Ноябрьский ветер швырял в лицо ледяную крупу, заставляя прохожих вжимать головы в плечи. Ира остановилась у овощного ларька, перехватывая тяжелые пакеты — ручки врезались в ладони, оставляя красные полосы. Она долго выбирала лук, откладывая в сторону подгнившие головки, и чувствовала спиной нетерпеливый взгляд продавщицы. Пришлось взять тот, что подешевле, мелкий и злой.
— С вас сто сорок, — буркнула женщина в теплом жилете.
Ира отсчитала мелочь. Не хватало двух рублей. Пришлось лезть в дальний карман куртки, где под пальцами хрустнул сложенный вчетверо листок термобумаги. Этот звук — сухой, шуршащий — отозвался в висках тупой болью. Она нашла монету, расплатилась и шагнула обратно в темноту улицы.
До дома оставалось всего ничего — пересечь двор с разбитыми качелями. Ира шла, глядя под ноги, чтобы не вступить в лужу, когда знакомый смех заставил её замереть за углом трансформаторной будки.
У их подъезда стояло такси. Желтая машина ярко светилась в серых сумерках. Дверь распахнулась, и на асфальт ступила нога в элегантном кожаном сапоге. Виктория Егоровна выбиралась из машины не как больная женщина, которой «тянуть больше нельзя», а как кинозвезда, приехавшая на премьеру в провинциальный театр.
Ира прижалась к шершавой стене будки. Ей не хотелось, чтобы свекровь увидела её такой: с авоськами, в старом пуховике, с красным от ветра носом.
Виктория Егоровна расплатилась, небрежно махнув рукой водителю — сдачи не надо. Она поправила воротник нового пальто — благородный бежевый кашемир, который в свете фонаря казался почти золотым. Ира знала цену таким вещам. Она знала цену всему, потому что последние три года жила с калькулятором в голове. Свекровь достала телефон, набрала сообщение и легко, пружинистой походкой взбежала на крыльцо. Ни одышки, ни тяжести в движениях. Только шлейф дорогих, терпких духов, который долетел даже сюда, перебивая запах сырости и выхлопных газов.
«Сердце колотится, как птица в клетке», — вспомнила Ира её вчерашнюю жалобу по телефону. Птица, похоже, была хищной и очень упитанной.
Ира выждала минуту и пошла к подъезду. У двери она едва не столкнулась с Лизой, соседкой снизу. Лиза выгуливала своего мопса, который тут же радостно чихнул на Ирин ботинок.
— О, Ирка, привет! — Лиза понизила голос, кивнув на домофон. — Твоя «королева-мать» только что прошелестела. Шикарная женщина, конечно. Пальто — отпад. Я такое в витрине «Пассажа» видела, ценник там — как крыло от самолета. А ты чего такая загруженная? Опять требует?
Ира криво улыбнулась.
— На лечение, Лиз. Говорит, умирает.
Лиза хмыкнула, наматывая поводок на руку.
— Ага, умирает. Я её на днях в центре видела, она из ювелирного выходила. Довольная, как слон, а самое интересное было, что она была одета в мужской куртке. Ты бы осторожнее с ней, Ир. Она твоего Димку совсем заездила.
— Знаю, — коротко бросила Ира. — Ладно, пойду. Ужин готовить надо.
Она вошла в подъезд. Лифт не работал, пришлось подниматься на пятый этаж пешком. С каждым пролетом сумки становились тяжелее, а решимость — тверже. А ещё тот чек в кармане, который она нашла вчера в куртке мужа перед стиркой, теперь казался ей не просто бумажкой, а заряженным пистолетом.
Ключ повернулся в замке мягко. В прихожей уже висело то самое бежевое пальто. Из кухни доносился голос свекрови — елейный, с нотками трагического надрыва, и звон посуды.
— Димочка, ну ты же понимаешь, врачи говорят — счет на дни идет. Сосуды — это не шутки. Мне нужен покой и качественная терапия.
Ира тихо разулась, поставила пакеты на пол. В зеркале отразилась уставшая женщина с растрепанными волосами. Она глубоко вздохнула, нацепляя на лицо маску спокойствия, и прошла на кухню.
Картина была классической: Дима сидел за столом, ссутулившись, и нервно крутил в руках чайную ложку. Виктория Егоровна восседала напротив, разворачивая пластиковую коробку с тортом.
— О, явилась!
— А мы тут с сыном решаем вопросы жизни и смерти. Ты бы хоть причесалась, с работы все-таки.
— Здравствуйте, Виктория Егоровна, — Ира прошла к раковине, начиная выкладывать продукты. — Я видела, как вы подъехали. На такси.
— И что? — бровь свекрови изогнулась. — Мне пешком идти? С моим давлением? Я еле до двери доплелась, в глазах темнело.
Дима поднял на жену виноватый взгляд.
— Ир, мама говорит, клиника требует предоплату. Пятьдесят тысяч. Иначе место уйдет.
Ира достала нож и начала чистить тот самый мелкий лук. Шелуха летела на стол золотистыми хлопьями.
— У нас нет пятидесяти тысяч, Дима. Ты знаешь. Мы отложили их Стасу на брекеты. Ортодонт сказал, ждать больше нельзя, челюсть деформируется.
— Зубы! — театрально воскликнула Виктория Егоровна. — Опять эти зубы! У ребенка молочные зубы, они выпадут! А мать у тебя одна! Ты посмотри на неё, Дима. Она же специально. Она для меня копейку пожалела! Родной матери кусок хлеба изо рта вырываете!
