Она прилетела на Кубу в жёлтом льняном платье, с чемоданом, набитым лекарствами, гаджетами и какими-то странными детскими игрушками, которые он просил.
Гавана встретила её горячим воздухом, запахом соли, бензина и жареных бананов. Уже в аэропорту она почувствовала себя туристкой, которая перепутала время: молодые девушки в коротких шортах, парни с гитарами, смех, музыка – как будто съёмки клипа.
– Ми амор! – Мигель вынырнул из толпы, подхватил её чемодан, закружил в объятиях прямо посреди людского потока.
Она смеялась, задыхаясь от жары и счастья. Так, наверное, себя чувствуют героини тех фильмом, которые она считала глупыми.
Лачуга, в которой жила его семья, оказалась точно такой, как на фотографиях, только ещё теснее.
Одна большая комната, разделённая занавесками на зоны. В углу – кухня с одной плиткой. На стенах – выцветшие фотографии, какие-то иконы вперемешку с плакатами.
Дети повсюду: кто-то играл в мяч, кто-то жевал что-то сладкое, кто-то просто глазел на неё большими глазами.
– Это Ирина! – объявил Мигель, как ведущий на празднике. – Ми… – он замялся, поискал слово и всё-таки произнёс: – Невеста.
У неё перехватило дыхание. Невеста. В шестьдесят пять. В бедной кубинской семье. Это звучало одновременно смешно и по-настоящему.
Мать Мигеля, грузная женщина с усталым лицом, внимательно осмотрела гостью с головы до ног. Потом подошла ближе, взяла её руки в свои и неожиданно поцеловала.
– Грасиас, – сказала она. – За всё.
В этот момент Ирина почувствовала, что делает что-то огромное. Важное. Чуть ли не спасает мир, пусть и маленький – вот этот, из лачуги, детей и запаха фасоли.
Вечером был праздник. Они жарили курицу – редкость для этого дома, смеялись, пели. Мигель танцевал с ней в тесноте, стукался плечом о шкаф, смеялся. Дети крутились вокруг, ловили её взгляды. Она чувствовала себя одновременно феей-крёстной и юной невестой.
А потом, когда все разошлись кто куда и в доме стало тихо, родители позвали её «на разговор».
***
Они сидели за шатким столом, перед ними стояла бутылка дешёвого рома. Отец – худой, с жёстким взглядом – долго молчал. Мать переливала ром по маленьким стаканчикам.
– Ирина, – начал отец. – Ты… хорошая женщина. – Он говорил медленно, подбирая слова, а Мигель переводил. – Ты помогла нашему сыну. Ты дала ему жизнь здесь. – Он кивнул в сторону Москвы, словно она была за тонкой стенкой. – Мы благодарны.
– Не нужно… – начала она.
– Нужно, – перебила мать. – Мы бедные, но не… – она постучала себя по груди. – Не забываем добро.
Ирина кивнула, чувствуя, как внутри всё сжимается – от благодарности, от неловкости, от предчувствия.
– Если ты хочешь быть нашей невесткой, – спокойно сказал отец, – ты должна понимать: у нас семья – это все. – Он развёл руками, показывая на лачугу, на двор, на колышущуюся на ветру занавеску. – Двадцать семь человек. Не один Мигель.
– Мы не просим… – мать подняла глаза к потолку. – Мы просто говорим, как есть. Если ты с ним – ты с нами. Ты должна… вытащить нас из этого. – Она махнула рукой на грязный пол, на облупленные стены. – Дать шанс детям.
Ирина уставилась на свои руки. На тонкие пальцы с ухоженным маникюром, на тонкий золотой браслет. В Москве этот браслет стоил бы месячной зарплаты любого здесь сидящего. Здесь он вдруг показался ей чем-то неприличным.
– Я… – голос сел. – Я уже… много сделала. Переводы, квартира… – ей вдруг стало стыдно перечислять. – Я не могу всё…
Отец кивнул, будто и ждал этого:
– Мы понимаем. – Он сделал глоток рома. – Но тогда ты должна понять: Мигель – наш сын. Он не может жить хорошо, если мы живём вот так. Это наш закон. – Он поднял палец. – Наш бог.
Ирина вышла на улицу, где было темно и пахло морем. Где-то вдали кто-то играл на гитаре, смеялись девушки. Над головой висело огромное тропическое небо. Она смотрела на него и думала, что в её мире всё рассчитывалось по-другому: по договорам, гарантиям, процентам. Здесь все деньги мира упирались в чужой жесткий палец и фразу: «Если ты с ним – ты с нами».
И в этом «с нами» было двадцать семь голодных ртов.
***
Её попытка «научить их зарабатывать» была даже не ошибкой – комедией.
Она привезла ноутбук, купила недорогой, но честный интернет, долго ругалась с местным оператором. Оформила на кого-то предоплаченную карту, объяснила, что такое «онлайн-работа».
