Людмила Райкова.
Глава 7.
Воду вечером не включили. Маня с Глебом съездили в гости помыться, метнулись на родник, с пластиковыми пятилитровыми бутылками. Эту воду они привозили, чтобы пить сырой. Так все в городке делали, и родители Глеба тоже.
Мигарь увидел, как муж с женой спускаются с гроздьями бутылок в руках, нырнул за дверь и догнал парочку уже у машины:
- Наверх сам всё подниму, мне тоже канистру наберите.
Канистру бросили в багажник. Наберем, жалко, что ли. Это здесь, водопровод действует с перебоями, а природный родник не зависит от коммунальных служб. Его обнаружили давным-давно, при советской власти, обозначили и обустроили. До сих пор, даже при демократах, родник живёт по советским правилам – недра принадлежат народу. И Маня с Глебом, в полном своем праве эту воду набирают.
Муж ждет, когда можно отставить третью и подсунуть под струю четвертую емкость. Маня смотрит, и опять вспоминает Латвию. Про себя, муж не любит, когда она говорит о Латвии. Получается, что по его вине они уехали из сказки их жизни, чтобы плутать теперь по неведомым политическим закоулкам, здесь на родине. Отскакивая от хищных посягательств на общее имущество родственников и прячась от всего и всех в заброшенном военном городке. Они отшельники, живут скромно, чтобы размышлять и понимать без постороннего влияния. Получается не очень.
В Латвии, вокруг Митавы несколько родников с чистой и полезной водой. Их Мане с Глебом показывал Янис, он не обременял себя гидовской нагрузкой, пока не сломалась машина. Понадобилось совершить деловой круг, поездка на родник, — одна из точек маршрута. По грунтовой дороге они углубились в лес и вышли на заросшую поляну. Под ногами юркнула змея, Маня ойкнула и наступила белоснежной кроссовкой на большой железный люк. На нем по-русски была написана аббревиатура.
- В лес надо надевать резиновые сапоги. – Назидательно произнес Янис и раздвинул толстые ветки. Под ними обнаружилась площадка и покрытая ржавчиной колонка с краном. Рычажок на удивление легко повернулся и струя воды, журча потекла в пятилитровую прозрачную бутыль. Они смогли захватить с собой двенадцать, еще восемь ждали в багажнике. Вода текла, а Янис рассуждал. Он всегда рассуждал, когда был трезвым, говорил о жадном и вороватом сейме. Когда подвыпьет, хвалит советскую власть. Сейчас он выпил – за руль не надо, Глеб отвезет и привезет. Значит надо жить, ни в чем себе не отказывая. С утра Янис не отказывал себе в пиве. Пришёл договариваться о поездке с полутора литровой бутылкой. Уже в пути купил очередную. Сейчас прихлебывал из третьей и вещал, что про родник местные знали давно. А когда пришли советы, оборудовали место чтобы не потерялся. Обустроили лесную дорогу и даже чистили тропинку.
Сейчас всё, что делали Советы, никто не делает. Видимые с дороги поля и леса заставляют косить и чистить. А затерянную часть речки Свете, у их хуторов, за 30 лет после развала никто ни разу не почистил, камыши захватили пологие берега и река кажется маленькой и несуразной. А ещё, в советское время над лесами Латвийской советской республики летали самолеты кукурузники и опрыскивали растительность от клещей.
Хутор Яниса был в пяти минутах ходьбы от Мани с Глебом, и они редкий день не заглядывали, по пути. Маня даже пряталась от визитеров. То затаится мышью в гостевом домике, то притворится помидорным кустом в теплице. Но уж если застанут в «бунгало», – не отвертишься. Бесполезно запираться на ключ изнутри будут громыхать и заглядывать через стекло двери. Беспокойные соседи, но теперь Маня вспоминала их с теплотой. А уж монологи Яниса и вовсе звучали ответами на десятки вопросов. Типа – кто виноват и что теперь делать.
Прадед Яниса был батраком ещё тогда, когда Латвия принадлежала русским царям, а дед уже после первой мировой, батрачил на немецкого хозяина. Крепкий был бюргер – своя мельница, два больших дома построил, в одном открыл частную больницу в другом жил с семьей. Поля немерянные, свеклой засевал, держал наемных работников и одного постоянного батрака. И деда Яниса, и отца. И двадцати лет не просуществовала первая свободная Латвия, а сколько за это время перемен случилось в семье Яниса. Немец построил для батрака домик, и жила семья рядом с хозяином всегда на подхвате. Ухаживали за скотиной, следили за домом. В 39-м, за неделю до прихода комиссаров, немец собрал вещи, позвал деда и махнув рукой объявил:
- Забирай, все твое!
Первые два дня семя перетаскивала узлы в барские хоромы, на третий, новый хозяин отправился на мельницу, проверил как работа движется. Объехал на бывшей хозяйской лошади поля и почувствовал себя крепким хозяином. Даже выгнал подпившего работника со скотного двора, не заплатив ему за неделю. Но власть поменялась, комиссары описали имущество. Поля и мельница теперь принадлежали Советской власти, а здание больницы забрали под школу. Но барский дом оставили большой многодетной латышской семье. В этом доме Янис с двумя сестрами и тремя братьями вырос. Отсюда ушел служить на балтийский флот. Сюда привез первую жену. Отсюда после развода пустился в долгое плавание на судне торгового флота. Братья с сёстрами завели свои семьи в доме организовали новые входы, делили комнаты, этажи и шкафы. А потом грянула новая независимость. Собственники подоставали правоустанавливающие документы, и потянулись с папками в сейм. Бюргерский дом закипел как улей. Немца, у которого прадед батрачил, никто из нового поколения не видел даже на фотографии. Но кляли бывшего хозяина последними словами. Подарить поместье подарил, а документа не выдал. Так бы сейчас они разбогатели, а теперь сиди как на иголках и жди, – в любой момент немецкие наследники явятся, и что тогда? Ссоры и обиды забыли, объединились, умудрились дом продать, и каждый на свою часть купил себе то что смог. Янису, вот на хутор хватило. Потомки немца не приехали, и он злился на своих родных и на сейм, который не хотел закрепить за семьей всё владение, имением. И на советскую власть злился, отнимая больницу, мельницу и поля, комиссары могли выдать прадеду если не справку, то акт приема имущества. Было бы с чем в сейм обращаться. А то ведь не себе ни людям. Обманули русские получается прадеда, как дурака, на четыре кулака.
Богатство вещь не постоянная, а удача вообще измеряется мигом. Но как хочется, чтобы полное благоденствие, которое ты выхватил, прижал, и к которому прирос, осталось с тобой навсегда. Чтобы дети твои это благоденствие приумножили и оставили внукам. Прадед Яниса владел богатством всего неделю, а обид за его утрату хватило на три поколения.
Люди всегда одинаковы, стремятся к благополучию и богатству. Прадед латышского соседа не смог конвертировать усадьбу в деньги. А вот комсомольцы Абрамович, Порошенко, Ходорковский и Коломойский поймали удачу и держали ее в своих зубах и руках, не заморачиваясь в средствах три десятилетия. Успели вырастить напыщенное племя золотой молодежи. А тут Пригожин, со своими лозунгами об отмене приватизации и установлении социальной справедливости. Положим против Пригожина есть у Абрамовичей оружие – Шойгу член Ельцинской семьи. Не просто так на должности пристроен. Вроде пока служит верно. Не то, что этот питерский выскочка. Его на шухер общим семейным решением поставили, чтобы предупредить о всяких покушениях на новый порядок. А он свою элиту сколотил и принялся карты путать. А тут еще и войну затеял. Должен был по доброй воле сдаться и закрепить на веки вечные новые дворянские привилегии. Обманул семью, как дурака на четыре кулака? Или не семью? Народ потом задним умом поймет, что к чему. Ему спешить некуда.
А может и не так думает Абрамович, может Путин по-прежнему строго блюдет условия, и ловить простым не включенным во власть гражданам нечего. Никто не отмерит им ни справедливости, ни бесплатной операции. Знай свое место, не лезь куда не просят, и жди часа. Немного человеку отмерено на земле, те что с верой в социализм уже постарели. Их даже на фронт не берут. А новое поколение знает где чьё, и покушаться не станет.
Нацики на Украине стали православные храмы грабить, русские обозреватели принялись стенать, – война против христианства. А может задача сжечь все церковные книги, в которых вписаны истории рождения и смерти, заключения браков. По таким выпискам можно было подать заявку на гражданство в Израиле, Венгрии, Румынии и той же Латвии. Сжечь их, а потом отключить цифровой учет и контроль, и стереть легитимность не вписанных в новый порядок раз и навсегда.
Маня от последней мысли поежилась. Солнце щедро палило сверху, а ей холодно. Глеб закрутил последнюю емкость крышкой, успел перетащить на горку воду. Рядом со своей посудой стояли, ждали очереди трое. Дети крутились тут же, а она утонула в своих мыслях и отключилась от всего.
С ней такое бывает, когда жена очень уж заметно выпадает из реальности, Глеб рассказывает ей бородатый анекдот: «Женщина любовно проводит рукой по голове сына, резко меняя направление руки на углах, и приговаривает, – Не верь сынок, голова у тебя не квадратная.» Резюме анекдота у него тоже заготовлено: «Телевизор надо меньше смотреть». Хотя с телевизором уже не актуально. Формировать сознание граждан, новые власти научились в любых условиях. Телефон с сетями всегда при них. Даже на роднике работает интернет. Маня просто не просматривает сообщения, и не отвечает на звонки. Она не любит разговаривать на ходу. Это таинство двух душ, с полетом шуток и мечты.
В сумерках они едут по дороге, за полями кромка леса. Издалека деревья кажутся маленькими, а нависшие над ними облака огромными.
- Смотри, это же Пушкин. – Глеб показывает наверх. На серо-синем фоне неба облако, белым силуэтом с длинным носом и кудрями. Пушкин висит над дорогой не больше трех минут, они сворачивают на дорогу к гарнизону и профиль превращается в бесформенный белый клок. Жаль!
А в зеркало заднего вида видно огни, – в городок на полной скорости несется скорая помощь. Глеб прижимает Фольксваген к обочине и останавливается. Сразу после КПП начинаются ухабы. Скорая пролетает ворота и не сворачивая к жилым домам едет прямо.
- Что-то на аэродроме случилось. - Глеб тоже едет прямо, наперерез им, у поворота на пруд выскакивает соседка. В руках рыхлитель, руки и колени в земле, она тоже сворачивает на дорогу к аэродрому.
Глеб тормозит, Галина падает на заднее сидение и приказывает:
- Быстрее!
Бетонка ровная, Фольксваген набирает скорость. У шлагбаума толпа, на аэродром никого не пускают. В глубине продолжают мигать огни скорой.
Люди стоят молча, мужчины сняли кепки.
- Погиб значит! – Делает вывод Галина и безвольно роняет руку с рыхлителем. По её щекам катятся слезы.
Вертолетный полк давно расформировали, теперь аэродром, — вотчина досаафовцев. Оттуда взлетают частные легкомоторные самолеты и кружат над ближайшими поселками и дачами. Они кружат, а старожилы бросают все дела и наблюдают за полетами. Галина задержалась на огороде. Решила после дождя как следует прополоть горох. Корни вынимаются легко. А потом подняла голову на шум и залюбовалась как лихо выделывает фигуры пилот. Она не знала кто за штурвалом, сколько мастеру лет, чей он сын или дочь. Уже тем, что человек летает, – он родной для Галины. Её муж лётчик, погиб в Афгане, сын и внук тоже пилоты. Они взлетают с других аэродромов. Галина боится, что внук попадет на СВО. Но не отговаривает парня, – жена офицера знает, что такое служба. И в городке все знают жену героя Советского Союза. Ее обнимают за плечи и успокаивают:
- Ну будет тебе. Не плачь. – Она согласно кивает головой, а слезы текут сами по себе.
Информация к собравшимся поступает порционно. Погибли двое – парень 22-х лет с невестой.
22 года для пилота самый возраст. Уже прошел школу, освоил что можно и чего нельзя.
Но пилот не сам по себе, за его машиной на земле следят техники. Проверяют после каждого полета, готовят к новому. Если что-то не так, устраняют. Сейчас знающие гадают:
- Может, что-то техник не досмотрел?
- Он из штопора не вышел. – Качает головой из стороны в сторону Галина, летел вниз ровно как стрела.
В группе повисает тишина. Со стороны аэродрома подходит метеоролог. Останавливается. Все смотрят на соседа. Они все здесь живут по соседству. Пятиэтажные дома стоят, огибая трехэтажные постройки. Напротив, ряд старых двухэтажных. Из любой квартиры, до самой дальней, минут семь пешком. Метеоролог молчит, собравшие не сводят с него взгляда.
- Носом в землю вошел. Оба погибли сразу. – Наконец сообщает он. Самолет рухнул не на бетонные плиты аэродрома, на кукурузное поле, сразу за полосой.
- А скорая кому? – Девушка одна, сознание потеряла. – Метеоролог пересказывает услышанное.
Парень с подругой полетел, а она за ними сюда примчалась. Бегает по полосе и кричит:
- Миша вернись, не верь ей!
Пилот с этой Ирой расстался три месяца назад, на аэродроме её знают. С Мишей почти всегда приезжала, в кабину садилась с парнем редко, а на полеты сопровождала. Потом они здесь с матерью парня встретились. Не одобрила бизнес-вумен выбор сына. А Миша переметнулся к подруге Ирины. Та летать не боялась, отчаянная девочка, тоже из состоятельной семьи. Дашей звали, на посадку она с букетом шла, друзья говорят, Михаил Даше предложение сделал, кольцо подарил. Сообщили всем что полетом помолвку отметят, а потом шампанское выпьют. Знакомые остались дожидаться игристого, самолет взлетел, а на поле Ирина выскочила. Примчалась следом, даже кроссовер открытым бросила, а те уже взлетели. Она смотрит, плачет и проклятья наверх шлет. Про беременность в небо кричит. Даша ей видео с кольцом прислала, – решила объявить сопернице о победе.
Самолет камнем вниз, а она на бетонку без сознания.
Драма на аэродроме длилась минут 15-ть. Люди у шлагбаума стоят уже полчаса. Галя плакать перестала, бросила в багажник свой рыхлитель, оттирает присохшую землю с ладоней туалетной бумагой. Земля не поддается, особая она в этих местах, с глиной, прилипает как приклеенная, когда подсохнет легко смыть водой, но Галина не уходит. Ждёт, как и все. Из ворот медленно выезжает скорая, кто-то из служащих подходит к кроссоверу, закрывает двери и ставит на сигнализацию. Потом к шлагбауму подплывает серебристый Лексус. Метеоролог подносит руку к голове, чтобы приподнять кепку, потом вспоминает что кепка в руках и получается, что отдает Лексусу честь.
- Эта матушка Мишкина, месяц назад сыну этот самолет подарила. Он на старом летать учился, она его на продажу выставила. Да только его когда еще купят, дорого. За новый пять с половиной миллионов отдала, а этот за три собиралась продать.
Лексус медленно проезжает мимо, в салоне неподвижный женский профиль. Маня отмечает мясистый нос и низкий лоб, женщине не больше сорока пяти. Чуть старше ее дочери. А парень ровесник старшего внука. И осмысливает цифры, – пять миллионов это две трехкомнатные квартиры в гарнизоне. Она на днях считала, – в Митаве можно продать квартиру за 35000 евро. Три с половиной миллиона хватит на апартаменты здесь. Вот только непонятно нужны они им с Глебом или нет. Сегодня кажется, что необходимы, а завтра все может разом измениться. Вот эта в Лексусе уже знает, что сына нет, не верит пока, но уже знает. А сейчас, ещё ей скажут, что непризнанная невестой девушка, носит ребенка. И как ей быть? Под проклятья и отчаяния Ирины самолет с сыном воткнулся носом в землю, это с одной стороны. А с другой, — крик девушки не может изменить работу двигателя или сбить отточенные до мелочей движения пилота. А Михаил был мастером спорта, гордостью этого аэродрома. Года не пройдет, родится внук или внучка – родная кровь. Надо принять, но в нагрузку идет и Ира, проклявшая сына.
Никто не говорит о том, что на поле выезжать нельзя. Машину молча провожают взглядом. Помощь никому не нужна, можно расходиться. Теперь с аварией будут разбираться специалисты. Обследуют останки самолета, изучат документацию. Можно расходиться, но никто не трогается с места.
- Глеб, а ты помнишь, как вертолет сгорел?
- Помню, мы с отцом в бане были. Он прямо из парилки, не ополоснувшись, наспех оделся, и пулей на аэродром, а я потом сам всё собирал и домой две сумки тащил.
- Маленьким был, кажется в четвертый пошел? – С мужем заговаривает старик, он бодрый невысокого роста. – Зима тогда была, мы пол ночи на аэродроме провели. Я с Копченым одно училище закончил.
