Я стояла у раковины и смотрела на экран телефона. Уведомление от банка светилось ярко, будто специально хотело въесться мне в глаза. Списание. Двадцать восемь тысяч рублей.
Сердце куда-то провалилось. Я открыла приложение дрожащими пальцами, пролистала операции. Перевод. На карту Ирины. Опять.
Холодильник гудел монотонно, где-то капала вода в кране. Я поставила чашку на стол — ложка звякнула о край так громко, что я вздрогнула.
Как он посмел? Как он снова посмел?
— Дима! — голос прозвучал чужим, жёстким.
Он вышел из комнаты, потирая глаза. На нём была старая футболка, растянутая на плечах. Посмотрел на меня сонно, будто ничего не случилось.
— Ты опять перевёл ей деньги, — сказала я. Не спросила — сказала.
Он замер. Потёр виски — этот его дурацкий жест, когда нужно было соврать или оправдаться.
— Ань, ну давай не начинай с утра…
— С утра? — я сжала телефон так, что пальцы побелели. — Двадцать восемь тысяч, Дима. Наших общих денег. Ты даже не спросил меня.
— Это же моя сестра, — он отвёл взгляд в сторону, к окну. — Ей нужна помощь.
— А нам что, не нужна? — я шагнула ближе. — У нас трое детей, Дима. Кредит. Мы едва сводим концы с концами, а ты…
— Она одна, — перебил он, и в голосе появилась знакомая нотка обиды. — У неё никого нет. Ты просто не понимаешь, каково это.
— Я не понимаю? — горло сдавило. — Я каждый день считаю, на что хватит денег. Я отказываю детям в новых кроссовках, потому что "потерпят ещё месяц". А ты переводишь двадцать восемь тысяч взрослой женщине, которая даже не пытается устроиться на работу!
Он сжал губы, побледнел.
— Ты просто чёрствая. Для тебя семья ничего не значит.
Я хотела закричать. Хотела швырнуть в него этот телефон. Вместо этого развернулась и вышла из кухни.
В дверях замер Павел, мой старший. Он смотрел на меня своими серьёзными двенадцатилетними глазами. Потом тихо сказал:
— Всё равно папа сделает по-своему.
И ушёл к себе. Я слышала, как громко включились наушники за его дверью.
Я стояла в коридоре и чувствовала, как внутри всё рушится. Тупая боль между лопатками, сухость во рту.
Если я сейчас промолчу, проглочу — то проглочу навсегда.
На работе я пыталась отвлечься. Сидела перед монитором, вбивала цифры в таблицы. Отсыревшие папки на стеллажах, мигающий экран, шершавые конверты под пальцами. Принтер грохотал, как старый трамвай.
Телефон завибрировал. Дима. Я не взяла трубку. Через минуту снова. Я выдохнула и ответила.
— Алло?
— Ань, привет, — голос был виноватым. — Слушай, насчёт утра… Давай спокойно поговорим вечером, ладно?
В трубке послышался второй голос. Женский, медленный, с придыханием.
— Димочка, ну а куда мне теперь… Ты же мой единственный…
Ирина. Видеозвонок.
— Может, ещё немного поможем, Ань, — быстро сказал Дима и сбросил.
Я сидела и смотрела на чёрный экран телефона. Руки тряслись.
Сколько ещё? Сколько раз я это вытерплю?
Я схватила куртку и выбежала на улицу. Холодный воздух ударил в лицо, я набрала Ольгу.
— Ты опять всё проглотила?! — сказала она вместо приветствия.
— Не знаю, — я зажмурилась. — Я не справляюсь, Оль.
— Встречаемся через полчаса. У парка. Живо.
Скамейка была холодной и мокрой. Ольга сидела рядом, перебирая свой серебряный кулон — так она всегда делала, когда говорила о серьёзном.
— Ты им банкомат или жена? — она посмотрела на меня в упор. — Самой не смешно уже?
— Оль, там дети, — я сжала руки в кулаки. — Если я начну скандалить, вдруг он уйдёт…
— И что? — она покачала головой. — Пусть боится потерять тебя, а не ты его. Имей гордость! Сил нет, как ты это терпишь!
— Но если всё рухнет…
— Рухнет то, что давно сгнило, — жёстко сказала Ольга. — Ты думала, что твоё терпение бесконечное?
По щеке скользнула слеза. Холодный ветер трепал волосы, руки мёрзли. Я посмотрела на телефон — новое сообщение от Димы.
«Я ночую у мамы».
Саботаж. Он просто сбежал.
Ольга сжала мою руку.
— Теперь только вперёд, понимаешь? Иначе затопчут.
Вечером дома было пусто и тихо. Павел сидел на кухне, крутил в руках стакан с водой.
