тяжёлого ящика.
Выдвинуть его оказалось сложнее, чем остальные — он словно прирос к комоду.
Полина потянула сильнее. Дерево жалобно скрипнуло, ящик дёрнулся и выехал наполовину, затем почти полностью выпал из пазов и чуть не рухнул ей на ноги.
— Вот чёрт! — выругалась она, еле удержав его.
Она осторожно опустила ящик на пол и заглянула в получившуюся нишу.
Задняя стенка выглядела как‑то странно — словно была утолщённой.
Полина постучала по ней костяшками пальцев.
Звук был глухим, но в одном месте — более звонким.
«Секретный ящик?» — мелькнула мысль, и сердце забилось чаще.
Бабушка любила истории о тайниках. В детстве она рассказывала внучкам:
— В каждом доме должна быть такая вещь, которая хранит твой главный секрет.
Жанна тогда только фыркала, а Полина слушала, раскрыв рот.
Теперь всё выглядело так, будто бабушкины сказки оказались правдой.
Полина нашла в ящике старую отвёртку, поддела край задней стенки.
Фанера нехотя подалась, а потом отошла, открывая узкий тайник.
Внутри лежал плотный конверт из крафтовой бумаги, перевязанный выцветшей синей лентой, и бархатная, чуть протёртая коробочка.
Руки у Полины задрожали.
Она осторожно взяла коробочку, открыла её.
Внутри, на выцветшем атласе, лежали серьги и колье с крупными сапфирами, обрамлёнными россыпью мелких бриллиантов.
Камни были такие чистые, что казалось, в них плескалась морская вода.
Полина ахнула.
Она не разбиралась в ювелирных украшениях, но даже ей было ясно: это не дешёвая бижутерия, а настоящее состояние.
Старинная работа, возможно, ещё дореволюционная.
— Господи, бабуля… — прошептала она. — Откуда у тебя это?
Ответа, конечно, не последовало.
Полина отложила коробочку и взяла в руки конверт.
На нём было аккуратно выведено: «Полине. Открыть, когда останешься одна».
Она села прямо на пол, прислонилась спиной к комоду, глубоко вдохнула и разорвала конверт.
Внутри оказалось два отдельных пакета.
Один — тонкая папка с официальными документами, второй — плотный сложенный лист в клетку, исписанный бабушкиным, знакомым до боли почерком.
Сначала Полина раскрыла папку.
На первом же листе крупным шрифтом значилось: «ЗАВЕЩАНИЕ».
Дальше шёл текст, сухой и юридический, но каждое слово жгло её взгляд.
Согласно этому документу, всё имущество Анны Петровны:
— трёхкомнатная квартира в сталинском доме в центре города;
— дача в престижном посёлке с участком в шесть соток;
— средства на банковских счетах;
— часть антиквариата, перечисленного по пунктам;
— переходило к Полине — внучке, которая ухаживала за ней последние годы жизни.
Внизу стояла подпись бабушки и печать нотариуса с датой — месяц назад.
Полина помнила эту неделю: бабушка была особенно слабой, но на один день словно приободрилась, попросила помочь ей причёсываться и сказала:
— Сегодня я должна решить один важный вопрос. А ты, Поленька, не удивляйся потом. Только помни: Бог всё видит.
Тогда Полина не придала этому значения.
Теперь же слова вспыхнули в памяти, как яркая вспышка.
— Но… — прошептала она, — Жанна сказала, что нотариус видел только одно завещание…
Возможно, Жанна действительно его не видела.
А возможно…
Полина отложила документы и развернула второй лист — письмо.
«Милая моя Полюшка…»
Каждая строка была как удар.
Анна Петровна писала, что знала: Жанна постарается отодвинуть Полину от наследства, считая всё, что принадлежало бабушке, «законно своим по праву первородства и статуса».
Анна Петровна признавалась, что на самом деле Жанна — не родная ей по крови внучка.
Её единственный сын был бесплоден, а вместе с невесткой они тайно удочерили девочку из детского дома, подделав часть документов.
«Я молчала ради сына, — писала бабушка. — Он очень хотел ребёнка, а я не хотела рушить его счастье. Но Жанна выросла неблагодарной и жестокой. Она стыдилась своего детства, стыдилась меня, моего старого дома, моего прошлого. Она воровала у меня деньги, когда ей было нужно, а потом вдруг вспомнила, что я “родня”, только когда поняла, что я могу умереть и оставить ей всё.