История в гарнизоне известная. Беда случилась там, где никто и не ждал. Дежурному экипажу нужно было перерулить вертолет на другую стоянку. Командир экипажа задерживался, а штурман с борттехником ждали его у машины. Борттехник всегда сам летать мечтал, но пилотом не стал. И при любом удобном случае садился в пилотское кресло. Устроился и тогда, давай уговаривать штурмана разрешить ему перерулить вертолёт. Взлетать ведь не надо, казалось ничего страшного. Штурман посомневался секунд двадцать и согласно кивнул. Борттехник запустил машину, винты заработали, приборы загорелись. Лётчик бы учел силу ветра, который, как на зло усилился, а борттехник знал об опасности теоретически. Махина свалилась на бок, вертолёт вспыхнул. Борттехник чудом выбрался. А Штурман, в кабине горел факелом. Еще бы, в баках почти три тонны керосина, ветер огню в помощь. Машина полностью сгорела за восемь минут, борттехник получил 50 процентов ожогов. Никто не надеялся, что он выживет. А зря. Восстановился, прошел комиссию и вернулся в строй. Правда в полку парня не оставили, – отправили в Могочу, и дослуживал он там до самой пенсии. Уже в Латвии, когда на день авиации на хутор к Мане с Глебом собрались летуны, Глеб узнал, что один из гостей служил в Могоче с этим борттехником. Классный был спец, всё умел, всё мог. А все называли его, не иначе, как «Копченый».
Уже стемнело, когда они парковались у подъезда. Галя не забыла прихватить в багажнике рыхлитель, Маня с Глебом взяли по бундулю и потащились в свою двухкомнатную «пустыню Сахару». Там шумела тепловая пушка, и были настежь распахнутые окна. Воды не было вторые сутки, а сырость в помещении держалась.
Едва успели закрыть «ставни», в дверь забарабанил Мигарь:
- К вам гость приходил. – Сообщил покачиваясь сосед. На голый торс зачем-то была накинута зимняя лётная куртка. Босые ноги втиснуты в сланцы.
- Что передал? – Маня старательно отворачивалась от алкогольных паров.
- Ничего. – Икнул сосед. – Не помню, дай пару сигарет.
Маня достала из сумочки пачку, запустила руку, чтобы добыть две сигареты, но Мигарь ловко выхватил всё и юркнул к себе.
- В белой рубашке, наглаженный как на парад. Седой. – Вспомнил Мигарь и щелкнул замком.
- Ты не летчик, а хватайка! – Крикнула она в запертую створку.
Никто не ответил.
Глеб нарисовался в коридоре.
- Полковник приходил, обещал еще заглянуть. Кто он? – Наконец поинтересовалась Маня.
- Службу закончил заместителем командующего округом. В гарнизон пришел лейтенантом, прямо из училища. Толковый был, перспективный, отец его опекал, и продвигал по карьерной лестнице. Он был инженером эскадрильи, в которой числился сгоревший вертолет. После катастрофы, командира экипажа перевели в вечные штурманы. И карьера его закончилась. А Петровичу отец не стал портить биографию.
- За что, командира то, когда вертолет загорелся его и рядом не было. – Мане стало жаль неизвестного командира экипажа, которого наказали за самовольство борттехника.
- За это и наказали. Командир отвечает за всё и за всех, кто в подчинении.
А невиновный, тогда капитан, инженер эскадрильи, в итоге стал руководить всей инженерной службой московского округа. Служил в Афгане, а когда вернулся, отец Глеба дал ему направление в Академию Жуковского. Это уже старт для генеральской карьеры. Маня слушала историю и думала – наглаженного мужика называют полковником. Значит генералом он не стал. За полтора года в гарнизоне, Маня его ни разу не видела, похоже полковник живет в другом месте. Но периодически приезжает сюда.
Пока она выстраивала логические цепочки, Глеб уточнял информацию у Лидии Ивановны. Полковник с женой купили в гарнизоне квартиру, из-за огорода. Считают его своей дачей и на лето переселяются из Москвы сода. Раньше одна Клава переезжала, а теперь и сам на пенсии. Но похоже где-то продолжает родине служить.
Глеб коротко доложил, а потом показал Мане на картину на полу. Алюминиевый кот на цепи с острыми ушами на черном фоне.
- Это он маме на день рождения подарил.
Картину они забрали с лоджии родительской квартиры. Она до затопления висела на стене. А теперь стояла на полу в ожидании, когда всё просохнет.
- Надо повесить или убрать, если придет в гости, неудобно получится. Глеб согласно кивнул и всё оставил как есть. Из благ цивилизации им остался интернет, газ и электричество. На плиту поставили воду для пельменей, включили телевизор. Вечер с Соловьевым они не пропускали. Привыкли ужинать под него.