Если из числа поэтов-ученых, творящих будущее, искать одновременно наиболее оригинального, рационального и совестливого человека, то непременно попадешь на Виктора (Велимира, Велемира) Хлебникова. Он жил сто лет назад, но его поэтические и научные прозрения к концу XX века стали сбываться. Он предсказал ритмы истории, метабиоз природы и человека, хозяйственное применение беспилотников, появление Интернета, освоение космоса. Кажется, что он нашел ключ к будущему, смог заглянуть далеко вперед, сформулировал такие смыслы, которые актуальны и для нас, современников нового века. Это все делает чрезвычайно интересным данного персонажа русской истории для более тщательного изучения.
Первооткрыватель будущего
Мы, профессора, в те годы, как и нынешние педагоги, стремились общаться с нашими студентами не только на лекциях и экзаменах, а также вне стен университета… Иногда на эти интересные встречи приходил и Хлебников. И, удивительно, при его появлении все почему-то вставали. И совсем непостижимо, но я тоже вставал. А ведь я уже многие годы был профессором. А кем был он? Студентом второго курса, желторотым мальчишкой! Я до сих пор не понимаю, почему же я вставал все-таки вместе со всеми студентами? Это что-то такое, чему нет объяснений! [1]
А.В. Васильев, математик, профессор Казанского императорского университета
Уникальный великий русский поэт и мыслитель, бунтарь и человек будущего, научно-поэтическая предтеча русских космистов и один из «председателей земного шара» Виктор Владимирович Хлебников (1885–1922) был и остается одной из самых загадочных фигур в творческом (научном и литературном) мире России. Поэт – по форме самовыражения, ученый – по методам мышления, первооткрыватель путей в лучшее будущее – по направленности созданных смыслов. Маяковский называл его «Лобачевским слова», «Колумбом новых поэтических материков, ныне заселенных и возделываемых нами». Друзья по поэтическому цеху расценивали его стихи как «вещи гениально-сумасшедшие» (М. Кузмин). А недруги и завистники называли его «кретином с проблесками гениальности» (Вл. Ходасевич). Его гениальность отмечалась многими, но каждый воспринимал ее по-своему.
В. Хлебников явно опередил свое время. Недаром О. Мандельштам сравнивал Хлебникова с «кротом, прорывшим в поэзии ходы с запасом на столетия», а Н. Асеев воспринимал поэта «как длинноногую задумчивую птицу, с его привычкой стоять на одной ноге (в прошлом – прим. авторов) и его внимательным взглядом (в настоящее – прим. авторов), с его внезапными отлетами…и улетами во времена будущего». Своим поэтическим «Я» он был человеком вне времени и пространства. Его творчество было ориентировано не на «потребителей» – читателей его литературных опусов, а на «производителей» – тех, кто воспринимал его мысли и идеи для самостановления и дальнейшего творческого развития.
Его творчество до сих пор, спустя сто лет после смерти, вызывает много споров. После длительного периода забвения интерес к творчеству и личности Хлебникова растет: публикуются новые статьи и книги, пишутся диссертации, проводятся семинары и конференции. Однако все еще остается много вопросов. Был он великим поэтом или простым графоманом? Явил ли оригинальные идеи силой своей научной интуиции или занимался всю жизнь псевдонаукой? Был ли он деятельным человеком, несущим добро, или юродивым, который странствовал по жизни без особой цели и смысла?
Мы не обещаем ответить на все эти вопросы. Оставим эту работу историкам и литературоведам. Нам же интересно, проведя реконструкцию личности В. Хлебникова и проанализировав некоторые его тексты, понять, что нам – потомкам – хотел сказать поэт-ученый о жизни, о прошлом, о будущем, что из его истории и творчества нам нужно взять в наше настоящее, чтобы с новыми силами тянуть Вселенную в желаемое грядущее.
Начало ХХ-го века – это «мир на сломе»: скрепы русского общества – самодержавие, православие, народность – перестали быть таковыми, что продемонстрировала русско-японская война и Первая мировая война. Россия была «беременна» революцией. Страна землепашцев оказалась покрыта смогом заводов, фабричный «молох» перемалывал крестьянскую натуру россиян в приверженцев «золотого тельца». Ранние идеалистические течения великого русского искусства Серебряного века утратили свое благородное влияние на души людей, уступая место авангарду. Страна нуждалась в свежем видении нового мира: не только мира заводов и фабрик, электрических станций и радио, скоростных авиалетов и электроплугов, но и мира нового по форме и сути искусства, мира всеобщей грамотности и новых научных идей. Молодость бунтовала и требовала перемен во всем: в политике, в делах общественных, в науках. А все перемены созревают вначале не в действиях, а в мыслях и словах образованных и творческих людей – «творян», по выражению Хлебникова.
Свое «творянство», которое сродни божественному всемогуществу, потому что оно базируется на единстве себя и мира, активном стремлении сделать мир лучше, поэт осознал еще в юношеские годы. В раннем своем стихотворении «Свирель» он выразил это состояние так:
И я свирел в свою свирель,
и мир хотел в свою хотель.
Мне послушные свивались звезды в плавный кружеток.
Я свирел в свою свирель,
выполняя мира рок.
(Здесь и далее стихи поэта цитируются по его книге [2]).
Противопоставление и единство себя и вещного мира, живущего по своим хотениям, «единокружеток» с послушными звездами превращает позицию наблюдателя за величием мира в позицию повелителя мира, действующего посредством творчества. Эта смена позиции впоследствии выражалась в использовании Хлебниковым разных псевдонимов - ВелИмир и ВелЕмир. Первое имя означало описание красоты и «велИчия сегодняшнего и будущего мира», а второе – «повелЕвающий миром» – управление межнациональным, планетарным миром, осуществляемое «председателями земного шара», к коим он относил и себя.
Октябрьскую революцию, которую Хлебников предсказывал в своих исторических ритмах именно в 1917 году, он воспринимал как пролог онтологической революции, способной радикально изменить жизнь человека и человечества. Поэтическое воображение, научная интуиция, «заумное» восприятие мира подсказывали Велимиру Хлебникову ответы на мучившие все общество вопросы. Мы обязательно рассмотрим эти ответы, которые касаются не только будущего современников поэта, но и нашего будущего. Однако, чтобы их адекватно понимать, необходимо проследить траекторию становления личности Хлебникова, историю его приобщения к Красоте, Истине и Добру. Так вот, высшую ценность Красоты он нашел в творении живого языка, Истины – в познании числовых связей мира и времени, Добра – в проектах нового общественного устройства.
Творение языка
Мне удалось шепнуть ему несколько слов. Он кинулся в буфет. Через минуту на столе высилась гора бутербродов, заслонившая от нас наших визави: Хлебников скупил все бутерброды, бывшие на стойке, но не догадался оставить хоть немного денег на фрукты и на чай, не говоря уже о вине.
Осмелев за своим прикрытием, он наконец решил разомкнуть уста. Нехитрая механика занимательной болтовни была для него китайской грамотой. Верный самому себе и совсем иначе понимая свою задачу, он произнес монолог, в котором все слова были одного корня. Корнесловя, он славословил предмет своей любви, и это звучало приблизительно так:
О скал
Оскал
Скал он
Скалон.
Он не окончил своего речетворческого гимна, так как обе девушки прыснули со смеху. Хлебников был для них только полусумасшедшим чудаком. [1]
Бенедикт Лившиц, русский поэт, переводчик, исследователь футуризма
Язык – материя смысла, холст, на котором пишутся все его картины [3]. Он ведет автора, помогает или мешает ему выразить мысль, является каналом проникновения смыслов в сознание людей. Для производства качественно новых смыслов нужны новые языковые формы. Важность живого становления языка Велимир Хлебников прекрасно понимал: «Словотворчество — враг книжного окаменения языка и, опираясь на то, что в деревне около рек и лесов до сих пор язык творится, каждое мгновение создавая слова, которые то умирают, то получают право бессмертия, переносит это право в жизнь писем» [4].
Словотворчество как революция языка, особенно в начальный период, было первым основополагающим лейтмотивом деятельности Хлебникова. Причем, в отличие от символистов, его словотворчество базировалось не на вычурных новоделах, наоборот, он старается использовать «допушкинский» народный язык, отличавшийся своей образностью и мудростью, простотой и афористичностью. Мифопоэтический язык Хлебникова выражал не просто гиперболизированность и лубочность русской старины, которые были свойственны древнерусскому искусству – в церковных фресках, в «скифской пластике» и «ужасных идолах», в «мрачных иконах» и заунывных молитвах, – а использовал словотворчество для более образного и сутевого отображения реальной картины мира и её глубинного смысла.
Этот подход позволял выразить сложные понятия науки или философии на народном языке. Например, геометрию он называл доломерией (измерение долов, расстояний), а ноосферу (точнее, ее аналог, так как такой термин был введен позже) мыслезёмом (мысленной «твердью»). Хлебников ввел много новых слов, экспериментируя с языком: крылышковать (о движении живого организма посредством крыльев), зерцог (театр - от созерцать), облакини (одушевленные облака женского рода), лебедиво (подобно лебедю дивному), времери (перелетные птицы, которые обозначают своим прибытием и отбытием смену времени года). Тем самым он стремился к созданию заумного языка, т.е. языка, находящегося за пределами разума (как заречье — место, лежащее за рекой). Ему представлялось, что заумный язык в заклинаниях, заговорах господствует и вытесняет разумный, что у него особая власть над сознанием, особые права на жизнь наряду с разумным. И эта власть позволяет транслировать новые смыслы.
«Одна из тайн творчества, – писал В.Хлебников, – видеть перед собой тот народ, для которого пишешь, и находить словам место на осях жизни этого народа». Он писал не для гурманов «чистого искусства» [5], не на потребу «евроцентризма», а поднимая «азиатский пласт русской культуры», используя новые символы, вполне понятные народному мироощущению. Он учился у народного сказителя Афанасьева и у древних Боянов и ведунов богатству и могуществу словотворчества, широко используя в своих стихах и поэмах сказочные образы. Велимир Хлебников видит в них не просто древнюю народную мудрость бытия, но и сегодняшнюю потребность в поэтических образах умопостигаемого мира, которые и ныне заставляют нас поверить и в ковры-самолеты, и «в путешествия за три моря», и в Кащея Бессмертного, и в вечную молодость смельчаков, окунувшихся в кипящий чан с молодильным молоком.
Огнивом-сечивом высек я мир,
И зыбку-улыбку к устам я поднес,
И куревом-маревом дол озарил,
И сладкую дымность о бывшем вознес.
В результате словотворческих экспериментов поэт находит свой стиль, в котором он использует новые по форме, но по сути родные народным понятиям слова, которые, в силу искусственного ударения, придают фразам своеобразную мелодичность и образность, полнее раскрывая подлинную суть мысли автора. В своих произведениях он воздействует одновременно на сознательное и чувственное, подсознательное восприятие, прокладывая новые каналы передачи смысла.
Немь лукает луком нéмным
В закричальности зари.
Ночь роняет душам темным
Кличи старые «Гори!»…
Говорят, что стихи должны быть понятны. Хлебников сравнивает «понятные» стихи с рекламными магазинными вывесками, тогда как народные заговоры, молитвы и песнопения произносятся на языках, непонятных для большинства слушателей, но от этого их понимание не только не страдает, но и полнее воспринимается слушателями. Так же и «заумные» стихи – суть особая форма внушения.
Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры.
Пиээо пелись брови.
Лиэээй – пелся облик.
Ган – гэн – гээо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.
Так слово заявляет о себе. «Чары слова, даже непонятного, остаются чарами и не утрачивают своего могущества» в устах поэта и в головах слушателей [6]. Но они позволяет быстрее найти контакт между ними.
Разумеется, Хлебников далек от мысли, что «заумь» – поэтическая самоцель. Словотворчество для него – особый вид поэтической иносказательности и новая форма передачи языка, образа и мысли. Он выбирает новые слова не ради их вычурности, а по принципу их более выразительного отношения к Красоте мира во всей её сложности и многогранности, открывшейся поэту.
Вэо-вея – зеленые дерева,
Нежеоти – темный ствол,
Мам-зами – это небо.
Пуче и чели – черный грач.
Лели и лили – снег черемух,
Заслоняющих винтовки.
Мивеаа – небеса.
Хлебников был не столько описателем, фотографом этого мира, сколько желал участвовать в его становлении, поэтому он называл себя «становлянином». Слово для него является не только выражением и отражением самого предмета, «оно как бы самая действительность», носящая не столько формальный, сколько сутевой характер. Истинное поименование вещи и есть сама вещь. Искусство словотворчества открывает путь к творению нового мира:
Я не знаю, Земля кружится или нет,
это зависит, уложится в строку слово. …
Но я знаю, что хочу кипеть и хочу, чтобы солнце
и жилу моей руки соединила общая дрожь.
Хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза
как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).
Но я хочу, чтобы, когда я трепещу,
общий трепет приобщился вселенной.
Для современного читателя язык Хлебникова может показаться устаревшим. Некоторые его слова, впрочем, немногие, например «летчик» и «изнеможденный», вошли в оперативную память культуры. Однако, большая часть его словотворений ушла в небытие вместе с поэтом. Но не ушло главное – осознание важности живого становления языка, особенно в процессе больших социальных трансформаций. Кроме того, в поэзии остались наследники хлебниковского словотворчества – Генрих Сапгир, Геннадий Айги, Александр Кондратов, Сергей Бирюков.
Постулирование числовых связей мира
Однажды Осип Брик созвал у себя дома ученых-математиков, чтобы Хлебников прочел им доклад «О колебательных волнах 317-ти». Хлебников пытался по-новому взглянуть на связь между скоростью света и скоростями Земли (то есть скоростью вращения Земли вокруг Солнца и вокруг своей оси), корректируя тем самым классическую механику Ньютона. Эта связь, по Хлебникову, заслуживала названия «бумеранг в Ньютона». Переходя затем к судьбам отдельных людей, Хлебников доказывал, что жизнь Пушкина дает примеры таких колебательных волн через 317 дней. Например, свадьба Пушкина состоялась через 317 дней после помолвки с Гончаровой. Однако, как вспоминает присутствовавший на докладе Каменский, смелость хлебниковских уравнений в отношении закона души одного человека привела ученых в состояние опасного психомомента, и они ушли с несомненным бумерангом в головах. Ибо никак не могли связать уравнение опытных наук со свадьбой Пушкина. Только один профессор, надевая галоши, молвил: «А все-таки это гениально» [1].
В творчестве Хлебникова несколько раз, как он сам говорил, совершались перевороты «от слова к числу» и «от числа к слову». Интересно, что периоды «слова» связаны для поэта с хандрой, усталостью, разочарованием, периоды же, когда он активно занимается исследованием числовых закономерностей, всегда ощущаются им как периоды творческого подъема.
Казалось, что Велимиру не хватало слов для того, чтобы выразить свое мироощущение. Он говорил: «Слова суть слышимые числа нашего бытия» [2]. Желая проникнуть в тайны мироздания, он искал знаковую систему, которая шире, чем язык, работающий только для существ, объединенных общей культурой. Цифровой язык, казалось, открывает новые горизонты.
Я всматриваюсь в вас, о числа…
Вы даруете единство
между змееобразным движением хребта вселенной
и пляской коромысла.
Вы позволяете понимать века как быстрого хохота зубы.
Мои сейчас вещеобразно разверзлися зеницы
узнать, что будет Я,
когда делимое его – единица.
Числа открывают новый тип мышления, в котором числовые образы – математические двойники мира вещей и процессов – создают интерфейсы для качественного нового уровня понимания, принятия решений, осуществления рациональных действий. Ещё в 1916 году в брошюре «Время мера мира» Хлебников сформулировал различение туманного словесного мышления и четкого числового:
В словесном мышлении нет налицо основного условия измерения — постоянства измеряющей единицы, и софисты Протагор, Горгий — первые мужественные кормчие, указавшие опасности плавания по волнам слова. Каждое имя есть только приближенное измерение, сравнение нескольких величин, какие-то знаки равенства. Лейбниц с его восклицанием: „Настанет время, когда люди вместо оскорбительных споров будут вычислять” (воскликнут: calculemus), Новалис, Пифагор, Аменофис IV предвидели победу числа над словом, как приема мышления, над “воздушной” единицей Палаты весов и мер.
Велимир Хлебников в отличие от пифагорейцев не верил в самостоятельное существование числа. Он писал: «На самом деле существуют только два дерева, три камня и тому подобное, но не „два вообще“ и не „три вообще“. Числа суть абстракции, которые отражают только отношения между реальностями и вне этих реальностей не существуют. Нечто несуществующее не может характеризоваться каким-либо законом и не может выражать собою никакого закона. Когда математики говорят о свойствах тех или иных чисел и выводят якобы присущие им законы, они не отдают себе отчета в том, что такие законы не могут быть чем-либо иным, как отражением в абстракции числа реально существующих отношений и связей в бывающем» [7].
Материя различена внутри себя и существует в гигантском многообразии своих форм, их состояний и стадий развития. А в чем единство материального мира, о котором говорят ученые и философы, если он внутри себя столь многообразен? По мнению Хлебникова, оно во всеобщем единстве пронизывающих его связей и отражающих их чисел: «Но подлинно единым в таких связях может быть только то, что их единым образом сопрягает, то есть числа, которые и суть отношения внутри единого, внутри бывающего, и которые вне этого бывающего сами по себе не существуют, ибо количественные отношения присущи не числам, а только элементам различной внутри себя действительности, то есть звеньям и компонентам подлинной реальности» [7].
Прорыв к числам и закономерностям, которые они раскрывают, для Хлебникова стал прорывом к истинному знанию, способному заместить религиозную веру:
Вера в сверхмеру — бога сменится мерой как сверхверой.
Мир есть естественный ряд чисел и его тень.
Мера, победившая веру.
В этой связи становится объяснимыми представления Хлебникова о движении по линии эволюции, где за растением следует животное, за животным — человек, за человеком — число. Для него число становится новой составляющей реальности, ее действующим лицом. При этом он предупреждал об опасности простого замещения человеческого мышления цифровым, в результате которого люди окажутся лишенными конкретных представлений о вещах и событиях:
Если кто сетку из чисел
Набросил на мир,
Разве он ум наш возвысил?
Нет, стал наш ум ещё более сир!
Становление числового мышления в начале XX века сильно продвинуло науку, прежде всего, представления о пространстве-времени. Закономерно, что одновременно с этим бурление новых течений в искусстве также было связано с представлениями о пространственности. Нельзя сказать, что эти течения непосредственно зависели друг от друга, хотя многократно были попытки понять новое искусство в свете современной науки. У тех людей искусства, которые имели математическое или естественное образование, стимулирующее его воздействие несомненно. Режиссер Сергей Эйзенштейн, говоря о математичности кубизма, в качестве наглядного примера приводил испанского художника Хуана Гриса, которому математическое образование помогло лучше осознать кубистические принципы. Кубизм в этом отношении напоминает тот период в искусстве Возрождения, когда создатели перспективы в живописи были одновременно и профессиональными геометрами [8].