— Мам, — сказал он вдруг. — Ты этого не заслужила.
Я замерла. Он редко говорил о таком.
— Спасибо, — выдохнула я.
Телефон снова ожил. Свекровь.
— Анечка, милая, — голос был сладким, как мёд с ядом. — Может, ты слишком давишь на Диму? Он же не мальчик уже, расстроен очень. Не забывай, чья ты жена…
Я слушала и чувствовала, как внутри всё сжимается. Но на этот раз не заплакала. Не извинилась.
— Я помню, — сказала я. — Но я ещё и мать троих детей. И больше не собираюсь жертвовать ими.
Положила трубку. Павел смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
Чай остыл. Лёгкий звон ложки о чашку, тишина. Спина горела от напряжения, шею ломило.
Завтра будет разговор. При всех. Больше не отступлю.
Квартира свекрови встретила меня запахом нафталина и чего-то затхлого. Тусклый свет, стопки старых книг, фотографии на стенах — чужие, будто я здесь всегда лишняя.
Дима сидел на диване, свекровь — в кресле. На столе стоял планшет, экран светился — видеозвонок с Ириной.
Атмосфера была тяжёлой, настороженной. Они ждали, что я сорвусь, заплачу, отступлю.
Я села напротив и положила руки на колени.
— Я пришла, чтобы всё сказать, — начала я. Голос звучал чётко, хотя внутри всё дрожало. — Дима, ты снова перевёл деньги своей сестре. Наши общие деньги. Не спросив меня.
— Анна, ну не делай из этого трагедию, — начал он, потирая виски.
— Это не трагедия, — перебила я. — Это моя жизнь. Жизнь наших детей. Ты считаешь, что я эгоистка? Что мне всё равно на семью?
— Ты просто ничего не чувствуешь, — он повысил голос. — Ты не понимаешь, как Ире тяжело! Она одна, ей некуда деваться!
— А нам куда? — я посмотрела ему в глаза. — Я работаю. Ты работаешь. Мы едва дотягиваем до конца месяца. У нас трое детей. А ты помогаешь взрослой женщине, которая даже не пытается что-то изменить в своей жизни.
Свекровь вмешалась:
— В этой семье все помогают друг другу! Всегда так было. Ты пришла сюда и сразу всё переворачиваешь…
— Я не переворачиваю, — сказала я. — Я защищаю своих детей. И себя.
Ирина на экране всхлипнула.
— Я же не специально… Просто мне действительно некуда…
— Ирина, — я посмотрела на экран, — тебе тридцать три года. Ты здорова. Ты можешь работать. Но ты выбираешь звонить брату и просить денег. Это твой выбор. Но больше не за мой счёт. Не за счёт моих детей.
Тишина. Дима побледнел.
— Ты ставишь меня перед выбором?
— Да, — я встала. — Либо наше семейство, либо твоя вечная обязанность перед Ириной. Я жить так больше не буду. Дети — не банк. И я — не дежурный жилет.
Сердце стучало так громко, что, казалось, его слышно всем. Ноги налились свинцом, пальцы ледяные.
— Либо границы, либо развод, — сказала я. — Я не боюсь остаться одна. Боюсь остаться никем.
Я взяла сумку и пошла к двери. Никто не остановил. За спиной — тишина, впервые не вина.
Автобус вёз меня домой. Мотор жужжал, под ногами дрожал пол. Вокруг чужие лица, усталые, отрешённые.
Я смотрела в окно и думала.
Теперь путь к себе не вернёшь…
Но вдруг пришла другая мысль: дети увидят мать, которая борется. Не жертву, которая терпит.
Слёзы потекли сами — не рыдания, просто тихие, мокрые дорожки по щекам. Я посмотрела на своё отражение в стекле. Чужое. Взрослое. Сильное.
Я не прежняя. И это уже не страшно.
Дома было тихо. Мягкий свет лампы, запах свежего хлеба. Дети делали уроки. Павел поднял голову, когда я вошла.
— Мам, а можно я тебе помогу с ужином? — спросил он. Робко, но с улыбкой.
Я кивнула. Горло сжало, но по-другому — от тепла.
— Спасибо, — сказала я. — Вместе — правильнее.
Я заварила чай, села у окна. Вес чашки в руке казался правильным, почти невесомым. За окном догорал вечер.
Пусть нет прежней семьи. Но есть честное решение. Своё.
Грудь чуть расправилась, хотя плечи всё ещё были напряжёнными. Но страх больше не правил балом.
Сегодня я выбрала себя.
А вы смогли бы пойти на такой шаг — поставить ультиматум близкому человеку?
Поделитесь в комментариях, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк, если было интересно.