Пять лет назад, когда она просила у меня денег на очередной “бизнес”, она украла у меня векселя моего отца. Я хотела идти в полицию, но пожалела её мужа Игоря — он человек чести, и ему было бы стыдно за такую жену. Я спрятала доказательства и документы здесь, в тайнике.
Теперь ты хозяйка всего. И хозяйка её судьбы. Если Игорь узнает, что Жанна — приёмная и что она воровка, он, скорее всего, бросит её, а его семья от неё отвернётся. Ты можешь показать ему эти бумаги, а можешь сжечь. Решение за тобой.
Я не хочу мстить, я хочу справедливости. Ты — единственная, кто был рядом со мной до конца, и я хочу, чтобы именно ты распорядилась тем, что мне принадлежало.
Помни, девочка: настоящее богатство — это не счета в банке и не квартиры. Настоящее богатство — совесть. Не испачкай свою.
Люблю тебя. Бабушка.»
Полина перечитала письмо ещё раз, потом третий.
С каждым разом слова будто становились тяжелее.
Завещание, тайна удочерения, кража векселей…
В голове кружился вихрь мыслей.
Она посмотрела на часы.
До «завтрашнего» визита к нотариусу оставалось несколько часов — уже был поздний вечер.
И тут зазвонил телефон.
На экране высветилось: «Жанна».
— Да? — голос у Полины дрогнул.
— Слушай, — раздражённый на фоне глухого шума салона автомобиля голос сестры звучал так, будто никакой трагедии в их жизни не случилось, — я тут вспомнила, что в комоде, в самом нижнем ящике, могли остаться старые фотографии.
Игорь хочет сделать коллаж, семейное панно, понимаешь? Мне нужны эти снимки.
— Снимки? — переспросила Полина, глядя на раскрытый тайник.
— Да. Я сейчас свободна, мы как раз едем мимо твоего дома. Я заскочу на пять минут, заберу фотографии — и всё.
Полина помолчала, глядя на завещание и письмо.
— Приезжай, — сказала она наконец. — Нам правда есть, о чём поговорить.
На том конце воцарилась короткая пауза.
— Ой, только не устраивай мне истерику, ладно? — Жанна нервно хихикнула. — Я понимаю, ты расстроена…
Ладно, будем через полчаса.
Полина отключила телефон.
Потом аккуратно сложила завещание в прозрачный файл, письмо положила рядом, всё это спрятала в папку и оставила на столе.
Документы о кражах и удочерении — те, о которых упоминала бабушка, — она тоже достала из тайника.
Это были копии старых дел, архивные выписки, даже ксерокопия заявления, которое Анна Петровна когда‑то начала писать в полицию, но так и не подала.
Полина разложила всё перед собой, словно карты.
Сейчас решалась не только её судьба, но и судьба Жанны.
В дверь позвонили резко, как всегда делала Жанна, больше похожей на хозяйку мира, чем на гостью.
Полина открыла.
На пороге стояла сестра — в светлом пальто, на каблуках, с идеально накрученными локонами. В руках — маленькая брендовая сумка.
Сзади, в коридоре, мелькнул силуэт Игоря.
— Я подожду в машине, — донёсся его голос. — Не задерживайся.
— Конечно, любимый, — ответила Жанна и, не разуваясь, прошла в комнату.
Она огляделась, поморщилась от тесноты, от старого линолеума, от вида облупившейся батареи.
— Боже, — выдохнула она, — как ты тут живёшь? Это ж… декорации к фильму про бедность.
Полина ничего не ответила.
Она стояла у стола, на котором лежала папка с документами.
— Где комод? — деловым тоном спросила Жанна, будто речь шла о складском стеллаже.
— Вот, — Полина кивнула в сторону громоздкого шкафа.
Жанна тут же подскочила к нему, стала дёргать ящики.
Верхний, второй, третий — платки, салфетки, бумаги.
— А где нижний ящик? — обернулась она, подозрительно щурясь.
— Сняла, — спокойно ответила Полина. — Он заедал.
Жанна пожала плечами и нагнулась, стала шарить рукой в нише.
Пальцы натыкались только на пыль.