Дверь в детскую приоткрылась. В проеме показался Стас. Он был бледным, в руках сжимал тяжелого пластикового динозавра — свою копилку. Видимо, он слышал всё с самого начала.
— Бабушка... — тихо позвал он.
Виктория Егоровна обернулась, мгновенно сменив гнев на страдальческую гримасу.
— Что, внучек? Видишь, как мать твоя бабушку не любит? Умирать мне велит.
Стас шмыгнул носом, подошел к столу и с грохотом поставил динозавра перед ней.
— Не умирай. Вот. Тут на велосипед, но тебе нужнее. Забери.
В кухне повисла звенящая тишина. Даже холодильник, казалось, перестал гудеть. Дима закрыл лицо руками. Ира замерла с ножом в руке, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. А Виктория Егоровна... Она на секунду растерялась, но жадность победила. Её рука с безупречным маникюром потянулась к копилке.
— Вот, — прошептала она, и в голосе звучало торжество. — Святой ребенок. Единственный, кто любит бабушку... Спасибо, мой золотой.
В этот момент в дверь позвонили. Дима дернулся, но Ира жестом остановила его.
— Открыто! — крикнула она.
На пороге возникла Лиза с пустой тарелкой.
— Ой, я не вовремя? Тарелку вот вернуть хотела... Здрасьте.
Её появление стало катализатором. Виктория Егоровна, уже почти накрывшая ладонью копилку, попыталась превратить жест в поглаживание, но было поздно.
— Не трогайте, — голос Иры прозвучал тихо, но так страшно, что Дима вздрогнул.
Ира вытерла руки о фартук, сунула ладонь в карман и достала чек. Тот самый, который жег ей ногу всю дорогу от магазина. Она развернула его и припечатала к столу, рядом с копилкой сына.
— Что это? — свекровь отдернула руку, как от огня.
— Это чек, Виктория Егоровна. Из ювелирного салона «Алмаз». От позавчерашнего числа. Золотой браслет, плетение «Бисмарк». Вес десять грамм. Пятьдесят две тысячи рублей.
Дима медленно убрал руки от лица. Он смотрел на чек, потом на мать. Его взгляд становился осмысленным, жестким.
— Ты рылась в моих вещах? — взвизгнула свекровь, забыв про роль умирающей. Лицо её пошло красными пятнами.
— Нет. Вы ходили в магазин в куртке Димы, когда были у нас во вторник. И забыли чек в кармане. Я нашла его перед стиркой.
Ира обошла стол и встала рядом с мужем, положив руку ему на плечо.
— Вы купили браслет. А сегодня приехали на такси в новом пальто за тридцать тысяч, чтобы забрать у нас последние деньги. Прикрываясь здоровьем. И готовые забрать мечту у семилетнего ребенка.
Лиза в дверях тихо ахнула, прикрыв рот ладонью. Стас переводил испуганный взгляд с мамы на бабушку.
— Мам? — голос Димы хрипел. — Скажи, что это неправда. Скажи, что это ошибка.
Виктория Егоровна вскочила. Стул с грохотом отлетел назад.
— Я женщина! Я имею право пожить для себя! Я тебя вырастила, ночей не спала! А ты мне чеками тычешь? Да как ты смеешь?! Вы обязаны мне!
— Убирайся, — сказал Дима. Он не кричал, но в этом тихом слове было столько боли и решимости, что Ира поняла — это конец. Точка невозврата пройдена.
— Что?! Ты выгоняешь мать?
— Ты не мать сейчас. Ты... — Дима запнулся, подбирая слово, но махнул рукой. — Ключи на стол. И забирай свой торт. Нам от тебя ничего не нужно.
Виктория Егоровна схватила сумочку. Её трясло от бешенства. Она бросила связку ключей на клеенку — звон металла резанул по ушам — и вылетела в коридор. Через секунду хлопнула входная дверь, да так, что задребезжали стекла в серванте.
В наступившей тишине Лиза деликатно поставила тарелку на край тумбочки и исчезла, понимая, что зрители здесь лишние.
Стас всхлипнул. Ира присела перед ним, обнимая.
— Ну все, все... Тише.
Дима сполз со стула на пол, садясь рядом с ними. Он обнял жену и сына, уткнувшись лицом в плечо Иры. Его плечи подрагивали.
— Прости, — прошептал он. — Прости, что я был слепым идиотом. Больше этого не будет. Обещаю.
Ира гладила его по жестким волосам, глядя в окно, где в свете фонаря кружились снежинки. Ветер за стеклом всё так же выл, но здесь, на маленькой кухне, пахнущей луком и пирогами соседки, впервые за долгое время стало по-настоящему тепло.
— Пап, — тихо спросил Стас. — А мы купим велосипед?
Дима поднял голову, вытирая глаза рукавом, и посмотрел на сына.
— Купим, сынок. И велосипед, и зубы вылечим. А сейчас... Ир, давай пожарим этот чертов лук. Есть хочется страшно.
Спасибо, что дочитали историю до конца. Она напоминает нам, что иногда самые близкие люди могут наносить самые глубокие раны, но правда всегда находит путь наружу. Если рассказ тронул вас — ставьте лайк и подписывайтесь.
Сталкивались ли вы с ситуацией, когда родственники манипулировали здоровьем ради денег? Как вычисляли обман? Делитесь в комментариях!