Тихий вечер пятницы был для Кати и Максима священным ритуалом. Аромат свежесваренного кофе, мягкий свет торшера, отбрасывающий теплые тени на стены их уютной гостиной, и глухое урчание их кота Мурзика на диване. Две рабочих суеты позади, впереди — два дня полного, ничем не омраченного покоя. Катя пристроилась у Максима под мышкой, закрыв глаза, и мысленно благодарила себя за то, что три года назад они с мужем взяли ипотеку именно на эту трешку на окраине города. Их крепость. Их тихая гавань.
— Закажем на ужин суши? — лениво спросил Максим, перелистывая страницу книги на планшете.
—А почему бы и нет? — улыбнулась Катя. — Полностью поддерживаю идею о полном бездействии.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел, разрывающий эту идиллию. Они переглянулись. Не ждали никого. Максим нахмурился, поднялся с дивана и посмотрел в глазок. Выражение его лица сменилось с удивления на легкую тревогу.
— Кать, это твоя мама, — тихо сказал он. — И... кажется, не одна.
Сердце Кати на мгновение замерло, потом забилось чаще. Отношения с матерью, Людмилой Петровной, в последние годы были сложными, отдаленными. Телефонные разговоры раз в неделю для галочки и редкие визиты по большим праздникам. Что она делает здесь, в пятницу вечером, без предупреждения?
Катя открыла дверь. На пороге стояла Людмила Петровна, а за ее спиной — ее брат Сергей, его жена Ира и их пятилетний сын Степан, который прятался в складках маминой куртки. У ног этой немой группы стояли три огромные, набитые доотказа сумки и чемодан на колесиках.
— Катюша, родная! — Людмила Петровна, не дожидаясь приглашения, шагнула в прихожую и обняла дочь с такой театральной страстью, будто не виделись они лет десять. — Прости, что без звонка. Беда у нас.
— Мама, что случилось? — спросила Катя, ошеломленно глядя на Максима.
— С отцом твоим поругалась. Окончательно и бесповоротно! — мама драматично вытерла несуществующую слезу. — Выгнал нас, понимаешь? Выгнал на улицу! Говорит, или я, или твой сынок с его семейством. Ну, я, конечно, с детьми. Куда я их?
Сергей молча перекатил чемодан через порог, словно это было само собой разумеющимся. Ира с деланно-несчастным видом повела Степана вглубь коридора.
— Мы всего на несколько денёчков, Кать, — вступила она тонким, слащавым голоском. — Пока с отцом твоим мама не помирится или пока мы комнату не снимем. Очень уж пристанища не было.
Максим молча наблюдал за этой картиной, его лицо становилось все каменнее. Катя чувствовала, как почва уходит у нее из-под ног. Несколько дней? С тремя сумками и чемоданом? Ее мозг отказывался это воспринимать.
— Ну, вы где там? Проходите, располагайтесь, — уже взяв себя в руки, скомандовала Людмила Петровна, направляясь в гостиную, как полноправная хозяйка. — Ух, какая у вас чистота. Прям нежиться тут можно.
Вечер пошел под откос. Гостей расселили: маму — в гостевой комнате, Сергея с Ирой и Степой — в детской, которая была кабинетом Максима и хранилищем их хобби. Суши были заказаны на бóльшее количество человек, и их едва хватило. Степан капризничал и раскидал по полу половину игрушек из коробки, которую Катя хранила на будущее. Ира, вместо того чтобы успокоить сына, с интересом разглядывала фотографии на полках.
Позже, когда все более-менее устроились, Катя зашла на кухню за водой. Максим стоял у окна и смотрел в темноту.
— Макс, прости, — тихо сказала Катя, обнимая его сзади. — Я не знала...
—Они явно собрались надолго, Кать, — так же тихо ответил он, не оборачиваясь. — Ты это понимаешь, да? Несколько дней — это ложь, в которую они сами верят.
— Мама помирится с папой, и они уедут. Неделя, максимум две.
—Надеюсь, ты права, — он повернулся к ней. Его глаза были усталыми. — Потому что я не уверен, что выдержу твоего брата дольше. Он за ужином мой новый ноутбук чуть не залил, даже «извини» не брякнул.
Катя вздохнула. Она хотела верить в лучшее.
Неделя пролетела в суматохе. Гости не собирались уезжать. Более того, они обосновывались. Людмила Петровна взяла под свой контроль кухню, везде расставив баночки со специями «как надо». Сергей целыми днями сидел в гостиной перед их телевизором, а по вечерам требовал пива. Ира перестала изображать гостью и начала давать Кате «советы» по уборке и готовке.
Однажды вечером, проходя по коридору к спальне, Катя задержалась у приоткрытой двери гостевой комнаты. Мама говорила по телефону, и ее голос, обычно громкий и властный, теперь был приглушенным и доверительным.
— Да, Лен, не переживай ты так! Всё уладится. Конечно, тут тесно, шумно... Но что поделать? — Пауза. — А, Катя и Максим? Ничего, потерпят. Они же молоды, им всё нипочем. Да и квартиру эту они вскорости освободят, не сомневайся. Куда они денутся? Терпим немного, зато всё потом нашим достанется. Золотые пески, я тебе говорю!