— Фото где? — спросила она, выпрямляясь.
— Сядь, Жанна, — сказала Полина, указывая на единственный стул. — Поговорим.
— Мне некогда «говорить», — раздражённо отмахнулась та. — Завтра в десять к нотариусу. Ты придёшь, подпишешь отказ от претензий, и сразу закончим.
Я не хочу растягивать это всё на полгода. Взамен… ну, не знаю… я могу дать тебе, скажем, пятьдесят тысяч. На первое время.
— Отказ от претензий? — переспросила Полина.
— Конечно, — Жанна уселась, закинув ногу на ногу. — Ну ты же понимаешь, что по закону всё равно всё будет моё.
Ты же не будешь устраивать цирк? Две наследницы, споры, суды… У тебя же нет на это ни денег, ни адвоката.
Полина молча открыла папку и достала первую страницу завещания.
Положила перед Жанной.
Та бросила взгляд на листок небрежно — и в тот же миг её лицо изменилось.
— Что это? — голос вдруг стал хриплым.
— Завещание, — ровно сказала Полина. — Настоящее.
Жанна схватила документ, стала лихорадочно читать, перескакивая через строчки.
Глаза забегали.
— Этого… этого не может быть, — выдавила она. — Нотариус сказал, что действующее завещание одно… старое… там я…
— Это завещание месяц назад, — мягко напомнила Полина. — Когда ты отдыхала на Мальдивах.
Нотариус приходил к бабушке домой.
— Она была уже невменяема! — вскрикнула Жанна. — Это можно оспорить! Её можно признать недееспособной задним числом! Я найду врачей, справки…
Полина положила рядом с завещанием ещё несколько листов: заключения врачей, что Анна Петровна в тот день была в ясном сознании, расписка нотариуса о посещении.
— Бабушка всё предусмотрела, — сказала она. — Она знала, что ты попытаешься оспорить.
Жанна впилась взглядом в эти бумаги.
Рот пересох, помада словно побледнела.
— Ты… ты не понимаешь, — тихо произнесла она. — Если это завещание вступит в силу, у меня… у нас с Игорем… будут проблемы.
Он рассчитывал на эту квартиру. Мы хотели её продать, вложить в новый проект.
— В проект, который ты называешь «нашим», а фактически всё равно оформляешь только на себя, — спокойно заметила Полина.
— Это бизнес! — взвилась Жанна. — Ты ничего в этом не понимаешь!
— Может быть, — согласилась Полина. — Зато я, кажется, начинаю понимать кое‑что другое.
Она достала вторую пачку документов — те самые о краже векселей и удочерении.
Положила их перед Жанной.
Та сначала хотела отмахнуться, но взгляд зацепился за знакомую подпись.
— Откуда это у тебя? — прошептала она, побледнев.
— Бабушка спрятала это в тайнике комода, — ответила Полина. — Она давно всё знала. И про векселя, и про то, что ты удочерённая.
Жанна закрыла глаза, словно получила удар.
— Она… она не имела права! — судорожно выдохнула та. — Это… это наша семейная тайна…
— Семейная, — кивнула Полина. — И одновременно — твоя.
На секунду в комнате воцарилась тишина.
Только часы на стене тихо тикали, отсчитывая их общее прошлое.
— Зачем ты мне это показываешь? — наконец спросила Жанна, вскинув голову. В глазах — страх, паника и отчаянная злость.
— Чтобы ты поняла, — ответила Полина, глядя прямо. — Мне бабушка оставила не только имущество. Она оставила мне право решать, что делать с этим.
— Ты хочешь меня уничтожить, да? — губы Жанны дрогнули. — Хочешь показать всё это Игорю? Его отцу? Они меня выкинут, как… как грязную тряпку.
Ты радуешься? Ты ждала этого?
— Нет, — тихо сказала Полина. — Не ждала. Я вообще ничего не ждала.
Я ухаживала за бабушкой, потому что… потому что иначе не могла.
— А теперь у тебя всё! — выкрикнула Жанна.
— Квартира, дача, деньги, украшения… Ты что, думаешь, станешь от этого счастливее?
Полина подошла к окну, посмотрела на серый двор, на припаркованные машины.
Где‑то там, во дворе, на дорогом внедорожнике ждал Игорь. Он, возможно, даже не догадывался, какие страсти сейчас кипят над его головой.
