Антонина Васильевна, которую все звали просто- баба Тоня, тихонько сидела в своем стареньком, удобном, продавленном кресле, и вздыхала. Вот дожилась, так дожилась. Да разве думала она, что когда- то наступит такой день, когда перестанет она быть хозяйкой в своем доме? А вот поди ж ты! Командуют все, кому не лень. Это заменим, это обновим, это выбросим. Тоже мне, хозяева сыскались!
Дочь Оля, надувшись как мышь на крупу, сидела рядышком, на диване, демонстративно отвернувшись от матери, и обиженно сопела.
Внучка Катя, чтобы не навлечь на себя ни гнев матери, ни недовольство бабушки, сидела тут же, в зале, на краешке дивана, чуть поодаль от матери, и залипала в телефон.
С дочкой баба Тоня разругалась в пух и прах, потому что невозможно было смотреть на то, как дорогие сердцу вещи безжалостно улетают в мусорные мешки.
А как хорошо все начиналось!
Дочка позвонила, обрадовала. Мол, на выходные к тебе приедем, мама.
И правда, нечаянная радость для нее, бабы Тони. Не часто дочка ее своими визитами балует. Хоть и не сказать, что далеко живут друг от друга–всего 70 км, а видятся редко. Да она, Антонина, и не в обиде. Все понимает. Своя у Оли жизнь. Своя семья. Свои заботы. У иных дети на соседних улицах живут, а тоже не сказать, что часто в гости наведываются.
Расстаралась Антонина. С раннего утра блинов для дочки и внучки напекла, борща наваристого для зятя приготовила. В погреб спустилась, огурчики, помидорки да грибы достала для Серёжи, зятя. Да что греха таить–и беленькой бутылочку в морозилку прибрала. Отдыхать, так отдыхать, что уж теперь. Хоть и не шибко уважала баба Тоня это дело, но иногда надо. Тем более, что зять у неё хороший.
Только оказалось, что ни блинки ее не нужны никому, ни борщ с беленькой из морозилки.
Дочка ее, Оленька, приехала в гости с боевым настроением. Без Сережи приехала, только с внучкой, Катюшей. И прямо с порога свои порядки устанавливать начала, да команды раздавать.
Решила дочка выкинуть из дома все, что по ее мнению захламляло старенький деревенский дом. Дескать, хватит жить в окружении хлама, мама. Надо освобождать свою жизнь от ненужных вещей. Вот приберусь я у тебя, повыкидываю все лишнее и ненужное, и ты сама заметишь, как легко и хорошо тебе станет.
Баба Тоня только улыбнулась.
–Да нет у меня ничего лишнего и ненужного, Ольга! Все нужное. Где ты у меня хлам увидела? А то, что выкинуть кой-чего надо, так я и сама поди управлюсь! Небольшая хитрость—мусор на свалку снести.
Ольга только нахмурилась, и баба Тоня, глядя на неё, вздохнула. —Вот ведь, вся в отца. Фёдор, покойничек, вот так же хмурил лоб. Бывало, как задумает чего, так и хмурится. И сразу такой суровый на вид становится, что ты! И Ольга такая же.
Оля, упрямо глядя на маму, стала перечислять то, что, по ее мнению, уже никуда не годилось.
— Мама, ну как можно так жить? Вот что это за куртка у тебя тут висит? Прямо на видном место! А калоши эти? А шапка? Бомжи краше одеваются, честное слово! Выкинь, не позорься!
Баба Тоня возмутилась.
–А чем тебе куртка не угодила? Целая, чистенькая. На той неделе стирала я куртку. В сарай, за дровами да углем сходить-самое то. Да и лопатой пару раз махнуть, снег с дорожки убрать- тоже нормально. Неужто новую для этих дел покупать? Жалко же! И калоши хорошие, тёплые, и шапка тоже.
Ольга, передразнила мать, мол, все вам жаааалко, хорооошие!– И приказным тоном сказала:
–Ты новую себе на выход купи, а ту, в которой сейчас ходишь, в сарай носи. А этот ужас выкини, чтобы глаза мои её не видели, тужурку эту твою. Ты её сколько лет носишь уже? Года 3 на выход носила, да дома уже год таскаешь!
-Да что ты говоришь! Я в том году новую куртку купила, и уже менять? Перед кем мне модничать, Ольга?
-Перед собой модничай, мама! Вот что ты всё бережешь? Что ты на себе экономишь? Ты посмотри, что висит у тебя в шкафу! Даже моль это старье есть брезгует!
С этими словами Оля сдернула старую, рабочую куртку с вешалки, и комком скинула ее в мусорный мешок. Туда же отправилась и шапка, и калоши.
Баба Тоня от удивления только глазами хлопала, да рот открывала беззвучно, а Ольга уверенно прошла в её комнату, к шкафу.
Открыв шкаф, Оля начала перебирать вещи, попутно складывая в большой мешок то, что ей не нравилось.
–Вот зачем тебе это платье, мам? Ему же лет сто в обед! Такое уже и не носят сейчас. Выкину, новое тебе купим, модное. И кофта эта убогая- вот чего ты ее все хранишь? Ты же ее покупала, когда у нас Катька родилась! А Катька, на минуточку, уже в 11 классе учится. Выкинуть!
Брюки, юбки, платья и кофты Оля уже не разглядывая скидывала в одну кучу. Туда же отправилось добротное пальто, тоненькая демисезонная куртка, и вязаный кардиган из пушистой пряжи, который баба Тоня вязала себе сама по инструкции из журнала.
Катя, с удивлением глядя на мать, едва слышно пискнула, мол, кардиган- то зачем, мам? Смотри, какой он классный! И пальто...
Баба Тоня, оттолкнув дочь от шкафа, строго сказала, мол, остынь, Ольга! Не тобой положено, не тебе и выбрасывать. Ишь, раскомандовалась тут!
Оля, как будто озверев, рывком выдвинула ящик комода, и в ту же кучу полетела выцветшая, потрёпанная самотканная скатерть, какие- то наволочки, вышитые крестиком, и старое, видавшее виды, постельное белье.
— Мама, да кому это все нужно? Это же старье, хлам, никому не нужное барахло! Зачем?–Ну скажи мне, мама! Зачем годами копить эти пылесборники? Ну неужели тебе нравится жить среди старья и хлама? Ты же барахольщица, мама! А спорим, что в самом нижнем ящике до сих пор хранятся мои школьные тетради?
Выдвинув ящик, Ольга зашлась в громком, истерическом смехе.
Антонина Васильевна молча села на стул, что стоял у окна и тихо заплакала. Слезы катились по морщинистым щекам, а в памяти всплывали обрывки прошлого:
Вот она, Тоня, молоденькая девчонка, тонкая, звонкая и смешливая, собирается замуж. Так хорошо ей, так радостно, что хочется петь и танцевать. Бабушка Тони, Агрофена Никитична, достает из большого деревянного сундука приданное, что сама, своими руками готовила для любимой внучки. Красивая скатерть так и притягивает взгляд Тони. Помнит она, как бабушка создавала эту красоту, да приговаривала, мол, Тонюшка, пойдёшь взамуж, а тут тебе и приданное готово. И наволочки сама бабушка вышивала для Тони, и постельное это было сделано заботливыми руками прабабушки.
Давно уже нет в живых бабушки, а скатерть вот она. Да, старенькая, потрёпанная, выцветшая от многочисленных стирок, но такая дорогая сердцу память!
И наволочки вот они, и постельное. А ведь когда Оля маленькая была, так любила она разглядывать красивый, диковинный узор на этих наволочках! Гладила маленькими пальчиками аккуратные, ровные крестики из разноцветных ниток, и улыбалась. Еще и спрашивала, будет ли у нее такое приданное, когда пойдет она замуж.
Давно уже Антонина Васильевна не использует по назначению ни скатерть, ни наволочки, ни тем более, постельное белье. А выкинуть рука не поднимается, потому что это все, что осталось у нее на память от бабушки. И эта Ольгина выходка просто выбила бабу Тоню из колеи.
А тетрадки? Чем же они помешали? Лежат себе, и лежат. Иной раз, длинными зимними вечерами, когда становится особо тоскливо бабе Тоне, выдвинет она ящик комода, да разглядывает тетрадки дочкины. Вспоминает, какая она, Оля, маленькая была. Как училась, как росла. Разве же можно память выбросить?
Это сейчас у молодых все легко и просто. Ни рисунков детских не хранят, ни тетрадок. И вещички детские без жалости и сожаления выбрасывают. А у нее, Антонины, на чердаке, в большом старом чемодане и ползунки Ольгины хранятся, и платьица, и кофточки. И игрушки лежат.
Катюша маленькая была, так с удовольствием играла в те игрушки, и слушала рассказы бабушки о том, как ее мама маленькой была.
От тяжелых мыслей и воспоминаний отвлекло бабу Тоню дребезжание стекла.
Подскочила она со стула, да побежала в зал, туда, где стоял старый сервант. И до него добралась Ольга!
И правда. Оля стояла перед сервантом, и с решительным видом доставала оттуда посуду.
Едва глянув на хрустальный салатник, Оля уже собиралась бросить его в мешок, но мама ловко схватила ее за руку, и отобрала посудину.
-Не трожь, Ольга! По хорошему прошу–угомонись. Приехала в гости, так гости. А нет- ступай отсюда, по хорошему. У себя в доме хозяйничай да выкидывай, а тут я пока еще хозяйка. Вот помру, так хоть весь дом вверх дном переверни, да выброси, а сейчас не трожь ничего.
Наверное, что- то такое необычное увидела Оля в глазах матери, поэтому тихо сказала:
– Мам, да зачем тебе этот хрусталь? Не модно же! Выкинем всё это- столько места освободится! И сервант этот выкинем. Ты посмотри, сколько он места занимает! Я хочу сюда свою горку привезти. Ну ту, что в зале у меня стоит. Там и под посуду места хватит, и телевизор можно поставить. Просторно будет, хорошо.
Баба Тоня, глядя дочке в глаза, спросила:
— У себя значит старьё выкинуть жалко, так ты ко мне свой хлам свезти придумала? А меня ты спросила, Ольга? Нужна мне твоя горка?
Ольга возмущённо фыркнула. — Ну уж мое- то старьё поновее твоей рухляди будет. Да зачем тебе это всё, мам? Посуда, которой ты не пользуешься. Статуэтки эти дурацкие, подсвечники, чайные пары, графины с фужерами. Выбросим, и дело с концом.
Антонина Васильевна, глядя на дочь, твёрдо сказала, что ничего выбрасывать она не будет, и ей не позволит.
- Да что ты так вцепилась во всё это, мам? Это же просто вещи! Старые, никому ненужные вещи.
— Глупая ты, Олька. Это же не просто вещи. Это память. Моя память, Оль. Моя жизнь, мои воспоминания. Я вот иной раз гляну на сервант этот, и вспоминаю, как мы с отцом твоим покупали его. Тогда ведь по другому все было, дочь. Не было такого, чтобы просто пришел в магазин, и взял то, что понравилось.
Хрусталь этот... Может он и не нужный уже, не модный, только к чему мне мода ваша уже? Вот стоит этот салатник, вроде и бесполезный, а я помню, как отец твой мне его дарил. Или вот, чайная пара эта:
Антонина Васильевна бережно взяла в руки чашку, и улыбнулась.
–Это мне подруженька моя дарила. Помню, мы с ней 10 лет не виделись, когда она уехала из поселка нашего. А потом она в гости приехала, и пару эту мне привезла. Нету уже в живых подруженьки моей, а пара эта вот она, стоит, да память иной раз колышет.
Скатерть вот ты выкинула, да наволочки с постельным. А ведь это тоже память. Моя память, Оль. О бабушке моей память. Прабабушки твоей. Ее руками сделано, для меня. А я для вас сберегла. Для тебя, для Кати. Даст Бог, может и правнуки мои увидят эти вещи.
Это для тебя это все неважным кажется, пустым. Мусор, хлам, рухлядь. Только я- то по иному на вещи смотрю. Ну и пусть старый сервант. Ну и пусть места много занимает. А на что оно мне, место это? Мне на мой век и этого хватит, Ольга. И вещей, и посуды с мебелью. Уж позволь мне жить так, как я привыкла. Чтобы вокруг меня и вещи мои, родные, были, и мебель моя, к которой привыкла я. А уж как помру, так делай, что хочешь.
С этими словами баба Тоня молча поставила чашку на место, и закрыла сервант. А потом медленно, словно враз отказали у нее ноги, подошла к своему любимому креслу, и тяжело опустилась в него.
В комнате повисла такая звенящая тишина, что старенькие часы, казалось, оглушат сейчас всех своим громким ходом.
Ольга, обиженно сопя, уселась на диван, и отвернулась от матери.
Катя, внучка, до этого с интересом разглядывающая посуду, опустила глаза. Так стыдно стало ей перед бабушкой, что присела она на краешек дивана, и молча уставилась в телефон.
Молчали они, и каждая из них –бабушка, мама, и дочка, думали о своем.
Оля, неловко поерзав, тихо сказала:
–Мама… я просто хотела сделать лучше… И диван твой заменить хотела, и кресло это. Оно же у тебя продавилось все от времени! Смотри, как ты сидишь! Аж утонула в кресле этом, чуть ли не до пола пятой точкой достаешь.
–Не надо, Оля. И диван мой не трожь, и кресло. На мой век хватит. Да и удобно мне так. Еще отец твой живой был, все хотел починить кресло, да я не позволила. Там же ямка, аккурат так, как мне надо. Я за много лет продавила. Вот сажусь телевизор смотреть, а кресло меня словно обнимает. Хорошо мне так, Оль. Дай мне жить так, как я привыкла. И вещи все пусть на своих местах будут. Я ведь срослась с ними за много лет, и они мне дороги.
Оля молча смотрела на мать. Может дошло что до нее, а может и нет. Может просто смирилась она с тем, что мама не хочет ничего менять в своей жизни. Только вздохнула Ольга, и снова отвернулась.
Катя, отложив телефон в сторону, молча встала, и вышла из зала. Ни мать, ни бабушка, даже не глянули на нее.
Тихонько зайдя в бабушкину комнату, Катя, вещь за вещью, собрала все, что со злости бросила мать. Платье, которое уже не модное, брюки, юбки. Добротное пальто, тоненькая демисезонная куртка, и вязаный кардиган из пушистой пряжи, который баба Тоня вязала себе сама по инструкции из журнала.
Выцветшая, потрёпанная самотканная скатерть. Катя, подняв скатерть, машинально встряхнула ее. А ведь и правда, память. Вот она, Катя, никогда свою пра- пра бабушку не видела. Только на старой, черно-белой фотографии. А то, что сделано руками старушки живет до сих пор. Скатерть эта, наволочки с диковинным узором, вышитые крестиком, и старое, видавшее виды, постельное белье. А ведь если бы бабушка не сохранила это все, то не смогла бы не только Катя прикоснуться к этим памятным вещам, а может и мама Катина их бы не увидела.
И, если задуматься, если бы каждый вот так выкидывал все, что хоть немного состарилось, не было бы у нас ни музеев, ни истории. Ничего бы не было. И памяти бы не было.
Аккуратно сложив все по местам, Катя вернулась в зал, и тихо сказала:
–Бабуль, мам, я такая голодная! Может хоть чаю попьем?
Встрепенулась Антонина Васильевна. С этими разборками да ссорами совсем забыла она о том, что внучка любимая приехала. Даже чаю некогда было выпить с этими ссорами.
Быстро накрыли они на стол с Катей. Переговаривались, шептались, и тихонько смеялись бабушка и внучка. А Оля все так же сидела на диване, надувшись, словно мышь на крупу.
Хотя, и не дулась она уже. А если и дулась, то только на себя. И что на нее нашло? Приехала тут со своими порядками, раскидала все. Только маму зря обидела.
А ведь если задуматься, то правильно мама сказала. Никакого старья и хлама и нет у нее. Все важное, нужное и памятное. То, что дорого сердцу.
Антонина Васильевна, заглянув в зал, позвала дочь к столу.
–Пошли обедать, Олька. Война войной, а обед по расписанию.
Оля, сама того не ожидая, всхлипнула, и резко соскочив с дивана, обняла маму.
–Мам, прости меня! Я сама не знаю, что меня нашло. Просто ты же знаешь, мы ремонт сделали, мебель вот обновить хотим. Ну я и подумала, что наша мебель тебе пойдет. Не хочешь- пусть все останется, как есть. Только прости меня, и давай не будем больше ссориться.
Мама, погладив по голове свою взрослую дочь, улыбнулась.
–Так ты сама с собой поссорилась, Оль. Глупышка ты моя! Да разве в новой мебели счастье? Счастье- это когда семья рядом, да память жива.
Оля, крепче прижавшись к маме, почувствовала, что напряжение спадает. Катя тихонько подошла сзади, и прижалась к ним обеим. К маме и бабушке.
Обедали молча. Каждая из них думала о своем.
Антонина Васильевна вспоминала о том, как за этим же столом много лет назад вот так же, как сейчас, обедала она, Тоня, с мужем, и маленькой Ольгой.
Как за ним же спустя много лет сидела уже маленькая Катюша. А сейчас уже и сама Антонина —бабушка, и Ольга уже не совсем молодая, почти 50 ей, и Катюша уже большая.
А в серванте по‑прежнему блестел, сверкал хрусталь. Уже немодный, никому не нужный, но такой бесценный, как память о прошлом.
Хорошо, когда окружают человека те, что дороги сердцу.
Хорошо, когда окружает человека то, что дорого сердцу.
Спасибо за внимание.С вами как всегда, Язва Алтайская.
Поддержать автора можно тут: