— Пока мы продаём твою квартиру, поживи в доме престарелых, — сказал сын, не глядя на мать.
Людмила Петровна молча кивнула. Она стояла у окна, держа в руках чашку чая, который уже давно остыл. За окном шёл мелкий ноябрьский дождь, и капли медленно ползли по стеклу, как слёзы. Дом — её дом — был наполнен запахом старых книг, ванили и пыли, которую она каждый день вытирала, но которая всё равно возвращалась. Каждый предмет здесь хранил память: старенький фарфоровый сервиз, подаренный мамой в день свадьбы; фотографии в деревянных рамках — с мужем, с сыном в детстве, с подругами, большинство из которых уже ушли; трость, которую она больше не использовала, но не могла выкинуть, потому что на ней была гравировка с её инициалами.
Сын, Алексей, стоял спиной к ней, уткнувшись в телефон, будто это важнее, чем последние минуты в доме матери. Он уже принёс две большие сумки — одну с одеждой, другую с лекарствами. Всё, что ей разрешили взять с собой. «Там всё есть», — сказал он. «Там» — это дом престарелых в пригороде, куда её отвезут завтра утром.
— Ты точно не хочешь остаться здесь до продажи? — спросил он наконец, всё ещё не поворачиваясь.
— Нет, — тихо ответила Людмила Петровна. — Делайте, как вам нужно.
Она не стала спорить. Спорить с сыном бесполезно. Он уже давно перестал её слушать. А может, и не слушал никогда — просто делал вид, что слышит. Она слишком хорошо помнила, как он в детстве убегал от неё, когда она пыталась поцеловать его на прощание в школе. «Мам, ну перестань!» — говорил он тогда, с отвращением отстраняясь. Сейчас, в сорок лет, он не изменился — только стал более сдержанным, более холодным.
Она пошла в спальню собирать последние мелочи. На комоде лежал её старый платок — сиреневый, в мелкий горошек. Она бережно сложила его и положила в сумку. Рядом — фотография мужа. Владимир ушёл десять лет назад. Рак. Быстро, без боли, говорили врачи. Но она помнила каждую минуту его страданий. Помнила, как он держал её руку и шептал: «Ты справишься». Она справилась. Жила одна. Ухаживала за квартирой, за цветами на подоконнике, за воспоминаниями.
А потом пришёл возраст, когда всё начало рушиться.
Сначала она перестала готовить — забывала выключить газ. Потом перепутала лекарства. А однажды упала в ванной и пролежала там всю ночь — не могла дотянуться до телефона. С тех пор сын стал чаще навещать её, но не из заботы — из обязанности. Он привозил еду, проверял счётчики, звонил сантехнику. Но глаза его всегда были где-то далеко.
— Мы не можем рисковать, мама, — сказал он в тот день, когда увез её в больницу после падения. — Ты не справишься одна.
Она не стала возражать. Потому что знала — он прав. Но всё равно больно.
***
Утро следующего дня выдалось серым и тяжёлым. В семь часов в подъезд заехала старенькая «Газель» с логотипом «Дом милосердия». Из неё вышел водитель в поношенной куртке и помог вынести сумки. Алексей стоял в дверях, держа руки в карманах. Он не обнял мать. Не поцеловал. Просто сказал:
— Звони, если что.
Людмила Петровна кивнула. Когда машина тронулась, она не обернулась. Но в зеркале заднего вида видела, как сын стоит у подъезда — один, без жены, без детей. Он так и не создал семью. Возможно, потому что не научился любить.
***
Дом престарелых напоминал больницу, только старее. Выцветшие обои, запах хлорки и чего-то прокисшего, звон колясок по коридору. Её провели в крошечную комнату с двумя кроватями, узким шкафом и тумбочкой. На соседней кровати сидела женщина лет восьмидесяти, с пустыми глазами. Она не сказала ни слова.
— Это Анна Ивановна, — представила её сестра-медсестра. — Она не разговаривает. Но мирная.
Людмила Петровна постелила постель, аккуратно разложила вещи. Платок положила на подушку. Фотографию мужа поставила на тумбочку. Потом села на край кровати и долго смотрела в окно.
На улице росли голые деревья. Где-то вдалеке лаяла собака. Всё было чужим.
***
Дни потекли однообразно. Подъём в семь утра, завтрак — овсянка с водой и без сахара, обход медсестры, прогулка по коридору («чтобы не атрофировалась походка»), обед, сон, ужин, телевизор до десяти вечера. Иногда приходили волонтёры — молодые люди с добрыми улыбками и блокнотами. Они читали стихи, пели песни, раздавали печенье. Людмила Петровна вежливо улыбалась, но не участвовала. Она не хотела притворяться.
Единственное, что давало ей силы, — это воспоминания.
Она закрывала глаза и возвращалась в прошлое: в свою квартиру на пятом этаже без лифта, где каждая ступенька скрипела по-своему. В кухню, где пахло кофе и свежим хлебом. В гостиную, где по вечерам играла старая пластинка — Вертинского или Высоцкого. В спальню, где муж обнимал её в тишине, не говоря ни слова.