— Я не знаю, стану ли я счастливее, — честно сказала она. — Но, по крайней мере, у меня появится шанс жить не впроголодь и не считать каждую копейку.
Бабушка так решила.
Жанна вскочила.
— Слушай, — голос её сорвался на визг. — Давай так. Мы договоримся.
Ты «не находишь» это завещание. Я оформляю всё на себя. А тебе… я дам крупную сумму. Хочешь миллион? Полтора? Машину?
У тебя же нет ничего! Ты жила у старухи в вечной тьме! Посмотри вокруг своего жилья! Ты никогда не выберешься отсюда без моей помощи!
— А без наследства ты боишься не выбраться из своего мира? — горько усмехнулась Полина.
— Это другое! — почти закричала Жанна. — Я строю будущее детей! Я не могу позволить, чтобы из‑за какого‑то… старческого каприза всё рухнуло!
Полина посмотрела на бумаги в руках.
В них была сконцентрирована вся власть, которую когда‑то имела Анна Петровна, но не использовала.
Она могла бы сейчас одним звонком Игорю разрушить Жаннину «идеальную жизнь», разоблачить воровство, показать, что её «благородное происхождение» — миф.
Могла бы — но…
Полина вернулась к столу, взяла документы, касающиеся удочерения и кражи.
Бумага шуршала под пальцами.
— Ты… что ты делаешь? — прошептала Жанна, вцепившись в край стола.
— То, что, наверное, сделала бы бабушка, — ответила Полина.
Она разорвала первый лист на две части.
Потом ещё раз, ещё.
Обрывки бумаги посыпались на стол, на пол — словно белый снег.
Жанна смотрела, не веря своим глазам.
— Ты с ума сошла! — воскликнула она. — Это же… это было твоё оружие! Твой шанс оставить меня ни с чем!
— Мне не нужно оружие, — спокойно сказала Полина. — Мне достаточно того, что у меня теперь есть — по закону и по совести.
Бабушка не хотела позорить семью. И я не хочу.
— То есть… ты не скажешь Игорю? — голос Жанны стал почти шёпотом.
— Не скажу, — подтвердила Полина. — Но при одном условии.
Жанна проглотила слёзы.
— Каком?
— Завтра у нотариуса ты не будешь устраивать сцен. Не станешь оспаривать завещание и кидаться обвинениями в «невменяемости».
Ты примешь волю бабушки.
И ещё: больше никогда не будешь вмешиваться в мою жизнь. Ни с советами, ни с насмешками, ни с «подачками».
Жанна молчала.
Потом медленно кивнула.
— Хорошо, — прошептала она. — Я… я согласна.
Она поднялась, пошатнулась, словно постарела за эти полчаса лет на десять, и направилась к двери.
— Жанна, — окликнула её Полина.
Та обернулась.
— Что? Ты передумала?
— Нет, — улыбнулась Полина печально. — Я просто хочу, чтобы ты знала: бабушка всё равно любила тебя. По‑своему.
Даже когда ты воровала. Даже когда презирала её старый дом.
— Не надо, — резко оборвала Жанна. — Не говори за неё.
И ушла, громко хлопнув дверью.
На следующий день в нотариальной конторе было душно и пахло пылью старых бумаг.
За окном висело свинцовое небо, редкие снежинки начинали смешиваться с дождём — зима подбиралась незаметно.
В кабинете, кроме самого нотариуса, сидели Полина и Жанна.
Игорь не пришёл, сославшись на дела, но, судя по натянутому виду Жанны, они уже успели поговорить.
Нотариус — мужчина средних лет, с ироничными глазами за очками — вежливо кивнул обеим.
— Примите соболезнования, — сухо произнёс он дежурную фразу и открыл папку.
Жанна сидела с идеально прямой спиной, сжав руки в замок.
Полина ощущала, как у неё колотится сердце, но внешне была спокойна.
— Анна Петровна действительно оставляла старое завещание, — начал нотариус. — Однако месяц назад она составила новое, которое отменяет прежнее.
Согласно этому документу, всё её имущество…
Он перечислял объекты, адреса, счета — слова смешивались для Полины в один гул.
Главное она уже знала: «всё движимое и недвижимое имущество переходит внучке Полине Сергеевне…»
— У вас будут вопросы? — наконец поднял глаза нотариус.
