Проснулся Григорий от испуганного вопля кота. Тот всегда спал на кровати, лениво отодвигался, если хозяин вытягивал ноги или поправлял сползающее одеяло, а тут стоял на постели, выгнув спину со взъерошенной на загривке шерстью. И даже хвост его был раза в три толще обычного. Кот смотрел в сторону зеркала и сердито шипел.
Григорий повернулся в ту же сторону и увидел в зеркале отражение женщины в каком-то старинном наряде, которые встречал только в исторических фильмах по телевизору. Силуэт дамы средних лет был хорошо виден в падающем от уличного фонаря свете.
Вот уже полгода Григорий после смерти жены жил один, двери на ночь запирал на задвижку, поэтому проникнуть в дом с улицы никто не мог, да и что за женщина задумала бы явиться к вдовцу в таком платье до пола, какое в прошлые века надевали на балы знатные дамы?
Принимая всё за сон, Григорий повернулся на другой бок, задев ногой кота, тот от страха, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, подскочил высоко вверх и тут же с испуганным воплем бросился под кровать. Мужчина сел, дотянулся до выключателя. Стоящий в изголовье торшер осветил комнату – в доме посторонних не было.
– Всё! Надо бросать пить, а то уже галлюцинации начались, – почти окончательно проснувшись, подумал Григорий и начал укладываться спать. Разбуженный посреди ночи, он знал, что теперь долго не сможет заснуть снова, если не добавить соточку. Полупустая бутылка стояла на столе. Григорий встал, наполнил гранёную стопку, залпом выпил, занюхал корочкой чёрствого хлеба.
Оставшись после смерти один в большом, столетней постройки доме, он заливал тоску каждый день, но установленную себе меру соблюдал строго – не больше чекушки. С соседями не дружил, да и были в соседях люди пришлые из Средней Азии, снимавшие ветхие домишки у давно переехавших в благоустроенные квартиры хозяев. Время от времени они регулярно менялись, он далеко не сразу замечал это, потому что, по мнению Григория, все были на одно лицо. Он с ними дружбы не искал, они тоже общались со своими земляками, потому даже пить приходилось в одиночку.
Почти каждую ночь снилась ему жена. Много лет назад они ездили по пушкинским местам, и после экскурсии намеренно отстали от группы, чтобы просто побродить в тишине по тенистому парку, ещё раз прогуляться по аллее, где, как рассказывала молоденькая гид, поэт любил вечерами уединяться с Анной Керн. Потом они оказались на берегу пруда с привязанной к мосткам небольшой лодкой. Григорий отвязал от колышка цепь, и они долго катались по ровной глади, изредка нарушая её несколькими взмахами вёсел.
И вот во снах жена снова и снова приглашала его в эту лодку. Григорий прыгал в неё, брался за вёсла, и они отчаливали от мостков. Только почему-то всякий раз лодку подхватывало течение и стремительно несло в безграничные водные дали к громко рокочущему водопаду. От страха сердце Григория начинало биться так сильно, что он просыпался, долго не мог прийти в себя и успокаивался только после пары стопок водки, что теперь не переводилась в его осиротевшем доме.
На сороковой день, вернувшись с поминок, Григорий обнаружил на крыльце у дверей чёрного кота. Тот чувствовал себя так, будто всегда жил в этом доме, смело шмыгнул в коридор, а потом и в прихожую, деловито осмотрелся в поисках миски с едой. Не побрезговав варёной колбасой, отправился осматривать жилище, обошёл стороной большое зеркало, запрыгнул в хозяйское кресло и начал деловито умываться.
– Ну, это уже – наглость, – сердито сказал Григорий, взял кота на руки и выставил за дверь. – Угостился, теперь иди к своим хозяевам, нечего тут по чужим домам шляться.
Но стоило под вечер выйти на улицу, как кот снова прошмыгнул в открытую дверь и сел в ожидании еды, вопросительно глядя в глаза.
– Ну, ты и наглец! – восхищённый беспардонностью гостя, сказал Григорий и улыбнулся. – Потерялся что ли?
Снова поев колбасы, кот по-хозяйски зашагал в передний угол, но возле зеркала вдруг испуганно шарахнулся в сторону, обошёл пространство комнаты вдоль противоположной стены и снова уселся в кресло, давая понять, что никуда отсюда уходить не намерен. Оглядевшись, принялся деловито умываться и постоянно косился в сторону чем-то беспокоившего его зеркала.
Зеркало занимало половину стены от пола до потолка. Для позолоченных набалдашников стамеской даже были сделаны углубления в половицах и потолочных плахах, потому что прадед никак не хотел лишать сокровище таких красивых прибамбасов.
По одному из преданий, которые передавались от старших к младшим, зеркало это в новый, только что подведённый под крышу крестовый дом прадед Григория Иван привёз из графской усадьбы, когда после бегства от революционного пожара хозяева её сбежали за границу. То, что можно было унести во время разграбления, сразу же растащили жители окрестных деревень, а когда молва дошла до Ивана, и он со своими взрослыми сыновьями на подводе отправился поживиться чем-нибудь для новоселья, взять, кроме огромного зеркала там уже было нечего. Да и оно осталось только потому, что ни в одну избу не могло уместиться.