Иногда она вынимала из сумки платок и прижимала его к лицу — чтобы почувствовать запах дома. Но даже он начал выветриваться.
***
Прошло три недели. Сын не звонил.
Людмила Петровна не просила телефон у сестры — не хотела казаться назойливой. Но однажды, во время очередного обхода, сказала:
— У меня сын… Он обещал позвонить.
Медсестра кивнула с сочувствием.
— Многие так говорят. Но вы не переживайте. Иногда дети просто… заняты.
Людмила Петровна промолчала. Она не хотела обсуждать сына с чужими. Но в ту ночь спала плохо. Ей снился Алексей — маленький, с растрёпанными волосами, бегущий к ней по двору. «Мама!» — кричал он. И она бежала ему навстречу, широко раскрыв руки. Но в последний момент он исчезал, и она оставалась одна на пустом асфальте.
***
На четвёртой неделе пришёл первый звонок.
— Мам, привет! — голос был бодрый, деловой. — Ну как ты там?
— Хорошо, — ответила она. — А ты?
— Отлично! Квартиру уже выставили на продажу. Два просмотра было. Цену подняли. Всё идёт по плану.
Она кивнула, хотя он не видел.
— Ты не скучаешь? — спросила она тихо.
— Что? А, ну… конечно, мам. Но ты же понимаешь — это временно. Как только квартира продастся, мы тебя заберём. Обязательно.
— Куда?
— Ну… к нам. Или… мы тебе купим новую квартиру. Поменьше. Удобнее.
Она не спросила, где «у вас». Она знала: у него была отдельная квартира, он жил один. «К нам» — это пустой звук.
— Хорошо, — сказала она.
Разговор длился пять минут. Он пообещал звонить чаще. Не позвонил.
***
Снег начал падать в начале декабря. Людмила Петровна сидела у окна и смотрела, как белые хлопья ложатся на землю. Ей вспомнилось, как они с мужем впервые гуляли под снегом — молодые, влюблённые, беззаботные. Он надел ей шапку, смеялся, когда она чихнула. «Ты моя», — сказал он тогда. И она верила.
Сейчас она чувствовала себя чужой даже себе.
Анна Ивановна всё так же молчала. Но однажды утром она вдруг подошла к Людмиле Петровне и положила на колени яблоко. Старое, морщинистое, но целое.
— Спасибо, — сказала Людмила Петровна.
Анна Ивановна кивнула и ушла. Больше ничего не произошло. Но с тех пор они иногда сидели вместе, молча глядя в окно. Это было почти как дружба.
***
В канун Нового года все ждали чуда.
В доме престарелых устроили ёлку. Пришли дети из школы, спели «В лесу родилась ёлочка», раздали подарки — носки, конфеты, мыло. Людмила Петровна получила шарф — вязаный, зелёный, с помпоном. Она вежливо поблагодарила.
К вечеру снова позвонил Алексей.
— Мам! С Новым годом! — прозвучало в трубке.
— И тебя, сынок.
— Мы тут… решили немного ускорить процесс. Завтра подпишем договор купли-продажи. Квартира ушла за отличные деньги!
— Поздравляю.
— Да! Теперь всё будет по-новому. Ты скоро вернёшься домой!
Он сказал это так убедительно, что на мгновение она поверила. Но потом вспомнила: дом — это не стены. Дом — это место, где тебя ждут. Где тебя любят. А её уже не ждали.
— Когда? — спросила она.
— Ну… через пару недель. Как только всё оформим.
— Хорошо.
Она легла спать рано. Ёлка в холле ещё светилась гирляндами, но ей было не до праздника. Она прижала к груди сиреневый платок и тихо заплакала. Не от горя — от усталости. От того, что всё, за что она держалась, ускользало сквозь пальцы.
***
Январь выдался лютым. Морозы сковали землю, и даже птицы перестали петь. В доме престарелых стало холоднее — батареи еле тёплые, и сестры ходили в пуховиках.
Людмила Петровна начала кашлять. Сначала лёгкий покашливание, потом — глубокий, надрывный. Медсестра дала сироп, но он не помог.
— Надо бы в больницу, — сказала она. — Но там сейчас завал. Подождём.
Людмила Петровна не стала настаивать. Она знала: её никто не ждёт. Ни в больнице, ни дома.
Однажды ночью ей стало особенно плохо. Она задыхалась. С трудом встала, добралась до звонка. Через десять минут пришла дежурная сестра, измерила давление, дала таблетку.
— Ложитесь, всё пройдёт.
Но не прошло.
Утром она не смогла встать с кровати. Анна Ивановна смотрела на неё с тревогой, но молчала — как всегда.
В обед пришёл врач. Послушал лёгкие, покачал головой.
— Пневмония. Нужна госпитализация.
— А можно… позвонить сыну? — прошептала Людмила Петровна.
— Конечно.
Сестра набрала номер. Алексей не ответил. Потом перезвонил через два часа.
— Мама в больнице? — спросил он, как будто удивился.
— Да, у неё пневмония. Серьёзная.