Жанна тяжело вздохнула, будто решаясь.
— Нет, — произнесла она хрипло. — Воля… Анны Петровны должна быть исполнена.
Нотариус чуть приподнял бровь — явно ожидал скандала.
Но, увидев, что Жанна действительно не собирается продолжать, лишь кивнул и перешёл к разъяснению процедур.
Полина слушала вполуха.
Для неё было важнее, что Жанна сдержала слово.
В коридоре, уже после подписания бумаг, они столкнулись ещё раз — лицом к лицу.
— Поздравляю, — тихо сказала Жанна.
Голос её был глухим, глаза — потухшими. — Теперь ты богатая наследница.
— Не думаю, что это повод радоваться, — ответила Полина.
Жанна усмехнулась.
— Увидишь, — сказала она чуть громче. — Деньги — это не только свобода, но и ответственность.
Ты ещё вспомнишь мои слова, когда начнутся налоги, коммуналка за «сталинку» в центре, ремонт, соседи…
— Разберусь, — спокойно ответила Полина. — Как‑нибудь.
Они посмотрели друг на друга, как две чужие женщины, которых связывает лишь прошлое, от которого уже никуда не деться.
— Мы договаривались, — напомнила Полина. — Ты — свою часть выполнила. И я — свою.
Давай на этом и остановимся.
Жанна кивнула.
Развернулась и ушла, не попрощавшись.
Переезд в бабушкину квартиру занял почти месяц.
Нужно было оформить документы, закрыть счётчики, перевезти вещи из «однушки» — да и просто решиться оставить место, где прошли последние тяжёлые, но такие важные годы.
Комод Полина забрала с собой — он занял своё прежнее место в спальне Анны Петровны, у стены напротив окна.
Там, где когда‑то стояла бабушкина кровать, теперь стоял новый, ещё пахнущий древесиной и фабричным клеем диван — подарок от коллег из детского сада, куда Полина со временем планировала вернуться.
Она ходила по просторной, высокопотолочной квартире, всё ещё не веря, что теперь это её дом.
Старый паркет поскрипывал под ногами, на кухне гудел пожилой холодильник, в комнате пахло книгами и временем.
Соседи по лестничной площадке начали проявлять интерес.
Тётя Зина из квартиры напротив принесла пирог и долгий рассказ о том, какая Анна Петровна была «строгая, но справедливая».
Семейная пара сверху жаловалась, что «старушка по ночам радио включала, теперь хоть спать спокойно будем».
Полина слушала всех терпеливо, улыбалась и каждый раз ловила себя на мысли:
«Они говорят о бабушке в прошедшем времени. А я всё ещё иногда жду, что она позовёт меня с кухни: “Полюшка, чайник закипел!”»
Ювелирный гарнитур с сапфирами Полина отнесла на оценку в солидный салон.
Хозяйка салона, элегантная дама, долго рассматривала украшения через лупу, сверялась со справочниками и в итоге озвучила сумму, от которой у Полины закружилась голова.
— Это фамильное, — сказала дама. — Очень редкая работа. Если бы у вас были документы о происхождении, цена была бы ещё выше.
— Документов нет, — тихо ответила Полина.
Она решила не продавать украшения сразу.
Бабушка писала: «Это твоё тяжёлое, но надёжное счастье».
Пусть полежит. Возможно, когда‑нибудь она продаст их, чтобы выучить своих детей или закрыть кредит на ремонт, но не сейчас.
Письмо бабушки она перечитывала ещё много раз.
Каждый раз какие‑то слова звучали по‑новому.
Иногда, поздними вечерами, сидя на кухне с кружкой чая, Полина думала о Жанне.
Как та живёт? Что говорит Игорю? Пытается ли строить очередной бизнес-проект, как ни в чём не бывало?
Ей иногда хотелось позвонить.
Но они договорились: каждая — в своей жизни.
И всё же однажды их пути пересеклись.
Прошёл почти год.
Зима сменилась весной, потом жарким летом.
В квартире Анны Петровны шёл размеренный ремонт — без излишеств, но со вкусом: Полина переклеила обои, отциклевала паркет, заменила старую плиту на новую, но оставила бабушкин кухонный стол и любимый комод.
В детском саду ей предложили вернуться на полставки — сначала Полина сомневалась, ведь теперь не было необходимости «работать за копейки».
Но уже через пару недель поняла, что скучала по детским голосам, по возне, по рисованным солнцам на ватмане.
В один сентябрьский день она возвращалась домой с работы, неся пакет с продуктами, когда у подъезда увидела знакомый силуэт.
Жанна стояла, прислонившись к перилам, в простой куртке, без каблуков и без привычного безупречного макияжа.
Усталая, похудевшая, каким‑то образом помолодевшая и постаревшая одновременно.
— Привет, — первой поздоровалась она.
— Привет, — ответила Полина.
Молчание повисло между ними, как мокрое полотенце.
— Можно… я поднимусь? — спросила наконец Жанна. — На пять минут.
Полина колебалась всего мгновение.
— Пойдём, — кивнула она.
В квартире Жанна огляделась, словно чужой человек в музее.
— Многое осталось по‑старому, — заметила она, глядя на комод.
— Хотела сохранить бабушкин дух, — ответила Полина.
Жанна присела на табурет, положила на колени сумку — уже не лаковую брендовую, а обычную, из плотной ткани.
— Мы с Игорем развелись, — сказала она неожиданно.
Полина ничего не сказала, только чуть крепче сжала кружку с чаем.
— Не из‑за завещания, — торопливо добавила Жанна. — Не думай.
Просто… всё накопилось. Бизнес провалился, кредиты, его родители стали на меня смотреть иначе…
В общем, оказалось, что без денег я ему не настолько интересна.
Она горько усмехнулась.
— Прости, — тихо сказала Полина.
— Ты тут ни при чём, — покачала головой Жанна. — Это я сама так жила.
Всегда думала, что главное — производить впечатление, а не быть кем‑то.
Она замолчала, рассматривая резьбу на комоде.
— Знаешь, — неожиданно сказала она, — я иногда думаю: может, если бы ты тогда показала ему все эти бумаги, было бы даже честнее.
Он бы узнал обо мне правду до конца.
А так… мы всё равно развелись, только с лишними годами иллюзий.
— Бабушка не хотела мстить, — напомнила Полина.
— Бабушка вообще много чего хотела, — вздохнула Жанна. — Но делала по‑своему.
Они посидели ещё немного в тишине.
— Зачем ты пришла? — наконец спросила Полина.
Жанна подняла глаза.
— Хотела… поблагодарить тебя, наверное, — сказала она. — За то, что не уничтожила меня тогда.
И… спросить. Может, если тебе когда‑нибудь понадобится помощь с какими‑то юридическими вопросами или… не знаю… с бумагами по квартире, ты позвонишь мне?
Полина удивлённо вскинула брови.
— Я сейчас работаю в одной конторе, занимаюсь недвижимостью, — пояснила Жанна. — Не так всё блестяще, как было когда‑то, но… честно.
Полина посмотрела на неё внимательно.
Впервые за много лет она увидела не надменную «королеву», а просто женщину — уставшую, обиженную жизнью, но всё ещё не сломленную.
— Посмотрим, — сказала она. — Жизнь длинная.
Жанна кивнула, встала.
— Ладно, не буду мешать, — сказала она. — Спасибо, что впустила.
И… — она замялась, — Поля, ты вправду… счастлива?
Полина обвела взглядом комнату, комод, за которым тянулась длинная линия семейных историй, окно, за которым уже начинал моросить знакомый осенний дождь.
— Наверное, да, — ответила она. — По‑своему.
Жанна грустно улыбнулась и ушла.
Полина закрыла за ней дверь, подошла к комоду, провела рукой по холодному дереву.
— Ну что, бабуля, — тихо произнесла она, — твоё «тяжёлое счастье» оказалось не таким уж и непосильным.
Я стараюсь не испачкать совесть. Надеюсь, у меня получается.
Сквозь окно пробился робкий солнечный луч, упал на бронзовый ключ в замке ящика.
Старый комод будто живо отозвался, заскрипев где‑то в своих тайниках, словно подмигнул:
«Всё идёт как надо, девочка».
И в этот момент Полина вдруг очень отчётливо почувствовала: она не просто наследница имущества.
Она наследница выбора — того самого, который делает человека богатым не по сумме на счёте, а по тому, как он распорядится своей властью.