Хлебников был подготовлен к восприятию новых веяний и в науке, и в живописи, и в литературе, благодаря ознакомлению ещё в Казани, где он учился в университете, с неевклидовой геометрией Лобачевского. В нем Хлебников подчеркивает силу воображения, меняющую мир: «Лобачевский захотел построить другой несуществующий вещественный мир, а Чебышев дал большую стройность не вещественному, но существующему уже миру чисел» [8]. Поэтому геометрия Лобачевского для поэта – знак освобождения, а Лобачевский сближается со Стенькой Разиным:
Это Разина мятеж,
Долетев до неба Невского,
Увлекает и чертеж
И пространство Лобачевского.
Пусть Лобачевского кривые
Украсят города
Дугою над рабочей выей
Всемирного труда.
Через неевклидову геометрию Хлебников пришел к проблематике времени. Он был знаком с геометрией Минковского, университетского учителя Эйнштейна, одного из создателей аппарата теории относительности. В одном из своих писем Матюшину в 1914 г. он упоминает “Ось Минковского” и поясняет, что она относится к пониманию Минковским пространства-времени как единого целого, имеющего четыре измерения (одна из четырех “осей” и соответствует времени). Именно этим представлениям, с которыми связано и введение далее ряда дополнительных измерений в математическую теорию вселенной, предстояло особенно бурное развитие на протяжении XX века. Но в начале века Хлебников констатировал, насколько мало изучено время:
Про время также можно сказать: там не ступала нога мыслящего существа. Если не каждый самый мощный поезд сдвинет с места все написанное человечеством о пространстве, то все написанное о времени легко подымет каждый голубь в письме, спрятанном под крылом. [1]
И он стал заниматься временем. Поиски истин в числах, пространстве, времени, преломившись через его интерес к истории, а также через личностное переживание происходящих в мире событий привели Хлебникова к тому, что он сам считал вершиной своего творчества, к численным законам истории. Он их открыл на гранях науки, истории и поэзии, он «создал геометрию чисел, связав время и пространство с судьбой».
***
Хлебников в первой половине своей творческой жизни похож на молодого и подающего надежды мага, который за неимением в нашей вселенной Хогвартса сам методом проб и ошибок нащупывает и открывает магические заклинания. Сначала он делает ставку на словотворчество и ожидает, что это даст ему силу над роком мира. Однако, Хлебников со временем приходит к выводу, что слова не позволяют даже достаточно точно описать мир, что уже говорить об управлении им. Главная тайна мира — его связи и отношения, определяющие единство в многообразии, — не поддается инструментам словесного мышления. Тогда Хлебников, интересующийся современными научными достижениями, переключается на магию вычислений. Он видит, как под напором числового мышления начинают открываться тайны микро- и макрокосмоса, пространства и даже времени. Почему бы числовому мышлению не открыть и тайны развития человечества, не помочь решить его проблемы?
Литература
- Старкина С.В. Хлебников. – М: Молодая гвардия, 2009.
- Хлебников В. Творения. – М: Советский писатель, 1987.
- Кацнельсон С.Д. Язык поэзии и первобытно-образная речь. М.: Известия ОЛЯ АН СССР, т. VI. 1947.
- https://ka2.ru/hadisy/besedy.html
- https://ka2.ru/nauka/ivanov_2.html
- На пути к космопланетарной цивилизации (под ред. Бушуева В.В., Клепача А.Н.) – М: ИД «Энергия», 2023.
- Хлебников В. Кол из будущего.
- Хлебников В. Открытие народного университета
- https://arzamas.academy/mag/351-hlebnikov
В.В. Бушуев, Д.В. Холкин // 28.12.2023
Авторы благодарят Д.И. Тимофеева, И.С. Чаусова за ценные замечания к тексту статьи.