Сам прадед был с медвежьей хваткой, четверо сыновей ему под стать, но впятером они с большим трудом погрузили зеркало на телегу и привезли за двадцать с лишним вёрст в новый дом, где оно и заняло половину простенка.
Действительно ли в имении том жил граф или просто богатый помещик, Григорий не знал. Огромный кирпичный дом с колоннами, когда взять в нём было уже нечего, местные подожгли, полы, потолки, дверные и оконные рамы выгорели, и стоял этот дворец никому не нужным. Много раз к нему присматривались на предмет восстановления под Дом отдыха или пионерский лагерь, но при подсчёте необходимых затрат, от идеи каждый раз отказывались. А со временем там прохудилась крыша, парк зарос, а за последние тридцать лет и окрестные заброшенные поля превратились в осинник. Теперь туда наведывались за грибами жители города, который не просто вплотную подступил к родной деревне, а окружил её со всех сторон, превратив в островок из обветшавших бревенчатых домиков, чуть не по окна вросших в землю. И только крестовый дом прадеда гордо возвышался над всеми, не желая поддаваться времени.
По рассказам предков, два сына Ивана служили у красных, причём один был даже каким-то командиром у самого Чапаева. Потому хоть большой дом и нравился правителям местной власти, тронуть семью не смели. Так сохранился и сам дом, и вделанное в стену зеркало.
Отец Григория рассказывал, что графская усадьба во время его молодости почему-то стала пользоваться дурной славой. Пошли слухи о том, что сбежавшие за границу хозяева через какую-то колдунью навели порчу на свой брошенный дом и бывшее в нём имущество. А когда вдруг один за другим от непонятной хвори умерли два или три позарившихся на чужое мужика, от графского имущества народ начал опасливо избавляться. К тому времени прадеда тоже уже не было в живых – его поразило молнией, но сын его, дед Григорий, считая, что расплата за мародёрство уже свершилась, избавляться от зеркала не стал. Так оно, намертво вделанное в стену, и переходило из поколения в поколение.
Занимавший вторую половину дома двоюродный брат много лет назад уехал вместе с женой на Север на большие деньги, да там и застрял. Дети обустроились в своих купленных в ипотеку квартирах. Так что Григорий с женой жили в доме прадеда вдвоём.
Григорий предлагал обоим сыновьям продать квартиры, за которые надо было платить ещё десять лет, и вернуться в родной дом, но те наотрез отказывались, мотивируя, что без машины с окраины города будет сложно добираться до работы. Звонили они по очереди каждый день, справлялись о здоровье, просили не пить, хотя и понимали, что оставшись после сорока лет брака вдовцом, отец долго не сможет привыкнуть к своему одиночеству, скрасить которое ему больше и нечем.
Младший сын, посоветовавшись с братом, стал на сайтах знакомств подыскивать отцу подругу, но, как оказалось, крепкие мужчины за шестьдесят спросом не пользовались. Не прельщало даже наличие своего дома с центральным отоплением, поскольку у его ровесниц жильё было своё, а сорокалетних разведёнок смущала разница в возрасте. И когда однажды со смехом рассказали отцу о своих безуспешных попытках скрасить его одиночество, он только сердито отмахнулся:
– Этого мне только и не хватало на старости лет!
***
Целый день Григорий то и дело вспоминал сон, приходя к выводу, что спровоцирован он был внезапным испугом кота, которому, очевидно, приснилось что-то страшное. Вспоминал именно как сон, а не как галлюцинации, вызванные ежедневным употреблением горячительного, но, тем не менее, как человек достаточно образованный, и над этим тоже не мог не задуматься. Однако, за ужином снова выпил привычную половину бутылки и пораньше лёг спать.
Проснулся ровно в полночь от истошного вопля кота, такого, каким пугают они друг друга во время мартовских гулянок. Спал лицом в сторону зеркала, поэтому просто открыл глаза и увидел ту же самую даму в длинном платье со множеством кружев и украшений.
– Проснулся, Григорий Константинович? – спросила она. – Мне тоже не спится, а поговорить не с кем. Граф снова уехал к друзьям играть в карты, так что до утра придётся быть в одиночестве. Как там в одной вашей современной песне поётся? Вот и встретились два одиночества? Знаете, я, пожалуй, присяду.
Откуда-то сбоку она подтянула старинное, выполненное из гнутой древесины, как венские стулья, кресло-качалку, села в него, накрыла колени толстым пледом.
– Вы уж простите меня, что я вот так, по-домашнему, без церемоний! Почему-то постоянно знобит в последние годы, хотя ещё и не старая.
– Да какая же Вы старая? Вам, я думаю, чуть за тридцать, – осмелел Григорий.
– Спасибо за комплимент, дорогой мой! Мне много больше, но, знаете ли, стареть совсем не хочется.
– Ну, Вам это ещё долго не грозит, – снова произнёс Григорий, не веря в реальность происходящего.
– А Вы – душечка, – засмеялась дама в зеркале. – Знаете ли, мы в последнее время ведём довольно замкнутый образ жизни, и мне давно никто не делал таких комплиментов. А ведь нам, женщинам, без комплиментов никак не жить.
И она звонко рассмеялась.
– Вам же, Григорий Константинович, наверное, неудобно разговаривать лёжа? Ну, конечно, Вы же не больной человек, прикованный к постели. Я давно за Вами наблюдаю, и вот только прошлой ночью отважилась показаться. Переставьте своё любимое кресло вот сюда, – она указала на пол напротив зеркала. Да не стесняйтесь Вы! Я Вас во всяком виде лицезрела. Уж простите за прямоту, и в непотребном – тоже. А знаете ли, я тоже иногда люблю бокал другой лафита от скуки. Да и от французского коньяка не отказываюсь. Смотрю, как Вы за ужином себе наливаете, и я тоже за компанию рюмочку-другую. Так что можно сказать, мы с Вами – собутыльники.
– Я не люблю это слово. Лучше скажем – мы вместе проводим время, как добрые друзья.
– Друзья? Мне это тоже больше нравится. Но я так до сих пор и не представилась: графиня Ольга Борисовна Львова.
– В таком случае надо говорить Ваше сиятельство или как-то по-другому? Я, простите, не знаток дворцового этикета.
– Глупости! Называйте меня просто Ольга Борисовна.
– Спасибо!
– Я иногда вижу Вас с книгой, а что Вы читаете? Хотя, если что-то современное, я всё равно не знаю – мы тут совершенно оторваны от действительности. А я люблю французские романы. Мне, знаете ли, очень нравится романтизм. Люблю Виктора Гюго, Александра Дюма, Жорж Санд. А ещё романтическую меланхолию Альфреда де Мюссе. Вы же наверняка читали французских романистов? Но вот натурализм не люблю. У того же Золя слишком много пошлости, описания низменных поступков и чувств. Это явно написано для представителей низов, а не светского общества. Даже одно название «Чрево Парижа» чего стоит.
– Я больше люблю детективы.
– Ну, да! Наверняка со временем меняются читательские предпочтения. Простите мне мой женский выбор литературы.
– Это Вы простите, что я предпочитаю лёгкое чтиво, которое теперь называют «жевательная резинка для глаз», и не могу поддержать беседу на достойном уровне.
– Извините мне мою серость, а что такое жевательная резинка?
– Ах, да! В ваше время этого ещё не было. Проще сказать, это такой каучук с разными вкусовыми ароматами. Например, фруктовыми.
– Резинка для глаз? Вы, однако, шутник.
…Такие беседы теперь продолжались каждую ночь. Кот уже почти привык к появлению гостьи, не орал благим матом, а просто прятался под кровать и днём по-прежнему проходил мимо зеркала вдоль противоположной стены.
Григорий так же за ужином выпивал половину бутылки, вскоре ложился спать, чтобы проснуться к очередной встрече, на всякий случай ставил будильник на без пяти двенадцать, но каждый раз просыпался сам, надевал рубашку, галстук, пиджак и садился в заранее выдвинутое на середину комнаты кресло. Вторую половину бутылки он допивал за время беседы с графиней. Она никогда не осуждала его за это, а каждый раз наливала себе две-три рюмочки коньяка.
Графиня Ольга рассказывала собеседнику о новых романах Джека Лондона «Лунная долина» про молодых влюблённых, вынужденных покинуть родные места в поисках лучшей доли, и как им добрые люди помогают выйти из сложных жизненных ситуаций, о его же только что прочитанном романе «Маленькая хозяйка большого дома», даже зачитывала самые волнующие, на её взгляд, фрагменты. Под это монотонное чтение или убаюкивающий нежным голосом монолог Григорий засыпал и просыпался только уже поздним утром.
Однажды во время такого милого разговора о литературе, графиня Ольга вдруг встрепенулась:
– Mille pardons, mon cher ami! Ой, простите, Вы же не знаете французского! Кажется, неожиданно муж вернулся и в очень расстроенных чувствах. Он у меня жутко ревнив, что, впрочем, свойственно всем повесам. Однажды даже ударил гостившего у меня графа Дворжецкого каминной кочергой. Хорошо ещё, что не по голове, тому удалось увернуться, но шрам на плече так и остался. Наверняка, крупно проиграл в карты и с горя выпил больше положенного. Ну, да, так и есть. Avec toi, cher mari? – повернулась она в сторону быстрым шагом вошедшего в зал мужчины.
Тот молча схватил со стойки возле большого камина красивую кованую кочергу, обогнул сидящую в кресле-качалке графиню, замахнулся и запустил кочергой в застигнутого врасплох в покоях жены её вероятного любовника. Уворачиваясь от удара, Григорий стремительно метнулся из кресла вперёд…
***
Утро застало Григория лежащим на полу без сознания с проломленной головой. Сверху давила массивная резная дубовая рама, которая каким-то чудом оторвалась от стены, вокруг рассыпалось множество больших и малых осколков разбитого зеркала. Рядом валялись два позолоченных набалдашника, что до этого были на треть утоплены в потолочные плахи, и красивая кочерга с причудливыми кованными узорами, которой никогда раньше в доме Григория не было.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Иванов Леонид