Крошечная двухкомнатная хрущевка, доставшаяся Максиму от бабушки, в этот субботний вечер казалась особенно тесной. Воздух был густым и тяжелым, пропитанным запахом вчерашних щей и немой напряженностью. Алина, стоя у плиты, пыталась помешать тушеную картошку, но мысли ее были далеко. Она прислушивалась к тому, что происходило в гостиной, где ее двухлетняя дочь Софийка пыталась собрать пазл, а свекровь, Лариса Петровна, комментировала каждый ее шаг с высоты своего жизненного опыта.
— Ну что это за воспитание? — раздался ее пронзительный голос. — В ее возрасте Максим уже стихи рассказывал, а не в эти дурацкие квадратики тыкал. Я же говорила, надо было в развивающий центр отдавать, а не дома сидеть.
Алина сжала половник так, что костяшки пальцев побелели. Она глубоко вдохнула, стараясь сохранить спокойствие. Так было всегда. Вот уже три года, с самого дня их скромной свадьбы, Лариса Петровна была тенью, которая нависала над их маленькой семьей. Она жила в соседнем районе, но чувствовала себя полноправной хозяйкой и здесь.
Максим, ее муж, сидел на диване, уткнувшись в телефон. Его поза — ссутуленные плечи, опущенная голова — красноречивее любых слов говорила о его нежелании ввязываться в конфликт. Он был как мальчик на побегушках у властной матери, и эта его слабость с каждым днем ранила Алину все сильнее.
— Софийка у меня прекрасно развивается, Лариса Петровна, — тихо, но твердо сказала Алина, выходя из кухни. — Она умеет считать, знает цвета. И пазлы — это тоже развитие.
Свекровь медленно, с вызовом обернулась. Ее взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по застиранному домашнему халату Алины, по ее простой прическе.
— Развитие? — она фыркнула. — Ты бы лучше о муже подумала. Смотри, на нем лица нет. На работе вкалывает, а дома даже нормально поесть не может. Твои макароны с сосисками — это не еда для моего сына.
— Мам, хватит, — беззвучно прошептал Максим, не отрываясь от экрана.
— Что «хватит»? Я правду говорю! — Лариса Петровна всплеснула руками. — Мой сын, выпускник престижного вуза, мог бы кого угодно найти! Звезду эстрады или дочку олигарха! А он… на тебе женился. Без образования, без положения. И принес тебя в этот дом, который я для него обустраивала.
От этих слов у Алины заныло под ложечкой. Она работала администратором в салоне красоты, и ее зарплаты хватало на продукты и мелкие расходы для дочки. Квартира была оформлена на Максима еще до свадьбы, и Лариса Петровна постоянно напоминала Алине, что она здесь «всего лишь временная жиличка».
— Я люблю Максима, — выдохнула Алина, чувствуя, как предательская дрожь подкатывает к горлу. — И мы — семья.
— Семья? — свекровь язвительно рассмеялась. — Семья — это когда от брака есть выгода. А что ты принесла в нашу семью? Одну обузу.
Чтобы не расплакаться, Алина развернулась и пошла на кухню дожаривать котлеты. Руки ее тряслись. Она взяла поднос, чтобы отнести все на стол. Проходя через гостиную, ее локоть задел старую фарфоровую вазу, безделушку, которую Лариса Петровна когда-то привезла из отпуска и которую считала чуть ли не фамильной ценностью.
Ваза с грохотом разбилась вдребезги.
Наступила мертвая тишина, которую через секунду разорвал вопль свекрови.
— Ты… ты неуклюжая дура! — закричала она, вскакивая с места. — Это же антиквариат! Ты специально! Ты все в этом доме ненавидишь и гробишь!
— Я нечаянно! Простите! — Алина, вся бледная, бросилась собирать осколки.
— Не подходи! Не тронь! — Лариса Петровна отшвырнула ее руку и встала между Алиной и Максимом, словно защищая его. — Все. Хватит. Я так больше не могу. Ты нам не семья! Ты разрушаешь моего сына! Ты не пара ему и никогда ею не была!
— Мама, успокойся, — наконец поднялся с дивана Максим. Лицо его было испуганным и растерянным. — Ваза… ерунда. Купим новую.
— Молчи! — рявкнула на него Лариса Петровна, и он попятился, словно мальчишка. — Пока я жива, я не позволю этой золоторыбке тебя до нитки обобрать! Она ведь на квартиру претендует! Я вижу ее жадные глаза!
Алина не могла поверить в происходящее. Это была какая-то истеричная, неадекватная вспышка ненависти.
— Я никогда не претендовала на вашу квартиру! — заплакала она. — Максим, скажи же что-нибудь!
Но Максим стоял, опустив голову, и молчал. Его молчание было громче любого крика. Оно было предательством.
Лариса Петровна, увидев свою власть, набрала воздуха в грудь и произнесла то, что висело в воздухе все эти годы.
— Вон из моего дома! — она вытянула руку и указала пальцем на дверь. — Собирай свои вещи и проваливай. И дочь свою забирай. Она даже на Максима не похожа. Может, и не его вовсе?
