Богдан долго считал, что ему не повезло с простой, наивной женой. Но одна разбитая ваза изменила его взгляд на семью и на самого себя.
***
Богдан часто вспоминал тот день, когда увидел Олю впервые. Она стояла возле кофейного киоска, прижимая к груди огромный букет ромашек, который только что купила. Солнечный свет падал на её белокурые волосы, и казалось, будто вокруг неё образовалось собственное маленькое свечение. Она смущённо улыбалась продавщице, пытаясь рассчитать сдачу, но никак не могла разобраться, сколько именно ей должны вернуть.
Тогда Богдану это показалось трогательным. Настолько трогательным, что он подошёл сам, помог, улыбнулся, и неожиданно пригласил её на свидание.
Оля оказалась удивительно тёплым человеком. Настолько тёплым, что рядом с ней не хотелось думать о плохом. Она была нежная, мягкая, любила готовить – и делала это всегда с каким-то детским вдохновением. Научилась печь его любимые сырники только потому, что увидела, как он однажды с удовольствием ел их в кафе. Она слышала и чувствовала его настроение, старалась поддержать, обнять, накормить вкусным ужином.
Первые месяцы он буквально купался в этом тепле. Каждое её слово, каждый жест казался проявлением какой-то редкой, хрупкой доброты, которой в жизни так не хватает.
Но любое чувство, даже самое светлое, со временем начинает проходить испытание реальностью.
Он стал замечать, что Оля… простодушна. Слишком. Она могла поверить любому человеку на слово. Могла перепутать даты важных дел. Могла подолгу не понимать намёков или прямых просьб. Казалось, что мир для неё – мягкая, безопасная коробка с бантиком, и жить в нём можно, не думая о сложных вещах.
Поначалу Богдан списывал это на наивность, даже хмыкал сочувственно, но позже в нём начала накапливаться усталость. Он стал раздражаться – тихо, потом громче. И однажды поймал себя на том, что говорит Оле фразы, которые раньше бы не произнёс ни за что.
– Да что в этом сложного? – бросал он. – Ну подумай хоть немного.
Оля смущённо опускала глаза. Никогда не огрызалась. Никогда не спорила. Она просто старалась. Снова и снова.
С каждым месяцем напряжение между ними росло. Богдан всё чаще молчал за ужином, избегал разговоров. Оля ходила по квартире аккуратно, почти неслышно, как будто боялась сделать что-то не так. Дом, который прежде был заполнен светом, становился тёмным от их недосказанностей.
Когда Оля забеременела, всё казалось должно измениться. И что-то действительно изменилось, но не в лучшую сторону. Богдан с тревогой смотрел на жену: ей было сложно, она путалась в инструкциях врачей, забывала назначенные даты анализов. Он нервничал, напоминал ей всё сам, а потом злился на эту вынужденную самостоятельность.
Дочка Маруся родилась весной. Маленькая, светлая, с прозрачными ресницами – копия Оли. И это Богдан почувствовал в ту же секунду, когда взял малышку на руки впервые.
Он хотел любить её безусловно. Но был честен с собой: дочка его немного раздражала. Она была такая же… мягкая, беспомощная, бессмысленно улыбающаяся без причины, как Оля. И каждый раз, когда ребёнок смотрел на него ясными, доверчивыми глазами, Богдан чувствовал себя виноватым – и одновременно злился.
Он стал задерживаться на работе, не спешил домой. А когда возвращался, Оля встречала его усталой, но всё той же светлой улыбкой.
Он не отвечал на неё.
***
Однажды к ним приехала младшая сестра Богдана – Марина – со своей пятилетней дочкой. Он не особенно любил возню детей, но решил потерпеть ради родственников.
Небольшая суматоха, смех, игрушки на полу – всё это наполнило дом неожиданно живыми звуками. Племянница Светланка с удовольствием возилась с малышкой, а Марина наблюдала за ними с улыбкой.
Богдан сидел на кухне, просматривая рабочие документы, когда услышал звонкий треск. Сердце ухнуло вниз – он сразу понял, что это была ваза. Та самая, дорогая, индийская, в виде слона, задравшегот хобот, подаренная ему коллегами на юбилей. Он встал резко, почти бросив планшет, и вышел в гостиную.
Посреди комнаты стояла Светланка, испуганная, с дрожащими губами. Осколки вазы лежали под её ногами. Она пыталась сделать шаг назад, но боялась наступить на них.
Богдан собирался накричать. Слова уже подступили к горлу – тяжёлые, острые. Он даже набрал в грудь воздух.
И в этот момент Оля появилась рядом. Тихо, мягко, будто из воздуха. Она не высказала ни одного упрёка. Не смотрела на Богдана, не пыталась оправдать ребёнка. Просто присела на корточки, аккуратно взяла девочку за руки и сказала:
– Всё хорошо. Главное – ты не поранилась. Ничего страшного.
И пока малышка всхлипывала, Оля обняла её, успокоила, потом быстро собрала осколки, чтобы никто не наступил. Действовала спокойно, уверенно, чётко. Так, как будто именно так и нужно – беречь, а не обвинять.
Марина всплеснула руками:
– Оля, ты просто золото. Я бы тут же наорала, честное слово.
Она сказала это легко, как комплимент, но Богдан вдруг ощутил, будто кто-то выдернул из-под него стул.
Он смотрел на жену: немного растрёпанные волосы, мягкие движения, улыбка ребёнку – такая же, как когда-то ему самому. Сколько раз она так же мягко, спокойно пыталась сгладить его раздражение? Сколько раз обнимала, гасила его вспышки, оправдывала даже тогда, когда он был неправ?
Ему стало стыдно – так остро, что в груди защемило.
Вечером, когда гости уехали, Оля укладывала Марусю спать. Дочка лежала в кроватке и тянула ручки к мягкой игрушке. Оля пела тихую песенку, словно ветер шелестел листьями. Богдан прислушался к словам – очередная милая чепуха:
Ко-ко-ко, ко-ко-ко,
Жил мишутка Рококо,
И было у него два хвоста!
Птички прилетели,
На кустики сели!
Маруся залилась счастливым смехом, а мама притворно строго погрозила ей пальцем:
– Все хорошие девочки давно уже спят! И кисочки спят, и собачки спят, и гепарды спят, и леопарды спят…
Богдан стоял в дверях кухни, не решаясь войти в комнату и прервать этот милый монолог. Он не знал, что сказать, как начать, и впервые за долгие месяцы просто решил поступить честно.
– Оль, – произнёс он.
Она обернулась. Усталая, но всё такая же светлая.
– Прости меня, – сбивчиво заговорил Богдан, – за всё. Не за что-то конкретное… а за всё. Я… я плохо обращался с тобой. И сам не понял, как так вышло. Наверное, я злился не на тебя. На себя. На усталость. На то, что всё вокруг меняется, а я боюсь не справиться.
Она молчала. Смотрела на него так, будто пытается понять, правда ли он это говорит или просто устал.
– Я вижу, какая ты, – продолжил он. – Как ты умеешь заботиться. Как умеешь любить. И… я хочу этому научиться. Хочу быть лучше.
Оля вдруг улыбнулась. Слабой, робкой улыбкой, словно боялась, что слова растворятся и всё вернётся назад.
– Я просто хочу, чтобы нам было хорошо, – тихо сказала она.
Богдан подошёл, обнял её, и она прижалась к нему так, будто делала это впервые за долгое время.
В этот момент Маруся, и не думавшая спать в своей кроватке засмеялась, увидев отца. Протянула к нему ручки – доверчиво, искренне, по-детски.
И Богдан ощутил, как внутри что-то сдвигается, как будто лёд треснул.
Он подошёл, взял малышку на руки. Она, тёплая, мягкая, живая – маленькая часть Оли, часть той самой доброты, которую он так долго отвергал.
И впервые он улыбнулся ей по-настоящему, тепло и ласково.
***
Жизнь их не изменилась мгновенно. Были ещё трудные дни, были срывы, были недопонимания. Но что-то главное в Богдане уже повернулось в другую сторону. Он стал замечать мелочи: как Оля накрывает на стол, как осторожно укладывает дочку спать, как поёт ей смешные, бессмысленные песенки про мишутку с двумя хвостами, рассказывает про спящих гепардах и леопардах. Он стал помогать больше, спрашивать, слушать.
И чем больше он открывался этому свету, тем яснее понимал: мудрость – это не только умение быстро соображать, блистать логикой. Иногда настоящая мудрость – в способности любить, в мягкости, которая выдерживает больше, чем сила.
Он впервые за долгое время почувствовал, что счастлив. По-настоящему. Без эйфории, без ослепления. Счастлив так, как бывают счастливы люди, которые наконец увидели ценность того, что всё это время было перед глазами.
А вечером, когда он гасил свет и укрывал одеялком посапывающую во сне дочь, ему вдруг стало ясно: именно эта хрупкая, тёплая семья – то, от чего он больше никогда не отдалится, не станет выше, снисходительнее, высокомернее.
***
С приветом, ваш Ухум Бухеев.