– Смотрите, – она показывала, как можно продавать что-то через интернет. – Вот сайт, вот площадка. Вы можете шить, готовить, кто-то может учить языку…
– Кто нам купит? – спросила одна из тёток Мигеля, поправляя цветастый платок. – У нас в деревне никто не платит.
– Не в деревне, – устало объясняла Ирина. – В мире. В России, Европе… – она пыталась по-простому, но каждое новое слово звучало как магия.
– Мир далеко, – отмахнулся дед. – А кушать хочется сегодня.
Она пыталась сделать всё сама. Открыла счет, оформила какие-то документы, уговаривала местного чиновника поставить подпись на лицензии. В какой-то момент ей вежливо, но жёстко объяснили:
– Сеньора, ваша активность – проблема. Здесь не… – чиновник поискал нейтральное слово. – Не приветствуется частная инициатива. Вы поможете – хорошо. Но только так. – Он многозначительно потёр пальцы.
Пришлось достать конверт. Потом ещё один. Деньги таяли, как лёд в хрустале, оставляя липкие следы.
– Не нервничай, – успокаивал её вечером Мигель, обнимая на раскладном диване. – Ты сама хотела помочь.
– Я хотела научить, – с внезапной злостью сказала она. – А не кормить.
– Ты умная, – он поцеловал её в висок. – Но здесь… по-другому.
Здесь было по-другому во всём. Время текло иначе. Контроль, к которому она привыкла, растворялся в жаре: договорённости не выполнялись, сроки расплывались, «завтра» могло означать любой день месяца.
А деньги – уходили. На ремонт, на еду, на лекарства, на «необходимые разрешения», на новое жильё, которое она помогала купить – для всей семьи, потому что «как же мы оставим тётю в старом доме».
Сначала она переводила со своего счёта в Швейцарии. Потом пришлось продать долю в клинике. Потом заложить особняк в Подмосковье. Каждый раз она говорила себе: «Это инвестиция. В нашу жизнь. В мою молодость. В его любовь».
Вместо отчётов по выручке у неё теперь были списки покупок: холодильник, стиральная машина, бетон, кирпичи, школьная форма для младших. Вместо планёрок – семейные советы на кубинской кухне.
Там, в Москве, оставался офис, где без неё вполне справлялись нанятые управленцы. Там остались друзья, для которых она всё чаще превращалась в «ту самую Ирину, которая сошла с ума ради латинского любовника». Там оставался мир, где она была кем-то.
Здесь она всё больше становилась просто кошельком с ногами.
***
Разрыв наступил не сразу, а как-то незаметно. Сначала Мигель стал чаще задерживаться «с друзьями». Потом – уезжать «в город по делам». Вернувшись, он приносил усталость и запах дешёвого рома. Улыбка его постепенно менялась – становилась не такой, как в московской студии, где она впервые его увидела.
Однажды вечером, когда она в очередной раз размечала в блокноте расходы – кто сколько должен, что купить, какие долги закрыть, – к ней подошла одна из двоюродных сестёр Мигеля.
– Ирина, – смущённо начала она. – Я должна сказать. Ты… хорошая. Очень. Но Мигель… он… – она развела руками. – Он молодой.
– Я тоже ещё не старая, – попыталась пошутить Ирина.
Сестра отвела глаза:
– У него… – она замяла, потом всё-таки выдохнула: – На стороне женщина. Кубинка. Молодая. Двое детей уже.
Мир на секунду качнулся. Кубинское солнце, шум, детский смех – всё смешалось. Ирина долго смотрела на свои записи, на кривые строчки в блокноте. Там были цифры. Ровные, чёткие. Против каждой – имя. И нигде – её имени.
В ту ночь она не кричала. Не устраивала сцен. Просто легла на узкую кровать и впервые за долгое время позволила себе смотреть в потолок, а не в экран телефона.
Утром Мигеля не было.
Его чемодан исчез. На стуле не висела его рубашка. На подоконнике не стоял его флакон дешёвого одеколона. Только телефон зарядки оставался наглым проводом, торчащим из розетки.
Записки он не оставил. Только мать тихо сказала:
– Не обижайся, Ирина. Наши мужчины такие. Они… – она пожала плечами. – Они дети. Семья для них – мы. А ты… – она долго подбирала слово, потом всё-таки нашла: – Ты была чудом. Коротким.
– И что мне теперь? – спросила Ирина. Голос звучал чужим.
– Жить, – просто ответила мать. – У тебя есть жизнь там, в твоей холодной стране. – Она улыбнулась. – Ты сильная. И… – она быстро перекрестила Ирину по-своему. – Спасибо за всё.
В её словах не было злобы. И признательности – уже тоже почти не осталось. Только усталая констатация: чудо закончилось, быт остался.
***
Возвращение в Россию оказалось, пожалуй, самым трезвым перелётом в её жизни.
В бизнес-классе она сидела одна, без шампанского, без привычного мелькания стюардесс. В голове она делала то, что умела лучше всего: подводила итоги.
Счёт в Швейцарии – почти пуст. Особняк в Подмосковье – продан. Доля в бизнесе – сдана партнёрам, официально «по семейным обстоятельствам». Квартира в Москве – заложена, часть денег ушла в Кубу, часть – на покрытие долгов.
Её империя, построенная за десятилетия, за пару лет кубинского романа превратилась в список обязательств. Она словно выкупала невесть у кого своё право на молодость – и, как это часто бывает с залогами, просчиталась в оценке.
В аэропорту Домодедово её никто не встречал. Ассистентка давно устроилась к другому владельцу клиники. Подруги – разъехались кто по дачам, кто по внукам. На сообщения «я вернулась» ответили два человека: одна приятельница сухим «созвонимся», и бывший муж грубоватым «ну ты даёшь».
Она сняла маленькую однокомнатную квартиру на окраине – ту, которую раньше даже не заметила бы в списке предложений. Позвонила в Пенсионный фонд, оформила всё как положено. Её новая жизнь пахла очередями, талонами и дешёвым супом из куриных шеек.
В первый вечер она раскрыла свой чемодан. На дне лежало кубинское платье – жёлтое, с яркими цветами. Она примерила его и подошла к зеркалу.
В отражении была женщина лет семидесяти пяти – потому что два кубинских года, прожитых в жаре долгов, мигом прибавили ей десяток. Кожа чуть обвисла, глаза потеряли тот хищный блеск женщины, привыкшей выигрывать переговоры. Зато появился другой взгляд – проживший.
На шее ещё висела тонкая верёвочка с маленьким деревянным крестиком – подарок бабушки Мигеля. Она провела по нему пальцем и неожиданно усмехнулась.
– Ну что, инвестор, – сказала себе. – Купила молодость? Вернула вкус жизни?
Ответ был честным. Молодость не вернулась. Вкус – да, вернулся. Только это был не вкус свежего манго и сладкого рома, как ей казалось вначале. Скорее, вкус дешёвого, обжигающего кофе без сахара, который пьют в кубинских дворах: горький, крепкий и запоминающийся.
Из всей этой авантюры у неё остались три вещи.
Во-первых, едкие воспоминания, которые возвращались по ночам, как комар под ухом: его смех, детские лица, жаркий ветер с моря, разговоры за шатким столом.
Во-вторых, усталое сердце, которое научилось наконец-то чувствовать без оглядки на Excel.
И – десяток новых морщин у глаз. Тонких, но очень честных.
***
Иногда, сидя в очереди в поликлинике, она слушала разговоры бабушек.
– Ох, если бы у меня были деньги, – вздыхала одна. – Я бы всё по-другому прожила.
Ирина хотелось сказать: «Деньги – это не волшебная палочка, а всего лишь валюта. Главное – не перепутать, что ты покупаешь». Но она молчала. Кто знает, может, каждой нужно самой пройти свой «эксперимент».
Однажды соседка по лестничной клетке – молоденькая девчонка с коляской – спросила у неё:
– Тётя Ира, а вы… почему одна живёте? Такая солидная, видно же, что когда-то богато жили. Не нашлись родные?
Ирина усмехнулась:
– Нашлись. Там, где море.
– Ого, зарубеж? – восхитилась девчонка. – И чего не остались?
Она задумалась. Можно было бы сказать: «Меня там не любили», или «Законы странные», или «Деньги закончились». Но всё это было только частью правды.
– Я не там была, – ответила она наконец. – И не собой. – Она посмотрела на девчонку внимательнее. – Запомни, милая: молодость нельзя купить чужими жизнями. Так же, как любовь не измеряется в долларах.
– А что измеряется? – наивно спросила та.
Ирина пожала плечами:
– Поступками. – И добавила, уже больше себе: – И тем, кому ты готова помочь, даже не надеясь, что он останется.
Девчонка ничего, возможно, и не поняла. Зато улыбнулась и сказала:
– Ну вы умная, тётя Ира. Прямо как психолог по телевизору.
Она закрыла за собой дверь и вдруг ощутила, как внутри что-то… облегчилось. Жизнь не вернулась к роскоши. Но вернулась к ней самой – в своей новой, неблестящей, но настоящей версии.
Вечером она достала старый блокнот, где ещё оставались кубинские записи, аккуратно вырвала несколько страниц с цифрами, сложила и выбросила.
Оставила только страницу, на которой дрожащей рукой когда-то вывела: «Молодость не продаётся. Она заканчивается у всех. Деньги – только ящик с красками. Важно, что ты рисуешь».
Рядом приписала:
«Иногда помощь – это дорога в никуда. Но если ты прошла её до конца, уже неважно, кто ушёл. Главное, чтобы ты сама вернулась».
Она вернулась. Без миллионов, без молодого красавца, без частных самолётов. Зато – с пенсией, парой новых морщин и пониманием, чего больше никогда не будет покупать.
Ни любовь.
Ни чужую молодость.
Ни иллюзию, что жизнью можно управлять, как счётом в банке. 🔴 ПРОЧИТАТЬ ЕЩЁ 👇