Этой последней, гнусной фразы было достаточно. Алина выпрямилась. Слезы мгновенно высохли. Внутри нее что-то щелкнуло — сломалось, перегорело, превратилось в холодный, твердый камень.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Я ухожу.
Она посмотрела на Максима, ожидая, что он остановит ее, скажет «нет», обнимет. Но он лишь потупил взгляд, не в силах выдержать ее взгляд.
Она развернулась и медленно пошла в спальню, чтобы собирать чемоданы. Впервые за три года ее шаги по этой квартире были твердыми и решительными. Позади оставались разбитая ваза, разбитая семья и молчание человека, которого она любила. Впереди была только темная, холодная улица и неизвестность.
Собирать вещи в спальне было унизительно. Руки Алины дрожали, и она не могла толком соображать, что брать в первую очередь. Она сгребла в охапку пару джинсов, кофты, нижнее белье и сложила это в большую спортивную сумку. Действала она на автомате, будто во сне, сквозь плотную пелену шока и обиды.
Из гостиной доносились приглушенные, но яростные голоса. Она слышала, как Лариса Петровна шипела на Максима:
— И не смей ей помогать! Пусть сама тащит свое барахло! Ты понял меня? Она тебя до нитки обобрала бы! Я тебе новую, хорошую найду, с приданым!
Ответа Максима Алина не расслышала. Только тишину. Эту оглушительную, предательскую тишину.
Она подошла к кроватке, где спала Софийка. Девочка, испуганная криками, уснула, прижимая к груди потрепанного плюшевого мишку, смочив щечку слезой. Сердце Алины сжалось от боли. Она бережно, чтобы не разбудить, завернула дочь в теплое одеяло и взяла ее на руки. Девочка во сне обвила ручками ее шею и прижалась. Это прикосновение придало Алине сил.
С сумкой в одной руке и с дочерью на другой руке она вышла из спальни. В прихожей стояли Лариса Петровна, расправив плечи, с лицом победительницы, и Максим, бледный, смотрящий в пол. Виктор Сергеевич, отец Максима, который все это время отсиживался на кухне, вышел и беспомощно почесал затылок.
Алина остановилась напротив мужа. Она смотрела на него, пытаясь встретиться с ним глазами, найти в нем хоть крупицу того мужчины, за которого она выходила замуж.
— Макс… — ее голос сорвался. — Мы же семья… Мы любим друг друга…
Она умоляла. Умоляла его всего об одном слове, одном жесте.
Но он лишь глубже вжал голову в плечи.
Лариса Петровна фыркнула, ее голос прозвучал как удар хлыста.
— Любовь? Любовь в счет за квартиру не оплатишь. Проваливай, бедолага. И не вздумай возвращаться.
Это было последней каплей. Надежда в душе Алины погасла. Она больше не смотрела на мужа. Она повернулась и, наклонившись, нащупала свободной рукой замки на маленьких розовых ботиночках Софийки, стоявших в прихожей. Сунула их в карман куртки.
— Прощай, Максим, — сказала она тихо и абсолютно пусто.
Она открыла входную дверь и переступила порог. Дверь захлопнулась за ее спиной с громким, финальным щелчком, который отозвался эхом в ее опустошенной душе.
На улице был ноябрь, и с неба сыпалась холодная крупа, превращающаяся в грязь под ногами. Пронизывающий ветер бил в лицо. Алина прижала к себе дочь, стараясь укрыть ее полами своей легкой осенней куртки. Она отошла от подъезда и остановилась, осматриваясь. Куда идти?
Родителей у нее не было — они жили в другом городе и умерли несколько лет назад. Друзья… У нее были подруги, но у всех свои семьи, свои проблемы. Приезжать к ним ночью с ребенком и сумкой вещей? Унижаться, рассказывая, что ее выгнали?
Софийка зашевелилась и тихо заплакала от холода.
— Тихо, солнышко, тихо, — шептала Алина, качая ее на руках, а сама чувствовала, как по щекам у нее текут горячие слезы, которые тут же леденели на ветру.
Она побрела вдоль темных улиц, не видя пути. За спиной тяжким грузом висела сумка, оттягивая плечо. Она прошла мимо ярко освещенного супермаркета, откуда выходили люди с полными пакетами, смеялись, строили планы на выходные. Их нормальная, привычная жизнь казалась ей теперь недостижимой роскошью.
Она добралась до маленького сквера и опустилась на холодную и мокрую скамейку. Силы покидали ее. Дочь, окончательно проснувшись, плакала уже громко, испуганно.
— Мама, холодно… Папа где?
От этого вопроса у Алины внутри все оборвалось. Она прижала дочь к груди, зарылась лицом в ее крошечное плечико и зарыдала, уже не сдерживаясь. Ее трясло от рыданий и холода.
Она была абсолютно одна. С ребенком на руках, с сумкой жалкого скарба и с ощущением, что весь мир ополчился против них двоих. Впереди была только пугающая, темная неизвестность.
Та ночь в сквере показалась Алине вечностью. Холод проникал под кожу, заставляя зубы стучать в такт учащенному сердцебиению. Софийка, измученная плачем, наконец, уснула у нее на руках, но сон девочки был тревожным, она всхлипывала и вздрагивала. Алина понимала, что так продолжаться не может. Они могли заболеть, замерзнуть, да и просто сойти с ума от отчаяния.
Когда серое, безрадостное утро сменило кромешную темноту, она откопала в кармане телефон. Заряда оставалось меньше десяти процентов. Пальцы закоченели, но она все же нашла в списке контактов номер своей подруги Марины.
— Алло? — бодрый, еще сонный голос прозвучал для Алины как голос с того света.
— Марина… это я, — прошептала Алина, и снова предательская дрожь подкатила к горлу. — Прости, что рано… Мне некуда идти.
Полчаса спустя она сидела на кухне в уютной малометражке Марины, сжимая в ладонях кружку с горячим чаем. Пар обжигал лицо, но это было единственное, что она чувствовала. Марина, не задавая лишних вопросов, уложила Софийку в свою кровать, рядом с ее собственным сыном, накормила девочку кашей, а теперь молча сидела напротив, глядя на подругу полными жалости и ужаса глазами.
— Они… они просто выгнали тебя? С ребенком? Ночью? — наконец не выдержала Марина.
Алина кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Рассказывать все заново значило снова пережить этот кошмар.
— А Максим? Он что, вообще ничего?
— Он молчал, — выдавила Алина. — Просто молчал.
Марина выругалась сквозь зубы.
— Тварь бесхребетная. И его мамаша… Я всегда знала, что она стерва, но до такого…
Они помолчали. Алина отпила глоток чая, и горячая жидкость, словно размораживая ее изнутри, вернула способность мыслить более-менее здраво.
— Я не могу у тебя долго оставаться, — тихо сказала она. — У тебя своя семья, двое детей, тесно.
— Да брось ты! Поживешь сколько надо, — тут же возразила Марина.
— Нет. Спасибо тебе, ты меня спасла. Но мне нужно свое место. Хоть какое-то. И работа. Срочно.
Неделю Алина и Софийка прожили у Марины. Эти дни превратились в сплошной кошмар поисков. Она лихорадочно просматривала сайты с объявлениями, обзванивала все вакансии, на которые была хоть малейшая надежда. Денег, отложенных на черный день, хватило бы на пару месяцев съемной комнаты на окраине, но не больше. Нужен был стабильный доход. И немедленно.
Она устроилась на две работы. С девяти до шести — администратором в небольшом агентстве недвижимости, расположенном в ее спальном районе. А с семи до одиннадцати вечера — кассиром в круглосуточном супермаркете у дома. Софийку забирала из садика Марина, а вечерами, пока Алина была на второй работе, сидела с ней ее мама.
Жизнь превратилась в бесконечный, изматывающий марафон. Подъем в шесть утра, сборы, садик, бег на первую работу. Затем бег за дочкой, ужин, и снова бег на вторую работу. Возвращалась она глубоко за полночь, едва держась на ногах. Падала без сил на кровать в своей каморке — бывшей проходной гостиной в коммунальной квартире, которую она снимала за бешеные для нее деньги.
Иногда, среди ночи, ее будил тихий плач Софийки. Девочка плохо спала в незнакомой комнате, часто просыпалась и звала папу. Алина брала ее на руки, качала, шептала успокаивающие слова, а сама смотрела в потолок глазами, в которых не оставалось ни слез, ни эмоций — только пустота и усталость.
Однажды вечером, укладывая дочку спать, она заметила, что та горячая. Термометр показал 38.5. Паника, холодная и цепкая, сжала ее горло. Вызов врача из поликлиники, деньги на лекарства, которые она не могла позволить… Она сидела на краю кровати и смотрела на раскрасневшееся личико дочери, и чувствовала, как опускается на самое дно. Это было хуже, чем скандал со свекровью, хуже, чем холодная скамейка в парке. Это была беспомощность.
Она вышла в коридор, заваленный чужими вещами, прислонилась лбом к прохладной стене и зажмурилась. Перед глазами проплыло лицо Ларисы Петровны — надменное, самодовольное. Фраза «проваливай, бедолага» отозвалась в ушах.
И вдруг, эта слабость, это отчаяние сменились чем-то другим. Чем-то твердым, острым и холодным. Гневом. Чистым, яростным гневом.
«Нет, — прошептала она в темноту. — Нет. Они не победят. Они не сломают нас».
Она распрямилась, вернулась в комнату, нашла в сумке последние деньги и пошла в ближайшую аптеку за жаропонижающим. Вернувшись, она бережно разбудила дочь, дала ей сироп, напоила водой, обтерла влажным полотенцем.
— Все будет хорошо, солнышко, — шептала она, глядя на тяжелые веки Софийки. — Мама все исправит. Я тебе докажу, что мы можем все. Мы будем счастливы. Обещаю.
На следующее утро, как только температура у дочки спала, Алина села за свой старенький ноутбук. Она нашла бесплатные онлайн-курсы по основам риэлторской деятельности. Она знала, что работа администратора в агентстве — это тупик. Агенты по недвижимости, те, кто работал на процентах, зарабатывали в разы больше.
Ее жизнь обрела новую, еще более сумасшедшую цель. Теперь ее день состоял из двух работ, ухода за дочкой и ночных лекций. Она конспектировала, решала тесты, учила законодательство. Глаза слипались, мысли путались, но она заставляла себя продолжать. Каждую ночь, глядя на спящую дочь, она повторяла свою новую мантру, превращая отчаяние в топливо для своего упрямства.
«Они еще увидят. Они все увидят».
Три года.
Для Алины они пролетели как один долгий, изматывающий, но невероятно продуктивный день. Те первые полгода были адом. Работа на двух работах, ночные курсы, вечная нехватка денег и сна. Она похудела, под глазами залегла постоянная тень усталости, но в ее глазах, которые раньше часто были наполнены слезами, теперь горел стальной огонек решимости.
Сначала она начала помогать риелторам в своем агентстве в свободные минуты — составляла описания объектов, вела картотеку, училась вести переговоры по телефону. Ее первая самостоятельная сделка, крошечная студия в панельной пятиэтажке, подарила ей не только скромный гонорар, но и нечто более ценное — уверенность в себе.
Она поняла, что у нее есть талант. Талант слушать людей, понимать их сокровенные желания, подбирать им не просто квадратные метры, а именно тот дом, о котором они мечтали. Она была терпелива, честна и настойчива. Клиенты это чувствовали и рекомендовали ее своим знакомым.
Через год она уволилась с должности администратора и полностью перешла на процент от сделок. Еще через год она стала одним из ведущих риелторов в своем агентстве, а затем перешла в более крупную, престижную компанию.
Сейчас она стояла у окна своей собственной, светлой двухкомнатной квартиры в новом, добротно построенном доме. Это была не роскошь, но качество, комфорт и, самое главное, ее личное, никем не оспариваемое пространство. За ее спиной на полу, заставленной игрушками, играла Софийка. Девочке было уже пять, она ходила в хороший детский сад с углубленным изучением английского, была общительной и веселой. О тех страшных днях ей, к счастью, почти ничего не помнилось.
Алина повернулась и прислонилась к подоконнику, глядя на дочь. Она сама изменилась до неузнаваемости. Строгий деловой костюм сидел на ней безупречно, волосы были уложены в элегантную, но не вычурную прическу. Взгляд был спокойным и прямым. В ней не осталось и следа от той запуганной, забитой женщины, которую три года назад вышвырнули на улицу.
Она научилась не просто выживать. Она научилась жить. И жить хорошо.
В ее жизни не было мужчины, и она не искала. Все ее силы, вся ее энергия уходили на построение карьеры и воспитание дочери. Иногда, в редкие тихие вечера, она вспоминала Максима. Но это были не воспоминания о любви, а скорее анализ собственной глупости. Как она могла не разглядеть его слабости, его духовной трусости?
За все это время он ни разу не попытался ее найти. Ни одного звонка, ни сообщения, ни попытки увидеться с дочерью. Это молчание было красноречивее любых слов. Оно окончательно похоронило в ее душе малейшую тоску по прошлому.
Как-то раз за чашкой кофе ее навестила Марина.
— Ну как ты? — спросила подруга, с одобрением оглядывая уютную гостиную. — Ничего себе вид из окна! Я тебе говорила, что ты сможешь.
— Спасибо, что верила в меня тогда, — искренне сказала Алина.
— А… а они не объявлялись? — осторожно поинтересовалась Марина.
Алина покачала головой, и на ее лице не дрогнул ни один мускул.
— Нет. И слава богу.
— А если бы объявились? Максим, например? — не унималась Марина.
Алина медленно отпила кофе, ее взгляд стал отстраненным и холодным.
— У Софийки нет отца, — четко произнесла она. — Тот мужчина, которого я любила, умер три года назад в прихожей своего дома, когда молча смотрел в пол.
Марина вздрогнула от жесткости этих слов.
— Но он же… биологический отец.
— Биология — это не родительство. Родительство — это ответственность. Это быть рядом в трудную минуту. Он выбрал свою сторону. Я приняла его выбор. Тема закрыта.
В тот вечер, укладывая Софийку спать, девочка неожиданно спросила:
— Мама, а у других детей есть папы. А у меня будет?
Сердце Алины на мгновение сжалось. Она мягко погладила дочь по волосам.
— У тебя есть я. И я тебя очень люблю. А папа… он далеко-далеко и не может приехать. Но у тебя есть я. Всегда.
Она вышла из детской, чувствуя знакомую горечь. Но это была не горечь обиды, а горечь сожаления о том, что ее дочь лишена чего-то важного по вине слабого человека. Эта горечь лишь укрепляла ее решимость дать Софийке все самое лучшее, компенсировать отсутствие отца двойной порцией любви, заботы и уверенности.
Она подошла к своему рабочему столу, открыла ноутбук. На экране загорелся список новых объектов. Завтра ее ждали важные переговоры по продаже дорогого пентхауса. Жизнь шла вперед. Она строила свое будущее. Сама. Без оглядки на тех, кто когда-то сломал ее прошлое.
Она была счастлива. Не так, как в юности, беззаботно и легкомысленно, а глубоко, осознанно, выстрадав каждую крупицу этого счастья. И была готова защищать его любой ценой.
Осень снова вступила в свои права, но на этот раз Алина встречала ее не на холодной скамейке в парке, а в теплом салоне собственного автомобиля, поправляя дорогие замшевые перчатки. Сегодняшний день был важным — встреча с потенциальными покупателями элитного пентхауса в самом центре города. Сделка обещала быть крупной.
Она припарковалась у подъезда, взяла свой планшет с документацией и, щелкнув ключами, заблокировала машину. Воздух был свежим и прохладным, а она чувствовала себя собранной и уверенной, как всегда перед важными переговорами. Ей нравилась эта версия себя — профессиональной, уважаемой, ни от кого не зависящей.
Она направилась к тяжелой стеклянной двери подъезда, как вдруг из нее, пошатываясь под тяжестью старой сетки-авоськи с продуктами, вышла знакомая, но сильно постаревшая фигура. Алина на мгновение замерла. Это был Виктор Сергеевич. Он выглядел потрепанным и уставшим, его плечи были согнуты, а в глазах читалась какая-то безнадежная усталость.
За ним, шаркая ногами, выплыла Лариса Петровна. Время не пощадило и ее. Властная осанка куда-то пропала, спина сгорбилась, а на лице залегли глубокие морщины, придававшие ему вечно недовольное выражение. На ней было то же самое поношенное пальто, что и три года назад, только теперь оно висело на ней мешком.
Они еще не видели Алину, уставившись себе под ноги. И вот в этот момент Лариса Петровна подняла голову, чтобы что-то сказать мужу, и ее взгляд уперся в Алину.
Произошла настоящая буря на лицах. Сначала непонимание, потом медленное, леденящее душу узнавание, и наконец — шок, смешанный с откровенным ужасом. Глаза Ларисы Петровны округлились, челюсть отвисла. Она замерла на месте, словно увидела призрак.
Алина же, напротив, сохраняла ледяное спокойствие. Она стояла прямо, в своем элегантном пальто цвета беж, с безупречной прической и макияжем. Дорогая кожаная сумка через плечо и планшет в руке довершали картину преуспевающей деловой женщины. Контраст между ними был настолько разительным, что казался нереальным.
Первым опомнился Виктор Сергеевич. Он смущенно потупил взгляд, покраснев, будто его поймали на воровстве.
Лариса Петровна, преодолев первоначальный шок, попыталась выпрямиться и сделать свое обычное надменное лицо, но у нее это вышло жалко и неестественно. Ее губы дрогнули.
— Алина?! — наконец выдохнула она, и в ее голосе прозвучало нечто, отдаленно напоминающее испуг.
Алина медленно перевела взгляд с нее на Виктора Сергеевича и обратно. На ее лице не было ни радости, ни злорадства, ни даже ненависти. Только абсолютная, непробиваемая отстраненность, как будто она смотрела на незнакомых людей, случайно оказавшихся на ее пути.
— Лариса Петровна, Виктор Сергеевич, — кивнула она с холодной вежливостью, словно здороваясь с малознакомыми соседями. — Проходите, не задерживайте.
И, не сказав больше ни слова, она плавно обошла онемевшую пару и вошла в подъезд, оставив их стоять на холодном ветру. Стеклянная дверь плавно закрылась за ней, отсекая их, как ненужное воспоминание.
Лариса Петровна еще несколько секунд смотрела в пустое пространство, где только что стояла ее бывшая невестка, а потом ее взгляд упал на припаркованный рядом автомобиль Алины — дорогой, свежей модели, сияющий чистотой.
— Это... это не может быть... — прошипела она, обращаясь к мужу. — Она же... она же нищая была! Безродная!
Виктор Сергеевич лишь тяжело вздохнул и потянул ее за рукав.
— Пошли, Лариса. Замолчи, лучше пошли.
Но Лариса Петровна не двигалась с места. Она продолжала смотреть то на дверь, то на машину, а в ее глазах медленно, но верно начинал разгораться знакомый огонек — но на этот раз не властности, а жадного, неприкрытого любопытства, смешанного с завистью. Унизительная картина их нищеты и чужого успеха, столь явственно представшая перед ней, была горше любой брани.
Прошла неделя после той случайной встречи. Алина почти забыла о ней, погруженная в работу и заботы о дочери. Ее жизнь была наполненной и предсказуемой, и призраки из прошлого не имели в ней места.
Но однажды вечером, когда она собирала разбросанные по полу игрушки, раздался звонок в дверь. На видеопанели она увидела три фигуры. Ларису Петровну, Виктора Сергеевича и… Максима. Сердце на мгновение ушло в пятки, не от волнения, а от возмущения. Их наглость не знала границ.
Она не хотела открывать, но понимала, что иначе они могут устроить сцену под дверью, и это услышат соседи. Собравшись с духом, она нажала кнопку домофона.
— Открой, Алина, нам нужно поговорить, — раздался в трубке голос Ларисы Петровны, но в нем не было прежней командирской нотки, скорее — натужная попытка быть вежливой.
Алина молча открыла дверь в подъезд, а через минуту раздался стук в ее квартирную дверь. Она открыла.
Перед ней стояли те, кого она когда-то считала семьей. Выглядели они жалко. Лариса Петровна пыталась сохранить подобие достоинства, но выдавала ее дрожь в руках. Виктор Сергеевич не смотрел в глаза. А Максим… Он стоял сзади, постаревший, осунувшийся, в дешевом потрепанном пальто. Его взгляд был полон такой муки и стыда, что Алине стало почти неприятно.
— Вам чего? — холодно спросила Алина, не приглашая их войти.
— Алина, родная, — начала Лариса Петровна, делая попытку слащаво улыбнуться, что вышло ужасающе. — Мы к тебе… мириться. Семья же. Все бывает.
— У меня нет семьи, кроме моей дочери, — парировала Алина. — Говорите, что вам нужно. У меня мало времени.
Лариса Петровна потеряла настрой на милую беседу. Ее лицо исказилось.
— Ну хорошо! По делу тогда! Мы знаем, что ты теперь при деньгах. Разъезжаешь на дорогой машине, в шикарной квартире живешь. А мы… мы в долгах! Виктору операция нужна, срочно! Сердце! А ты тут в шоколаде катаешься!
Алина медленно перевела взгляд на Максима.
— И что? — спросила она.
— Как что? — взорвалась свекровь. — Мы семья! Ты должна нам помочь! Это твой долг! Мы столько лет тебя приючали, кормили!
Алина внимательно посмотрела на каждого из них. На бывшего мужа, который так и не нашел в себе сил поднять на нее глаза. Потом на свекра, который предпочел отвести взгляд. И наконец на свекровь, с ее вечными претензиями.
— Мой долг? — ее голос прозвучал тихо, но с такой стальной твердостью, что Лариса Петровна невольно отступила на шаг. — Мой долг — перед дочерью, которую вы три года не вспоминали. Перед самой собой, которую мне пришлось собирать по кусочкам после того, как вы вышвырнули нас на улицу. А перед вами у меня ничего нет. Кроме испорченной юности и нескольких лет унижений. Вы мне ничего не должны. И я — вам.
— Алина… — наконец поднял на нее глаза Максим. Его голос был хриплым и прерывистым. — Я… я знаю, что виноват. Я был тряпкой. Но папа действительно болен. Помоги, пожалуйста. Хоть сколько-нибудь.
В его глазах она увидела искреннее отчаяние. Но было уже поздно. Те чувства, которые она к нему испытывала, умерли. Их больше не было.
— Максим, ты мог увидеться с дочерью в любой день за эти три года. Ты мог позвонить, написать. Но ты выбрал молчание. Теперь вы все пришли ко мне не потому, что раскаялись, а потому, что вам нужны деньги. В этом и есть вся ваша суть.
— Так ты отказываешься помогать? — просипела Лариса Петровна, и вся ее наигранная доброта испарилась, уступив место злобе. — Мы же по-хорошему пришли!
— Ваше «по-хорошему» ничем не отличается от «по-плохому», — ответила Алина. — Суть одна — наглость и чувство собственной исключительности. Вы не извинились. Вы пришли требовать. Как и всегда.
Она сделала шаг назад, взявшись за ручку двери.
— Разговор окончен. Не приходите больше. И не звоните.
И она закрыла дверь. Плотно. Навсегда отрезая их от своей новой, настоящей жизни.
Сначала за дверью стояла тишина, а потом донесся сдавленный, яростный крик Ларисы Петровны и звук удаляющихся, спотыкающихся шагов.
Алина прислонилась к косяку и закрыла глаза. Руки у нее слегка дрожали, но на душе было странно спокойно. Она сказала все, что хотела. И наконец поставила точку.
Тишина, повисшая за дверью, была оглушительной. Алина несколько секунд стояла, прислонившись лбом к прохладной поверхности, прислушиваясь к отступающим шагам и приглушенным возгласам. Гнев, чистой и праведный, кипел в ней, но теперь ему на смену приходила холодная, расчетливая ясность. Она понимала — они не отступят. Эта визитом все не закончится.
Она дождалась, когда лифт заберет их, и подошла к окну. Через минуту она увидела, как трое фигур вышли из подъезда. Лариса Петровна что-то яростно жестикулировала, Виктор Сергеевич беспомощно разводил руками, а Максим просто стоял, опустив голову. Они ненадолго замерли в нерешительности, а затем поплелись прочь.
«Хватит, — мысленно сказала себе Алина. — Бегать от них и прятаться — не выход. Нужно решить этот вопрос раз и навсегда. Цивилизованно. Так, чтобы у них отпало желание когда-либо ко мне возвращаться».
Она прошла в кабинет, села за компьютер и открыла файл с типовым договором займа. Она не была юристом, но три года работы в недвижимости научили ее основам документального оформления сделок. Она внесла в шаблон несколько правок, продумав каждую деталь.
На следующий день она отправила Максиму на его старый, еще с семейных времен, электронный ящик короткое письмо. Без эмоций, только факты.
«Максим, учитывая ваши обстоятельства, я готова рассмотреть возможность предоставления финансовой помощи. Встреча завтра в 18:00 в моем офисе. Адрес прилагаю. При себе иметь паспорта. Алина».
Она знала, что он получит письмо. Знала, что они придут. Любопытство и жадность всегда были их слабым местом.
Ровно в шестнадцать пятдесят пять ее секретарь сообщила о приходе гостей. Алина сидела за своим рабочим столом в просторном кабинете с панорамным видом на город. На ней был строгий деловой костюм, волосы убраны, на лице — выражение нейтральной готовности к переговорам.
В кабинет вошли все трое. Выглядели они менее уверенно, чем у ее порога. Лариса Петровна, оглядывая дорогую обстановку, пыталась скрыть смесь зависти и подобострастия.
— Ну вот, совсем другое дело, — начала она, садясь в кресло без приглашения. — Я знала, что ты одумаешься. Семья есть семья.
— Это не семейный визит, Лариса Петровна, — холодно парировала Алина. — Это деловая встреча. Вы заявили о необходимости денег. Я готова их предоставить. Но на определенных условиях.
Она вынула из папки три распечатанных экземпляра договора и положила перед ними.
— Это договор беспроцентного займа. Сумма — триста тысяч рублей. Именно столько, по моим оценкам, требуется на качественную операцию и реабилитацию. Срок возврата — один год.
Лариса Петровна уставилась на бумаги, словно они были на незнакомом языке.
— Какой еще займ? Мы же не чужие люди!
— Именно так оформляются финансовые отношения между не близкими родственниками, — четко произнесла Алина. — Чтобы избежать недоразумений. Но есть одно условие.
Она сделала паузу, глядя прямо на Ларису Петровну.
— Договор будет заключен под залог вашей квартиры. Той самой, из которой вы меня когда-то выгнали.
В кабинете повисла гробовая тишина. Лицо Ларисы Петровны побагровело.
— Ты что, нашу квартиру хочешь отобрать?! — ее голос взвизгнул до неприличных тонов. — Это мой дом! Я там всю жизнь прожила!
Виктор Сергеевич побледнел и схватился за сердце. Максим вскочил с места.
— Алина, это же грабеж! — вырвалось у него.
Алина оставалась спокойной. Она откинулась на спинку кресла.
— Нет. Я предлагаю цивилизованную сделку. Бизнес. Ничего личного. Вы получаете нужную вам сумму без процентов. Я получаю гарантии. Если вы вернете деньги в срок, квартира останется вашей. Если нет — по закону, она перейдет в мою собственность. Вам ведь нравилось говорить о выгоде и деньгах? Вот вам и выгода.
— Но это же кабала! — закричала Лариса Петровна.
— Нет, — Алина мягко положила руку на стопку документов. — Кабала — это когда тебя вышвыривают на улицу с маленьким ребенком без средств к существованию. А это — финансовая ответственность. То, чего вы, судя по всему, всегда избегали.
Она посмотрела на Максима.
— Ты хочешь помочь отцу? Это твой шанс. Найди работу, возьми кредит в банке, верни мне деньги, и твои родители останутся в своей квартире. Или ты, как и тогда, предпочитаешь, чтобы за тебя все решили другие?
Максим смотрел на нее с таким смятением и болью, что, казалось, вот-вот рухнет. Но Алина больше не велась на эту игру. Она видела перед собой не несчастного мужчину, а сообщника в преступлении против нее и ее дочери.
— Я… я не могу… — прошептал он.
— Вот видишь, — резюмировала Алина. — Вы хотите помощи, но не готовы нести за нее ответственность. Вы по-прежнему ждете, что мир вам что-то должен.
Она собрала документы и положила их обратно в папку. Жест был окончательным.
— Мое предложение действует до конца недели. Дальше я сниму его с рассмотрения. Решайте. Теперь, если вы все, я прошу меня извинить. У меня запланирована встреча с клиентами, которые ценят мое и свое время.
Она нажала кнопку вызова секретаря. Дверь открылась.
Лариса Петровна, не в силах вымолвить ни слова, тяжело поднялась и, не глядя ни на кого, вышла. Виктор Сергеевич поплелся за ней.
Максим задержался на секунду. Его губы дрогнули.
— Прости… — снова прошептал он.
— Прощения просишь у меня ты, а помощь нужна твоему отцу, — безжалостно заметила Алина. — Не кажется ли тебе, что твои приоритеты снова перепутаны? Всего доброго, Максим.
Он вышел, и дверь закрылась. На этот раз Алина была уверена — они не вернутся. Она предложила им не унижение, а выбор. И они, как и всегда, выбрали обиду вместо решения проблем. Их гордыня оказалась дороже здоровья и крыши над головой. И в этом заключалась главная трагедия этой семьи, которую она навсегда оставила в своем прошлом.
Конец недели прошел, а звонка или сообщения от Максима так и не поступило. Алина не удивилась. Их молчание было таким же красноречивым, как и три года назад. Они предпочли гордость и обиду — помощи, иллюзию контроля — реальному решению проблемы. Это был их выбор, и теперь она могла с чистой совестью закрыть эту дверь навсегда.
Однако спустя несколько дней, ближе к вечеру, когда она заканчивала работу, секретарь вновь сообщила о визите Максима. На этот раз он был один.
Алина разрешила ему пройти. Он вошел в кабинет, но не садился, оставшись стоять посреди просторного помещения. Он выглядел еще более разбитым, чем в прошлый раз, словно не спал все эти дни.
— Я пришел не из-за денег, — тихо начал он, глядя куда-то в пол. — И не из-за договора.
Алина молча ждала, сложив руки на столе.
— Я пришел… чтобы попросить прощения. По-настоящему. Без оправданий. Ты была права во всем. Я был слабым. Я был тряпкой. Я позволил матери разрушить нашу семью и украсть у меня те годы, которые я должен был быть мужем и отцом.
Он поднял на нее глаза, и в них стояла такая неподдельная мука, что на мгновение Алине стало его жаль. Но лишь на мгновение.
— Я не могу это исправить. Я понимаю, что ничего уже не вернуть. Но я хочу, чтобы ты знала — я сожалею. Каждый день. И то, что я не искал тебя… это не потому, что не хотел. А потому, что мне было стыдно. Невыносимо стыдно.
Алина внимательно слушала, не перебивая. В его словах звучала правда, и она это признавала. Но правда и прощение были разными вещами.
— Спасибо, что сказал это, — наконец произнесла она, и ее голос был ровным, но не жестким. — Я принимаю твои извинения.
В глазах Максима блеснула слабая надежда, но Алина тут же ее погасила.
— Но это ничего не меняет, Максим. Ты сломал не только мое доверие. Ты сломал веру своей дочери в то, что у нее есть папа, который ее защитит. Она спрашивала о тебе. А потом перестала.
Она встала и подошла к окну, глядя на вечерний город.
— Ты хочешь видеться с Софийкой? — спросила она, поворачиваясь к нему.
— Да! — вырвалось у него, и в этом слове был весь его страх и все отчаяние. — Конечно, хочу!
— Хорошо. Я не имею права лишать ее отца, если он действительно этого хочет. Но доверия между нами нет и не будет. Поэтому все общение будет происходить через моего юриста. Он составит график встреч, определит правила. Сначала — короткие свидания в моем присутствии или присутствии психолога. Потом, если все будет хорошо, можно будет обсуждать больше. Но это — долгий путь. И он начинается с нуля.
Максим слушал ее, и по его лицу было видно, как тяжело ему слышать эти холодные, юридические термины применительно к его собственной дочери.
— Я не могу тебе просто доверять, Максим, — голос Алины дрогнул, выдавая остатки старой боли. — Ты однажды уже предал нас. Я должна защищать ее. Даже от тебя.
Он кивнул, с трудом сглатывая ком в горле.
— Я понимаю. Я согласен на любые условия.
— Тогда мой юрист свяжется с тобой на следующей неделе, — сказала Алина, возвращаясь за свой стол. Это был жест, завершающий беседу.
Максим постоял еще мгновение, словно надеясь, что она что-то добавит, скажет какое-то теплое слово. Но она уже открыла ноутбук, погрузившись в работу. Ее лицо было спокойным и сосредоточенным.
— Прощай, Алина, — тихо сказал он.
— До свидания, Максим.
Он вышел. Дверь закрылась. Алина откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. В горле стоял ком. Это было тяжело. Гораздо тяжелее, чем та сцена с его матерью. Потому что в его глазах она увидела того самого Максима, которого когда-то любила. Но того человека больше не существовало. Так же, как и той наивной девушки, которой была она сама.
Вечером того же дня она стояла в своей гостиной, глядя на играющую на ковре Софийку. Девочка что-то увлеченно рассказывала своему плюшевому мишке, ее голосок был звонким и счастливым.
Алина подошла к окну. Город зажигал огни, и в каждом окне текла своя жизнь — со своими драмами, радостями и потерями. Ее жизнь тоже текла своим чередом. Она прошла через ад, унижение и отчаяние. Вытащила себя сама, построила карьеру, дала дочери уверенность и любовь.
Она не чувствовала триумфа. Не чувствовала радости от того, что «отомстила». Она чувствовала лишь тихое, глубокое спокойствие. Спокойствие человека, который прошел через бурю, не сломался и нашел в себе силы не просто выжить, а построить новую, лучшую жизнь на руинах старой.
Семья Максима осталась там, в своем прошлом — со своими проблемами, своей гордыней и вечными обидами. Их пути окончательно разошлись.
Алина обернулась к дочери, улыбнулась и пошла к ней, чтобы обнять. Она была свободна. Она выжила. Она победила. Не их, а саму себя. И это была единственная победа, которая имела настоящую цену.