Катя застыла на месте, будто ее окатили ледяной водой. «Квартиру освободят». «Всё потом нашим достанется». Эти слова звенели в ушах, складываясь в ужасающую картину. Это был не визит. Это было мягкое, но настойчивое вторжение с далеко идущими планами. И ее родная мама была в этом главным стратегом.
Она тихо отступила назад, в темноту коридора, прислонилась спиной к прохладной стене и закрыла глаза. Это был уже не ее дом. Это была территория, которую у нее начали отбирать. По сантиметру.
Неделя перетекла во вторую, а затем незаметно подкрался и конец месяца. Первоначальное чувство неловкости у «гостей» испарилось, как утренний туман. Его сменила плотная, удушающая атмосфера полного и беспрекословного права на чужое пространство.
Катин день начинался не с аромата кофе, а с густого запаха жареного лука и громких голосов из кухни. Людмила Петровна вставала раньше всех и устраивала настоящую стряпню, будто готовила на целую армейскую часть. Катя, выйдя из спальни, заставала разбросанную посуду и следы муки на столешнице.
— Ой, Катюш, ты уж сама как-нибудь, — отмахивалась мать, когда дочь пыталась аккуратно протереть стол. — Убегаю, на маркет надо, у вас тут вообще ничего нет. Хоть бы соли нормальной купили.
Сергей окончательно обосновался в гостиной. Его место на диване было священным. Он проводил там дни, играя в мобильные игры или смотря телевизор на такой громкости, что стены слегка вибрировали. По вечерам он требует пиво.
— Макс, а у тебя же есть та самая шведская модель? — как-то раз спросил он, не отрывая глаз от экрана.
— Какая модель? — насторожился Максим.
— Ну, отвертка-мультитул. У меня тут наушники сломались, поглядеть надо.
Максим, скрипя сердцем, принес свой дорогой профессиональный набор из кабинета-детской. Через час он нашел его на балконе. Инструменты были разбросаны, на одной из бит виднелись свежие царапины, а рядом валялись разобранные наушники. Сергей даже не удосужился всё собрать.
— Сергей, я же просил аккуратно, — сквозь зубы произнес Максим, стараясь сдержать ярость.
— Да расслабься, ничего с ним не случилось, — пожал плечами брат. — Вещь должна работать, а не пылиться.
Но самый острый дискомфорт Катя испытывала от Иры. Та восприняла временное проживание как возможность провести тотальный аудит их жизни. Она могла взять с полки любую вазу, купленную Катей и Максимом в путешествии, и покрутить ее в руках со словами: «Непрактично. Пылиться будет». Она комментировала состав продуктов в холодильнике, качество штор и даже марку стирального порошка.
Однажды Катя не выдержала. Зайдя в свою же спальню, она застала Иру, которая разглядывала фото на комоде.
— Ира, а тебе чего? — спросила Катя, и в ее голосе впервые прозвучала сталь.
— Ой, извини! — Ира сделала большие глаза, но не смутилась. — Просто смотрю, какая ты была полненькая на свадьбе. Сейчас, конечно, получше. Диету держишь?
Катя не нашлась что ответить. Она чувствовала себя чужой в собственном доме.
Кульминация наступила в субботу. Катя решила навести порядок в кладовке, где стояли коробки с зимними вещами и старыми книгами. Открыв дверь, она остолбенела. Полки, которые она помнила аккуратными и полупустыми, были завалены какими-то чужими коробками, свертками и детскими игрушками Степы. Свои же вещи, ее зимние ботинки, коробка с Максимовыми чертежами и их общий походный рюкзак были грубо сдвинуты в угол и накрыты старым одеялом.
Она стояла и смотрела на этот хаос, и внутри что-то надломилось. Это был уже не просто бытовой дискомфорт. Это было прямое вторжение. Они не просто заняли пространство, они вытесняли ее саму, ее память, ее прошлое.
В тот же вечер, поймав мать наедине на кухне, Катя решила поговорить.
— Мам, нам нужно обсудить, сколько вы еще планируете здесь оставаться. Нам с Максимом тяжело.
Людмила Петровна, мывшая посуду, замерла. Затем медленно вытерла руки, развернулась к дочери. Ее лицо изменилось мгновенно. Из уставшей, но добродушной хозяйки оно превратилось в маску трагической обиды. Глаза наполнились слезами.
— Ты... ты нас выгоняешь? — ее голос дрогнул, и Катя почувствовала укол острого, вымуштрованного годами чувства вины. — Своего родного брата? Маленького Степушку? На улицу? В никуда?!
— Мама, я не говорю про улицу! Я говорю, что нужно искать варианты! Вы сами сказали — на несколько дней!
— Варианты! — всхлипнула Людмила Петровна, уже вовсю играя свою роль. — Какие варианты у бедной женщины с ребенком на руках? А этот, — она мотнула головой в сторону гостиной, где сидел Сергей, — работу найти не может! Ты думаешь, мне легко? Ты хоть представляешь, каково это — не иметь своего угла?
Она подошла ближе, и ее шепот стал ядовитым.
— И ты, моя родная дочь, в такой момент вместо поддержки думаешь о своем «комфорте»? Ты бессердечная, Катя. Я не ожидала от тебя такого.
Катя отступила на шаг, сраженная этим театром. Любое её логичное слово разбивалось о стену манипуляции. Она чувствовала себя жестокой, черствой эгоисткой, хотя знала, что это неправда. Она просто хотела вернуть свой дом. Но в картине мира ее матери это было страшным преступлением.
Она молча вышла из кухни, оставив маму упиваться своей мнимой жертвенностью. В гостиной Сергей что-то громко требовал у Максима, а из детской доносился плач Степы. Катя закрыла глаза, прислонившись лбом к прохладной стене в коридоре. Ее крепость была разрушена. Враги не штурмовали ворота, они тихо и нагло расположились в ее стенах, уверенные в своей безнаказанности. И ее собственная мама вручила им ключи.
Тишина после того разговора с матерью была тяжелой и звенящей. Людмила Петровна демонстративно ходила по квартире с видом мученицы, вздыхала, прикладывая руку к сердцу, и отводила глаза, когда Катя пыталась заговорить о бытовых мелочах. Сергей и Ира, чувствуя «официальную» поддержку главы семейства, стали еще наглее. Теперь они не просто занимали пространство — они вели себя как полноправные хозяева, а Катя с Максимом превратились в назойливых соседей, которых терпят из милости.
Однажды среда выдалась особенно тяжелой. На работе у Кати сорвался важный проект, и она вернулась домой раньше обычного, мечтая лишь о тишине и одиночестве. Открыв дверь, она услышала из гостиной не только голос Иры, но и другие, незнакомые женские голоса.
Катя замерла в прихожей, не в силах сделать шаг. Из гостиной доносился бойкий, хвастливый голос Иры.
— Ну да, конечно тесноновато пока, но это временно! — говорила она. — Главное, что перспективы очевидны. Это же практически наша будущая жилплощадь!
У Кати перехватило дыхание. Она прислушалась, прижавшись к стене.
— А ваша сестра? Не против? — послышался вопрос одной из подруг.
Ира фыркнула.
— Катя? Да какое она имеет право быть против? Она же замужем, у нее муж-то с деньгами, еще одну квартиру купят. А мы тут с ребенком, без нормального жилья. Да и мама Люда всё уже решила. Она сказала, что по праву эта квартира должна отойти нам. Катя тут поживет немного для виду, а потом... сами понимаете. Освободит.
Катя почувствовала, как по ногам пробежала ледяная дрожь. Это было уже не пассивное ожидание, не мамины туманные намеки. Это был четкий, уверенный план, который уже обсуждали с посторонними. Ее собственный дом в глазах ее же родни был всего лишь временным пристанищем перед тем, как перейти к ним.
Она не помнила, как вошла в гостиную. Трое женщин, подружки Иры, сидели на ее диване, попивая кофе из ее же чашек. Ира, увидев Катю, на секунду смутилась, но тут же взяла себя в руки и сладко улыбнулась.
— Ой, Катя, ты уже дома! А мы тут с девочками кофеёк пьем. Присоединяйся!
— Ира, выйди ко мне на кухню. Сейчас же, — произнесла Катя тихим, но таким стальным голосом, что улыбка на лице Иры мгновенно исчезла.
На кухне Катя, дрожа от ярости и обиды, уперлась руками в столешницу.
— Что это было, Ира? Что за бред ты несешь посторонним людям в моем доме?
— Какой бред? — попыталась сделать невинное лицо Ира. — Я ничего такого...
— Я слышала каждое слово! «Будущая жилплощадь»? «Мама всё решила»? «Освободит»? Ты вообще в своем уме?
В этот момент в кухню, привлеченный голосами, зашел Сергей. Он посмотрел на разгневанную Катю и на свою смущенную жену, и на его лице появилось понимающее выражение.
— Чего опять шумите? — буркнул он, доставая из холодильника банку с солеными огурцами.
— Твоя жена уже новых хозяев в наш дом приглашает! — повернулась к нему Катя. — Объясни, Сергей, что это за сказки про то, что квартира вам «по праву» положена?
Сергей открутил крышку, сунул в банку два пальца, вытащил огурец и откусил половину. Он смотрел на Катю с наглой, спокойной уверенностью, которая была страшнее любой истерики.
— А чего ты раскричалась, как потерпевшая? — прожевал он. — Мама же сказала, что эта квартира по праву нам с Ирой положена. Ты замужем, у тебя Максим, мужчина с доходом, а мы вот с ребенком и без своего угла. Вам не трудно, а нам необходимо. Логично же. Мама все за нас решила. Мы не волнуемся.
Он говорил это так просто, так буднично, что у Кати на секунду возникло сомнение: а вдруг это правда? Вдруг она что-то упустила, какой-то документ, устную договоренность? Эта мысль была настолько чудовищной и абсурдной, что ее сознание на мгновение отказалось ее принимать.
— Какая мама? Какое право? — прошептала она. — Это моя квартира! Я ее покупала! На свои деньги! До брака!
Сергей пожал плечами, доедая огурец.
— Ну, мама там что-то говорила... что ты не против. Что семья должна помогать семье. Так что не делай из этого трагедию. Поживем тут немного, а там видно будет.
Он повернулся и вышел из кухни, оставив Катю одну с Ирой и с нарастающим ужасом в душе. Ира, видя, что муж ее «прикрыл», снова набралась наглости.
— Ну вот, сама все слышала, — сказала она, поправляя волосы. — Нечего тут сцены устраивать. Всё и так понятно.
Катя не ответила. Она смотрела в спину уходящему брату и понимала: это была не просто наглость. Это была система. Вера в свою безнаказанность и право на чужое, подпитанная словами их общей матери. И это было уже не семейное недоразумение. Это была война за ее дом, которую она даже не знала, что ведет. А противник уже давно разработал план наступления и был уверен в своей победе.
Тот вечер и последующая ночь стали для Кати временем парализующего страха и навязчивых мыслей. Слова Сергея «мама всё решила» и «квартира по праву наша» звенели в ушах, как набат. Эта уверенность, это спокойное ощущение собственности на чужое — оно не могло взяться из ниоткуда. Значит, было какое-то основание. И самое ужасное, что это основание могла создать только ее мать.
Она почти не спала, ворочаясь рядом с молчаливым Максимом, который лишь изредка сжимал ее руку в темноте, словно пытаясь удержать от падения в пропасть.
На следующее утро, едва дождавшись, когда Максим уйдет на работу, а Сергей займет свой пост в гостиной, Катя направилась в комнату к матери. Людмила Петровна завтракала, уютно устроившись на кровати, и смотрела сериал на планшете.
— Мама, нам нужно поговорить. Серьезно, — начала Катя, закрывая за собой дверь.
— Опять? — вздохнула мать, не отрывая взгляда от экрана. — Опять про то, как мы тебе мешаем?
— Нет. Про то, что ты сказала Сергею и Ире. Про то, что моя квартира по праву должна отойти им.
Людмила Петровна замедлила движение руки с кружкой. На ее лице мелькнуло что-то похожее на испуг, но оно тут же сменилось привычной маской невинной обиды.
— Что ты несешь, Катя? Я никогда ничего такого не говорила! Это они, наверное, что-то не так поняли.
— Они поняли все абсолютно правильно и прямо! — голос Кати дрогнул. — Ира уже подружкам рассказывает, как они обустроятся в моей квартире, когда я ее «освобожу»! А Сергей вчера мне заявил, что ты все за них решила! Что это, мама? Что ты наговорила?
Людмила Петровна отставила кружку и выключила планшет. Она сложила руки на коленях, приняв вид оскорбленной добродетели.
— Ну, могла, конечно, в сердцах что-то ляпнуть... Когда мы с отцом ругались, я была в отчаянии! Могла сказать, что вот, мол, у Кати хорошая квартира, она не оставит брата в беде... Но это же просто слова! Утешительные слова для самой себя!
— Это не просто слова! — Катя подошла ближе. — Для них это — руководство к действию. Они уже здесь хозяйничают, мама! Они верят, что это их будущий дом! Ты дала им эту уверенность!
Внезапно Людмила Петровна изменила тактику. Ее глаза наполнились слезами, но на этот раз они казались настоящими — слезами страха и растерянности.
— Катюша, родная... — она потянулась к руке дочери, но та отстранилась. — Я, может, и погорячилась... Но ты же понимаешь, мне же надо было их как-то успокоить! Сергей без работы, Ира с ребенком... Я же не могла сказать, что мы им не нужны! Я так, похвасталась немного перед ними, что у нас есть надежный тыл... Что дочь не оставит. Я же хотела как лучше!
«Как лучше». От этих слов у Кати похолодело внутри. Ложь, порожденная тщеславием и желанием выглядеть спасительницей в глазах сына, теперь угрожала разрушить жизнь ее дочери.
— Ты понимаешь, что из-за твоего «как лучше» мне теперь, возможно, придется выгонять их через суд? — прошептала Катя.
— Что ты! — мама всплеснула руками. — Какие суды! Это же семья!
Катя не стала больше спорить. Она вышла из комнаты, чувствувая себя абсолютно опустошенной. Правда, которую она узнала, была ужасной, но не смертельной. Мать не совершала юридического преступления, она совершила предательство, наговорив глупостей.
Чтобы окончательно успокоить себя, Катя достала из сейфа синюю картонную папку с надписью «Квартира». Она перелистала документы: договор купли-продажи, выписку из ЕГРН, где черным по белому было указано, что она единственная собственница. Никаких обременений, никаких долей. Она вздохнула с облегчением. Юридически все было чисто.
И тут ее взгляд упал на фотографию в паспорте. Ее собственное уставшее лицо смотрело на нее. И вдруг ее пронзила ледяная мысль. А не могла ли мама как-то иначе обеспечить их «право»? Не подписывала ли она сама чего-то, какого-то глупого документа, поддавшись на уговоры?
Она снова позвонила отцу. На этот раз она была спокойнее и конкретнее.
— Пап, я все знаю. Знаю, что мама наобещала Сергею с Ирой золотые горы насчет моей квартиры.
На том конце провода повисло тяжелое молчание.
— Катя... — наконец сказал отец. — Держись от них подальше. Твоя мать... она в последнее время сама не своя. Готова ради Сережи на все.
— Пап, скажи мне прямо. Ты не в курсе, не подписывала ли я у мамы чего? Какого-нибудь документа? Она могла подсунуть что-то под видом какой-нибудь ерунды...
Отец снова замолчал, и Катя почувствовала, как по спине бегут мурашки.
— Документ... — медленно проговорил он. — Не знаю, дочка. Не знаю. Но Людка, когда мы ссорились в последний раз, кричала, что я ей не нужен, что у нее все схвачено. Говорила... — он сделал паузу, будто собираясь с мыслями, — говорила, что ты... ну, будто бы подарила им что-то. Или обещала подарить. Я не понял. Было не до того. Но что-то про дарственную она ляпнула. Мимоходом.
Слово «дарственная» повисло в воздухе, как приговор. Телефон выскользнул из ослабевших пальцев Кати и упал на пол. Весь мир сузился до одной чудовищной мысли. А вдруг? Вдруг в тот день, когда она подписывала кучу бумаг для банка, мама подсунула ей и другой листок? Или когда она болела и была не в себе? Она ничего не помнила! Но эта неуверенность, это семя сомнения, посаженное отцом, было страшнее любой явной угрозы.
Она не могла этого допустить. Она должна была узнать правду. Даже если это означало спуститься в самый ад их семейных разборок.
Слово «дарственная» стало навязчивой идеей. Катя провела всю ночь, лихорадочно перебирая в памяти каждый подписанный ею документ за последние несколько лет. Кредитные договоры, заявления в детский сад для племянника, которое она по просьбе матери подписала, будучи поручителем? Каждая бумажка, каждый клочок, подписанный ею не глядя, теперь казался потенциальной ловушкой. Она чувствовала себя так, будто у нее из-под ног убрали твердую почву, оставив зыбкий песок сомнений.
Утром, с красными от недосыпа глазами, она сказала Максиму, что не пойдет на работу. Он, видя ее состояние, лишь кивнул.
—Я тоже возьму отгул. Мы идем к юристу, — заявил он, и в его голосе не было места для возражений. — Это кончилось, Кать. Сегодня же.
Через два часа, благодаря звонку знакомого, они сидели в строгом, но уютном кабинете адвоката Маргариты Викторовны. Женщина лет пятидесяти в деловом костюме внимательно слушала их сбивчивый, переполненный эмоциями рассказ. Она не перебивала, лишь изредка уточняла детали, делая пометки в блокноте.
Когда они закончили, Маргарита Викторовна отложила ручку.
—Давайте по порядку, — начала она спокойным, обнадеживающим тоном. — Первое и главное: без вашего нотариально заверенного согласия никакая дарственная на эту квартиру недействительна. Даже если бы вы подписали какой-то документ дома, под давлением, он не имеет никакой юридической силы. Собственность защищена законом.
Катя выдохнула, будто с нее сняли многопудовый груз. Максим сжал ее руку.
—Но... но они так уверены, — прошептала Катя.
—Уверенность, основанная на заблуждении или на лжи, — не ваша проблема, а их, — твердо сказала юрист. — Теперь о их праве здесь находиться. Они прописаны в этой квартире?
— Нет! Конечно, нет! — покачала головой Катя.
—Тогда они просто граждане, находящиеся на вашей жилплощади с вашего первоначального разрешения. И вы имеете полное право это разрешение отозвать.
— Мы пробовали говорить! Они не уходят!
—Разговор — это первый шаг. Но когда он не работает, подключается закон. Вам нужно действовать по четкому алгоритму. Запомните.
Маргарита Викторовна перечислила пункты по пальцам, как врач, выписывающий рецепт.
—Первое: сбор доказательств. Фиксируйте все. Любые оскорбления, угрозы, порчу имущества. Письменно, на диктофон, на видео. Если решите ставить камеру в общих зонах без звука — это законно, вы фиксируете порядок на своей территории. Со звуком — спорно, но для личного использования сгодится.
— Второе: официальное уведомление. Вы составляете письменное требование в двух экземплярах, где четко указываете, что отзываете свое разрешение на проживание и предлагаете им добровольно освободить помещение в течение, скажем, семи дней. Один экземпляр вручаете под роспись. Если откажутся подписывать — отправляйте заказным письмом с уведомлением о вручении. У вас будет документальное подтверждение.
— И если они и тогда не уйдут? — спросил Максим.
—Тогда третье: иск в суд о выселении граждан, не являющихся собственниками и не прописанных в жилом помещении. С теми доказательствами, что вы соберете, и с копией уведомления, суд примет вашу сторону. Дальше будут работать судебные приставы.
Катя слушала, и к ней постепенно возвращалась уверенность. Хаос и эмоции обретали четкие юридические контуры. Был план. Была дорога к спасению.
— А если... если они что-то испортят? — спросила она.
—Фиксируйте и оценивайте ущерб. Это отдельный иск. Но, как правило, когда люди понимают, что игра идет по правилам, а не по их понятиям, их пыл утихает.
Они вышли из кабинета юриста, и слепящее осеннее солнце казалось Кате символом надежды. Впервые за последний месяц она чувствовала не бессилие, а контроль над ситуацией.
— Знаешь, что мы сделаем? — сказал Максим, когда они сели в машину. — Купим тот самый диктофон. И я сегодня же настрою старую камеру в коридоре. С сегодняшнего дня начинается операция «Свобода».
Дорога домой пролетела незаметно. Они строили планы, обсуждали текст уведомления. Катя чувствовала прилив сил. Она была готова к бою.
Она открыла дверь своей квартиры с новым ощущением — не жертвы, а полководца, вернувшегося на поле битвы. В прихожей пахло жареной картошкой. Из гостиной доносились голоса. Но что-то было не так.
Катя прошла на кухню и замерла на пороге. Ира стояла у стола и... листала ту самую синюю папку с надписью «Квартира», которую Катя утром, в спешке, оставила на столе.
Услышав шаги, Ира вздрогнула и резко захлопнула папку. Ее лицо выразило мгновенную панику, но она тут же взяла себя в руки и изобразила наивную улыбку.
— Ой, Катя, ты уже вернулась! А я думала, где же наш паспорт лежит, — она виновато потупилась. — Степе в садик нужны копии, вот и искала. А это твои документы? Извини, заглянула случайно.
Катя медленно подошла к столу, взяла папку из рук Иры и прижала ее к груди. Она смотла прямо в глаза невестке, и в ее взгляде не было ни страха, ни сомнений.
— Больше никогда не прикасайся к моим документам, — тихо, но очень четко произнесла Катя. — Поняла? Никогда.
Ира что-то пробормотала в ответ и поспешно ретировалась из кухни. Катя стояла, держа в руках свою синюю папку — символ своей собственности, своей защиты. Война была объявлена официально. И теперь у нее было оружие.
С этого дня в квартире воцарилась новая, незнакомая прежде реальность. Если раньше это была оккупированная, но все же территория с призрачными надеждами на компромисс, то теперь она стала полем боя. И Катя с Максимом перестали отступать.
Они действовали строго по плану, выверенному, как шахматный дебют. Первым ходом стало молчаливое и тотальное прекращение любого обеспечения. Катя перестала закупать продукты «на всех». В холодильнике теперь стояло ее молоко, ее сыр, ее йогурты. Надпись «Катя» появилась даже на пачке гречки. Максим отключил гостеприимный Wi-Fi и сменил пароль.
В первую же субботу Людмила Петровна, привыкшая к тому, что холодильник волшебным образом полнеет, с удивлением обнаружила пустые полки.
—Катя, а где продукты? Чем семью кормить будем?
—Мама, у вас же есть свои деньги, — спокойно ответила Катя, заваривая себе кофе. — Покупайте, что хотите. Я больше не собираюсь содержать взрослых, трудоспособных людей.
Лицо Людмилы Петровны побагровело.
—Так значит, как собака на сене? Сама ешь, а другим даже крошку не бросишь?
—Вы не собаки, вы — мои родственники, которые задерживаются в гостях, — парировала Катя. — А гости, как известно, долго не живут.
Сергей отреагировал на отключение интернета грубой тирадой, но Максим, не повышая голоса, посоветовал ему купить собственную сим-карту с трафиком. Казалось, их спокойная, обдуманная твердость начала действовать.
Но враг не сдавался. Он перешел к партизанской войне. Катя нашла свой любитый свитер, подаренный Максимом, с дыркой на плече, будто от сигареты. В ванной ее дорогая сыворотка для лица была разбавлена водой до консистенции молока. Как-то раз, вернувшись с работы, она застала в гостиной Сергея, который наливал себе виски из бутылки, припасенной Максимом на день рождения.
— Сергей, это не твое, — сказала она, подходя к нему.
—А что тут твое-чужое? — усмехнулся он, отхлебывая прямо из горлышка. — Общее же всё.
—Нет. Ничего общего здесь для тебя нет.
Он пьяно ухмыльнулся и поставил бутылку на стол, пролив золотистую жидкость на светлый деревянный пол.
Самым тяжелым был психологический прессинг. Людмила Петровна, понимая, что слезы и истерики больше не работают, сменила тактику на холодное, ядовитое игнорирование. Она перестала с ней разговаривать, но громко обсуждала «черствую дуру» и «бездушную эгоистку» с Ирой, точно зная, что Катя слышит каждое слово из кухни. Они создавали вокруг нее вакуум, пытаясь выжать морально.
Но Катя держалась. Каждую их пакость, каждую испорченную вещь она фотографировала и заносила в специальный файл на облачном диске. Маленькая камера-пуля, закрепленная Максимом на книжной полке в коридоре, молчаливо фиксировала все их передвижения.
Однажды вечером, когда Катя, измотанная, пыталась уснуть, ее телефон вибрировал. Она посмотрела на экран. Соседка снизу, Ольга Петровна, добрая и немногословная женщина.
«Катюш, привет, прости, что поздно. У тебя там все в порядке?»
Катя села на кровати,сердце заколотилось.
«Вроде да.А что?»
«Да тут сегодня днем какие-то люди под дверью твоей стояли,в глазок заглядывали. Мужчина и женщина, я таких у вас не видела. Я как раз с собакой выходила. Они отошли, когда меня увидели. Мне показалось, или они квартиру твою оценивали? Как-то странно они на нее смотрели.»
Ледяная волна прокатилась по телу Кати. Она поблагодарила соседку и опустила телефон. В голове звенело. «Оценивали». Это было уже за гранью любых домыслов. Они не просто хотели выжить ее. Они планировали продать ее дом у нее из-под носа.
Она тихо спустилась с кровати и вышла в темный коридор. Из гостевой комнаты доносился ровный храп матери. Из бывшего кабинета Максима — тихий шепот Сергея и Иры. Они спали. Спокойно спали в ее доме, строя планы, как его у нее забрать.
Катя подошла к двери, прислонилась к ней лбом и закрыла глаза. Она больше не чувствовала ни страха, ни сомнений. Только холодную, стальную решимость. Их «холодная война» подходила к концу. Скоро должен был грянуть настоящий гром.
Катя намеренно взяла выходной в среду. Утром она сделала вид, что уходит на работу, как обычно. Поцеловала Максима, который договорился о своем отгуле на послеобеденное время, и вышла из квартиры. Но она не поехала в офис. Она просидела три часа в ближайшей кофейне, пила эспрессо и смотрела в одну точку, мысленно репетируя предстоящий разговор. Она знала, что сегодня всё должно решиться. Соседка предупредила ее, что «гости» снова назначили просмотр на сегодняшний день.
Ровно в два часа дня она вернулась домой. Сердце колотилось, но руки не дрожали. Внутри была лишь ледяная, сосредоточенная ярость. Она вставила ключ в замок, глубоко вдохнула и распахнула дверь.
Первое, что она услышала, — это пафосный, сладкий голос своей матери.
—...да, конечно, кухню мы тут потом перепланируем, стену точно снесем, чтобы было больше света...
В гостиной, на ее диване, сидела пожилая пара. А перед ними, как заправский риелтор, расхаживала Людмила Петровна. Сергей и Ира стояли поодаль с самодовольными улыбками. Степа что-то рисовал на обоях фломастером.
Катя остановилась на пороге гостиной, и наступила тишина. Людмила Петровна замерла с открытым ртом. На лицах Сергея и Иры застыли маски замешательства и страха.
— А вы кто? — первым опомнился мужчина из пары.
—Я хозяйка этой квартиры, — абсолютно спокойно ответила Катя. Она не сводила глаз с матери. — А это, как видите, мои незваные гости, которые решили продать то, что им не принадлежит.
— Что ты несешь, Катя? — попыталась взять себя в руки Людмила Петровна, но ее голос дрожал. — Это же... это наши друзья! Мы просто... показываем им квартиру!
— Мою квартиру? Без моего ведома? — Катя медленно прошла в центр комнаты и достала из кармана телефон, включив диктофон. — Повтори, мама, для записи. Ты сейчас продавала мою квартиру?
Пожилая пара, наконец поняв, что происходит, начала торопливо подниматься.
—Нам бы лучше уйти... Мы не в курсе ваших семейных дел...
—Нет, останьтесь! — резко повернулась к ним Катя. — Вы — свидетели. Свидетели попытки мошенничества.
— Катя, как ты смеешь! — взревел Сергей, делая шаг вперед. Он был пьян. Катя это почувствовала по его мутному взгляду и неуверенной походке. — Закрой свой рот! Мама всё решила! Это наша квартира!
— Ты уже трезвый приходи, потом поговорим, — с ледяным презрением бросила ему Катя.
— Я тебе сейчас, сука... — он рванулся к ней, но Максим, который как раз в этот момент вошел в квартиру, мгновенно встал между ними, блокируя его путь.
— Тронешь ее — больше никогда не встанешь, — тихо, но так, что слышала вся комната, произнес Максим.
В квартире повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Сергея и всхлипываниями Иры. Людмила Петровна, видя полный провал своего плана, снова перешла к своей коронной роли — несчастной матери.
— Катюша... дочка... мы же семья! — она всплеснула руками, и по ее щекам покатились настоящие слезы. — Мы просто хотели как лучше! Чтобы у всех был угол! Ты должна нас понять!
— Должна? — голос Кати наконец сорвался, и месяцы накопленной боли, унижения и ярости вырвались наружу. — Я тебе ничего не должна! Я дала вам кров, когда у вас не было ничего! А вы что сделали? Вы объявили мне войну в моем же доме! Вы унижали меня, портили мои вещи, пытались украсть у меня самое дорогое! Вы — не семья. Вы — проклятие.
Она подошла к матери вплотную, глядя ей прямо в глаза, в которых плескались теперь лишь страх и ненависть.
— И я объявляю вам свой окончательный вердикт. Бери свою мамашу, — она перевела взгляд на Сергея, — и чешите из моей квартиры! Сейчас же. Прямо в чем есть. Пока я не вызвала полицию и не заявила о попытке мошенничества со всеми вытекающими. У вас есть пятнадцать минут на сборы.
Людмила Петровна отшатнулась, будто ее ударили. Ее лицо исказила гримаса такой злобы, что оно стало почти неузнаваемым.
— Я... я тебя... — она зашипела, с трудом подбирая слова. Ее шепот был слышен каждому в этой звенящей тишине. — Я тебя прокляну. Ты мне не дочь. Ты — чудовище. Ты умрешь в одиночестве.
Катя не дрогнула. Она слышала эти слова где-то глубоко внутри, но они больше не могли ее ранить. Она обернулась к испуганной паре, которая уже стояла в прихожей.
— Простите за беспокойство. Экскурсия окончена. Дверь на выходе там.
Когда те вышли, в квартире воцарилась мертвая тишина. Сергей, подпираемый Максимом, мрачно бубнил что-то себе под нос. Ира рыдала, собирая в чемодан свои вещи. Людмила Петровна стояла у окна, глядя в пустоту, ее плечи тряслись от беззвучных рыданий — то ли от горя, то ли от ярости.
Битва была выиграна. Но пахло в воздухе не победой, а пеплом. Пепел сожженных мостов и растоптанного родства.
Тишина, которая опустилась на квартиру после того, как захлопнулась дверь за спинами Людмилы Петровны, Сергея, Иры и Степы, была оглушительной. Она была густой, тяжелой, звенела в ушах и давила на виски. Катя стояла посреди гостиной и не могла пошевелиться. Внутри не было ни радости, ни торжества. Лишь колоссальная, всепоглощающая пустота, как после бури, вынесшей в море всё, что было на берегу.
Максим первым нарушил молчание. Он медленно подошел к ней, осторожно, будто боясь разбудить, обнял ее за плечи.
—Всё кончилось, Кать, — тихо сказал он. — Они ушли.
Она кивнула, не в силах вымолвить слово. Ее взгляд скользнул по дивану, где еще осталась вмятина от Сергея, по столу с кругами от стаканов, по полу, где валялась забытая Степой машинка. Это была победа. Но пахло в воздухе не победой, а пеплом. Пепел сожженных мостов.
На следующий день они с Максимом не пошли на работу. Они молча принялись за восстановление своего дома. Выбросили в мусорный контейнер старую зубную щетку Людмилы Петровны, полупустую банку крема Иры, забытые носки Сергея. Они вымыли полы, протерли пыль, вынесли на балкон подушки с дивана, чтобы они проветрились. Каждый выброшенный чужой предмет был маленьким шагом к возвращению себя.
Через неделю Катя подала в суд. Иск о выселении был формальностью, ведь они уже съехали, но юрист посоветовала сделать это на всякий случай, чтобы создать официальную бумажную волокиту на случай, если у них возникнет желание вернуться. Суд длился недолго. Заочное решение было вынесено в их пользу. Судебные приставы лишь констатировали отсутствие ответчиков по адресу.
В день, когда они получили на руки судебное решение, Катя и Максим сидели на том самом диване в гостиной. Было чисто, тихо и пусто. Слишком пусто.
—Мы сделали правильно? — тихо спросила Катя, глядя в стену.
—Мы сохранили наш дом, — так же тихо ответил Максим. — И друг друга. Другого выбора у нас не было.
Катя кивнула. Она понимала это умом. Но сердце сжималось от горькой потери. Она потеряла мать. Пусть ту, токсичную и манипулятивную, но ту, что была единственной. Она потеряла брата, пусть и бесполезного и наглого. Она отрезала от себя часть своей истории, и шрам от этого разреза будет болеть еще очень долго.
Прошел месяц. Жизнь постепенно возвращалась в привычное русло. Они снова стали завтракать вдвоем, смотреть фильмы по вечерам, спорить о том, какие обои поклеить в бывшей детской, которую Максим снова превращал в свой кабинет. Раны потихоньку затягивались.
Как-то раз вечером Катя проверяла почту. Среди спама и рекламы ее взгляд зацепился за письмо с незнакомого адреса. Тема была пустой. Она открыла его.
«Катя. Это папа. Ты не отвечаешь на звонки, и я понимаю почему. Они уехали ко мне. Ненадолго, я думаю. Людмила не выдержала, слегла. Всё время плачет или кричит. Говорит, что ты ее предала. Сергей с Ирой уже смотрят комнату в общежитии. Всё так, как ты и говорила. Я не оправдываю их. Но хочу, чтобы ты знала. Ты была права. И я прошу у тебя прощения за то, что не поддержал тебя тогда, в самый трудный момент. Папа.»
Катя перечитала письмо несколько раз. Она ждала, что почувствует боль, злорадство, что-то. Но почувствовала она лишь легкую грусть и... облегчение. Не от их бед, а от того, что ее правду наконец увидели и признали. Даже если всего один человек.
Она отложила телефон. Он лег на журнальный столик, и экран погас. В квартире было тихо. Улица за окном подсвечивала занавески мягким оранжевым светом фонарей. Где-то там была ее мать, которая ее прокляла. Брат, который ее ненавидел. И отец, который попросил прощения.
А здесь, в этой тишине, была она. Свободная. С человеком, который ее любил. В своем доме, который она отстояла.
Она была дома. Ценой, которую она никогда бы не пожелала заплатить никому. Но она была дома. И это, в конце концов, и было главным.