— Я… сейчас не могу приехать. У меня совещание. Передайте, что выздоравливайте. Я навещу, как только…
Он не договорил. Просто положил трубку.
Людмила Петровна закрыла глаза. Ей не было обидно. Было… пусто.
***
Она провела в больнице две недели. Лежала в палате с тремя старухами, которые почти не разговаривали между собой. Её кормили жидкой кашей, кололи уколы, измеряли температуру. Она не сопротивлялась. Просто существовала.
Когда её выписали, дом престарелых встретил её всё тем же запахом хлорки. Та же комната. Та же кровать. Но что-то изменилось. Возможно, она.
Анна Ивановна не была рада. Просто сидела у окна, как всегда.
***
Февраль. Весна ещё не спешила. Но однажды утром Людмила Петровна обнаружила, что её фотография мужа исчезла с тумбочки.
— Кто-то убрал? — спросила она у медсестры.
— Мы проводили генеральную уборку. Вещи, которые не используются, убираем в коробку. Чтобы не терялись.
— Где коробка?
Медсестра показала на шкаф. Людмила Петровна открыла его — внутри лежала её жизнь в беспорядке: платок, расчёска, блокнот с записями, письма от подруг, старая записная книжка… и фотография. Она взяла её дрожащими руками и прижала к груди.
— Нельзя ли оставить это на видном месте?
— Ну… если вы просите. Но только одну вещь. Правила.
Она выбрала фотографию. Платок спрятала под подушку.
***
Март. Первые робкие лучи солнца. Деревья начали набухать почками. Людмила Петровна впервые за долгое время почувствовала — хочет жить.
Она начала ходить по коридору быстрее. Ела с аппетитом. Даже улыбалась волонтёрам.
И тут — звонок.
— Мам! — голос Алексея звучал по-другому. Взволнованно. — Квартира продана! Деньги на счету! Мы можем тебя забирать!
— Куда? — спросила она.
— Ну… я пока снимаю однушку. Но скоро куплю новую. А пока… можешь пожить у меня. На диване.
— У тебя… нет дивана.
— Куплю! Всё будет хорошо, мам!
Она молчала.
— Ты рада? — спросил он.
— Да, — сказала она. — Очень.
***
Её выписали через три дня. Алексей приехал сам, на машине. Привёз новые сумки — «чтобы удобнее было».
Он помог ей сесть, убрал её вещи в багажник.
— Ну вот, всё хорошо! — сказал он, улыбаясь. — Домой!
Она смотрела в окно. Дом престарелых оставался позади, словно кошмар. Но она знала: это не конец. Это просто другая форма одиночества.
***
Квартира сына оказалась маленькой, холодной и безликой. На кухне — посуда в раковине. В комнате — раскладушка вместо дивана.
— Пока так, — сказал он. — Завтра привезу нормальную кровать.
Она кивнула.
Ночью она не спала. Сидела у окна, как раньше. За стеклом — чужой двор, чужие фонари, чужие люди.
***
Прошла неделя. Потом вторая. Алексей уходил на работу рано, возвращался поздно. Говорил мало. Иногда спрашивал: «Ты поела?» — и ложился спать.
Она готовила, убирала, стирала. Старалась не мешать.
Однажды вечером он сказал:
— Мам, я подумал… Может, тебе лучше остаться в доме престарелых? Там тебе присмотрят. А тут… я работать должен. Не могу всё время за тобой ухаживать.
Она посмотрела на него. В глазах — не злость, не боль. Просто усталость.
— Ты же сказал, что всё будет по-другому.
— Ну… обстоятельства изменились.
— Какие?
Он отвёл взгляд.
— Я… встречаюсь с женщиной. Она не хочет… чтобы ты жила здесь.
Людмила Петровна кивнула.
— Понятно.
***
Её вернули в дом престарелых на следующий день.
В этот раз она не плакала. Не спорила. Просто взяла сумку и ушла.
Комната была той же. Анна Ивановна — тоже. Только теперь Людмила Петровна посмотрела на неё и тихо сказала:
— Мы больше не одни.
Анна Ивановна не ответила. Но взяла её за руку. И держала долго.
***
Прошёл год.
Алексей не приезжал. Не звонил. Только раз прислал деньги на содержание — без слова.
Людмила Петровна перестала ждать.
Она каждый день выходила во двор. Сидела на лавочке. Смотрела на небо. Иногда рассказывала Анне Ивановне о своём сыне — каким он был маленьким. Как любил мороженое. Как боялся грозы.
Анна Ивановна слушала. И молчала.
***
Весной, когда распустились яблони, Людмила Петровна умерла во сне. Тихо. Без боли. С платком в руках и фотографией на груди.
На похоронах Алексей не был. Прислал венок с надписью: «Любимой маме».
Анна Ивановна впервые за много лет вышла из комнаты. Она подошла к окну и долго смотрела на небо.
Потом снова села у своего окна. И стала ждать.
***
А в памяти осталась только одна фраза — сказанная сыном когда-то:
— Пока мы продаём твою квартиру, поживи в доме престарелых.
Как будто жизнь матери была всего лишь временной помехой.
Рекомендую: