(Ульрих Бек, Бруно Латур)
Пролог: планета, исполосованная цивилизацией
Мы живем в эпоху геологического страха. Слои земной коры, которые прежде безмолвствовали миллионы лет, теперь начинают говорить на языке катастроф, и в этом языке отчетливо слышен голос человека. Стратосфера хранит следы ядерных испытаний, ледники тают, обнажая пласты пластика, а химический состав океана меняется подкисляющей рукой индустрии. Ученые дали этому новому, пугающему периоду имя — Антропоцен, эпоха, когда человечество из биологического вида превратилось в геологическую силу, способную перекраивать лик планеты. Но эта сила оказалась слепой, лишенной мудрости, силой варвара, нечаянно получившего доступ к пульту управления сложнейшей системой, о которой он не знает почти ничего.
Параллельно с этим экологическим сдвигом произошел сдвиг в самом восприятии угроз. Немецкий социолог Ульрих Бек, вглядываясь в сумерки индустриального общества, диагностировал рождение «Общества риска». Риск здесь — не внешняя опасность, вроде землетрясения или нашествия, а системный продукт самого модерна, его тень-близнец. Это «побочный эффект» прогресса, который невозможно локализовать, предсказать или возместить: ядерная авария, генетически модифицированные организмы, вышедший из-под контроля искусственный интеллект, глобальная пандемия. Эти риски не признают национальных границ, они демократичны в своем разрушении и тотальны по своим последствиям. Они создают мир, в котором сама логика западного проекта — контроль, расчет, экспансия — оборачивается против своего создателя.
Французский философ и социолог науки Бруно Латур пошел еще дальше. Он заявил, что мы никогда и не были «модерными» в том смысле, как себя позиционировал Запад. Мнимая стена, возведенная между Природой (как объектом) и Обществом (как субъектом), рухнула. Климатический кризис — это «новый климатический режим», война, объявленная самой Землей-Гайей (по Латуру) против этой нелепой дихотомии. Гайя — не добрая мать-Земля, а сложная, капризная, реактивная система, которая больше не молчаливо терпит наши эксперименты. Она отвечает, и ее ответы — ураганы, засухи, наводнения — это коллективы, сплавляющие воедино углекислый газ, океанские течения, политику правительств и потребительские привычки миллиардов.
И вот человечество застыло в растерянности на пороге этого нового мира. Инструменты, которые привели нас сюда — безудержная научная рациональность, технократический оптимизм, этика бесконечного роста, — оказались бесполезны для навигации в нем. Куда смотреть? Где искать компас? Ответ, парадоксальный и обнадеживающий, возможно, лежит не в будущем, а в прошлом — в цивилизационных традициях, которые модерн так спешил отправить на свалку истории. Именно они, эти древние хранилища мудрости, могут предложить недостающие онтологические, этические и практические ресурсы для ответа на вызовы Антропоцена.
Акт I. Бездна безответственности – почему модерн оказался беспомощен перед риском
Чтобы понять, почему цивилизационные традиции становятся столь актуальны, нужно осознать глубину провала модернистского проекта в его столкновении с глобальными рисками. Этот провал коренится в самой его структуре.
Расколотый мир и иллюзия контроля. Модерн возвел непреодолимую стену между Культурой и Природой. Природа была объявлена бездушным ресурсом, гигантским складом сырья и сточной канавой для отходов. Эта онтологическая ошибка, как показывает Латур, стала роковой. Мы не можем вести переговоры с тем, что считаем немым и пассивным. Но Гайя не нема. Она — активный, говорящий актор, и ее язык — это язык климатических аномалий, тающих ледников и вымирающих видов. Модерн, уподобившись плоскому онтологическому бульдозеру, оказался глух к этому многоголосому хору нечеловеческих сил, которые он же и разбудил.
Этика без будущего и тотальная атомизация. Общество риска, по Беку, характеризуется «индивидуализацией». Глобальные угрозы обрушиваются на атомизированного индивида, который оказывается один на один с системными проблемами, порожденными не им. Ответственность за решение этих проблем перекладывается на личный выбор («сортируй мусор», «экономь электричество»), в то время как реальные рычаги управления остаются в руках корпораций и государств, действующих в логике краткосрочной выгоды. Это порождает «бездну безответственности» — никто конкретно не виноват в изменении климата, а значит, и отвечать некому. Этическая система модерна, сфокусированная на правах и свободах индивида «здесь и сейчас», оказалась неспособна породить этику ответственности перед будущими поколениями и планетой как целым.
Технократическая гордыня и слепота к побочным эффектам. Западный проект верил, что любая проблема, порожденная технологией, может быть решена более продвинутой технологией (принцип «техно-фикс»). Это линейное, детерминистское мышление не справляется с нелинейной, сложной природой рисков Антропоцена. Мы не можем предсказать все последствия вмешательства в геном или запуска системы сильного ИИ. Риск, по Беку, — это воплощение непреднамеренных последствий, «слепое пятно» инструментального разума. Модерн, упоенный своей способностью конструировать, забыл о смирении перед сложностью и непредсказуемостью мира, который он конструирует.
Акт II. Онтологическое сопротивление
(Как традиции пересобирают мир)
Именно здесь на сцену выходят цивилизационные традиции. Они предлагают не готовые рецепты, а иные, не-модерные онтологии — способы восприятия реальности, которые изначально видят мир целостным, живым и наделенным смыслом.
Даосизм и экология спонтанного следования. Китайская даосская традиция с ее центральным принципом «у-вэй» (не-деяние) предлагает радикальную альтернативу модернистской агрессии. «У-вэй» — это не бездействие, а действие в согласии с естественным потоком Дао, вселенского пути. Это искусство плыть по реке, а не пытаться перегородить ее плотиной или повернуть вспять. В контексте Антропоцена это означает не отказ от технологий, а отказ от насильственного, грубого вмешательства в сложные экосистемы, чьи взаимосвязи мы до конца не понимаем. Это призыв к смирению, к внимательному вслушиванию в «ритмы Гайи», а не к навязыванию ей своей воли. Даосский идеал — быть «в мире с миром», а не его хозяином.
Индо-буддийский холизм и этика взаимозависимости. Индийская мысль, в частности философия адвайта-веданты и буддизма, взрывает саму идею отдельного «Я», противостоящего миру-объекту. Учение о не-дуальности (адвайта) провозглашает, что Атман (индивидуальная душа) есть Брахман (мировая душа). Буддийская концепция пратитья-самутпады (взаимозависимое возникновение) показывает, что любое существо, любой объект существует лишь в паутине бесчисленных связей со всем остальным миром. В системе Латура это находит прямой отклик: мир — это коллектив человеческих и не-человеческих акторов. Из этого онтологического единства рождается этика ахимсы (ненасилия), которая распространяется не только на людей, но и на животных, растения, реки и горы. Это прямая антитеза индивидуализированному обществу риска, это основание для подлинно планетарной солидарности.
Православная антропология и идея «обожения» твари. Православная традиция, с ее учением о «обожении» (теозис), предлагает уникальную антропологию. Человек — не хозяин природы и не ее случайный продукт, а священник творения, призванный к преображению не только себя, но и всего космоса, к приведению его к соединению с Богом. Это идея, развитая в русском космизме (Федоров, Вернадский), где человеческий разум (ноосфера) должен стать не технократическим диктатором, а организующим, одухотворяющим началом для всей планеты. Исихастская практика с ее аскезой и «трезвением» — это технология работы с сознанием, направленная на обуздание страстей потребления и власти, которые и лежат в основе кризиса Антропоцена. Это ответ на «паралич воли» Постмодерна через аскезу как форму высшей свободы.
Философия Убунту и солидарность живого. Африканская философия Убунту — «я есть, потому что мы есть» — онтологически утверждает, что человек реализуется только в сообществе. Но это сообщество, в духе Латура, может и должно быть расширено до включения в него предков, будущих поколений, животных и самой Земли. Это мировоззрение, основанное на родстве и взаимных обязательствах, является мощным противоядием от атомизации и безответственности.
Акт III. От онтологии к ррактике
Традиции как инструментарий для сложного мира
Цивилизационные традиции — это не музейные экспонаты, а живой инструментарий, предлагающий конкретные подходы к управлению рисками.
Управление сложностью. Дао и Дхарма против линейного прогноза. Ни одна традиция не обещает полного контроля. Они изначально работают с миром как со сложной, самоорганизующейся системой. Даосский мудрец следует течению, индийский йогин наблюдает за изменчивой природой ума, не пытаясь ее подавить. Этот навык работы с неопределенностью, принятия непредсказуемости — именно то, чего не хватает современным менеджерам риска, пытающимся втиснуть Гайю в электронные таблицы.
Этика ответственности. Ахимса и Соборность против индивидуализма. Традиции предлагают мощные этические системы, основанные на долге, а не только на правах. Долг перед предками и потомками (Убунту, культ предков), долг соблюдать дхарму и не вредить живому (ахимса), долг служения и соборного единства (православие). Эти системы создают «моральную сеть», которая может поймать падающего в бездну безответственности индивида общества риска.
Практики внимания. Исихазм и медитация против рассеянного сознания. Технологии модерна рассеивают внимание, делают человека легкой добычей для потребительских импульсов. Традиционные практики — буддийская медитация осознанности, исихастское «хранение ума» — это тысячелетиями отработанные методики концентрации, самопознания и обуздания желаний. В мире, где главный риск — мы сами, наши необузданные аппетиты, эти практики становятся не роскошью, а средством выживания, основой новой «экологии сознания».
Эпилог. Новый старый союз – от войны с планетой к диалогу цивилизаций
Антропоцен и общество риска поставили человечество перед зеркалом, и отражение оказалось уродливым. Мы увидели варвара с ядерной кнопкой, инфантильного потребителя на тонущем корабле. Но в этом же зеркале, на его краях, проступают и другие лики — даосского мудреца, вслушивающегося в шепот ветра; буддийского монаха, излучающего метту (любящую доброту) ко всем существам; православного старца, в молчании стяжающего дух мира; африканского старейшину, хранящего мудрость предков.
Вызов, сформулированный Беком и Латуром, — это призыв к великому повороту, к «пересборке» нашего способа быть в мире. Этот поворот невозможен без диалога цивилизационных традиций. Не для того, чтобы создать единую универсальную религию, а для того, чтобы собрать из их фрагментов новый, полифонический инструмент для навигации в мире тотальных рисков.
Задача XXI века — не в том, чтобы выбрать одну традицию и отвергнуть другие, а в том, чтобы создать пространство их онтологического и этического диалога. Диалога даосского «у-вэй» с буддийской ахимсой, православной соборности с африканским Убунту. Именно на стыке этих традиций могут родиться новые, гибридные формы глобального управления, экологической политики, технологической этики.
Мы стоим на перепутье. Одна дорога ведет к углублению кризиса, к войне всех против всех и против планеты, которая все яростнее будет отбрасывать нашу слепую агрессию. Другая — к трудному, но возможному союзу. Союзу не между нациями или корпорациями, а между цивилизационными мудростями, каждая из которых по-своему, но неумолимо вела к одной истине: человек — часть целого, и его величие измеряется не мощью его бульдозеров, а глубиной его смирения и ответственности перед великим и грозным целым, имя которому — Жизнь на Земле.