Последняя тарелка с остатками гречневой капли заняла свое место в посудомойке. Я щелкнула дверцей и, прислонившись к столешнице, с наслаждением вытянула уставшую спину. День был долгим, и единственным желанием сейчас была горячая ванна и тишина. Но тишины в нашем доме, похоже, не предвиделось.
Из гостиной доносился ровный гул телевизора, где шли вечерние новости. Там, на диване, расположились два самых главных человека в моей жизни — мой муж Игорь и его мама, Валентина Петровна. Они смотрели один канал, пили один и тот же чай, и, как мне иногда казалось, думали заодно. Я отмахнулась от этой мысли, как от назойливой мухи. Усталость, ничего больше.
Войдя в гостиную, я поймала на себе взгляд свекрови. Быстрый, оценивающий, скользящий по моей старой домашней кофте. Я привыкла. Игорь что-то оживленно рассказывал, уткнувшись в телефон, и лишь кивком поблагодарил за ужин.
Я присела в кресло напротив, подобрав под себя ноги. В доме пахло едой и уютом, тем самым, который я сама и создавала все эти семь лет брака.
— Знаешь, — начала я, глядя на Игоря, — а я, кажется, присмотрела ту самую люстру. О которой говорила. Хрустальную, с подвесками. В салоне на Лесной.
Игорь оторвался от экрана.
—Опять эти твои выкрутасы, Алина? Старая же вполне ничего.
—Она не вписывается в новый ремонт, Игорь. Мы же все продумали. И для гостиной она идеально подойдет.
Валентина Петровна взяла с блюдца печенье, аккуратно отломила маленький кусочек.
—Деньги на ветер, — произнесла она, не глядя на меня. — Светит и ладно. Лучше бы на что-то полезное направили.
Я чувствовала, как внутри все сжимается от этой ее привычки обесценивать каждую мою идею. Но сдержалась.
—Это наш с Игорем дом, Валентина Петровна. И мы сами решим, что для него полезно.
В воздухе повисла пауза, напряженная и густая. Игорь беспокойно переглянулся с матерью. Я это заметила. Сердце почему-то екнуло.
И тут свекровь положила недоеденное печенье обратно на блюдце, вытерла пальцы салфеткой и обвела нас обоих своим холодным, спокойным взглядом.
— Кстати, о доме, — ее голос был ровным, как стена. — Мы с Игорешем кое-что решили.
Я посмотрела на мужа. Он изучающе разглядывал узор на ковре.
— Решили? Что именно? — спросила я, чувствуя, как по телу разливается тревожная теплота.
Валентина Петровна сделала маленькую паузу, словно наслаждаясь моментом.
—Твою квартиру мы продаем. Рынок сейчас как раз на пике, цены хорошие. Глупо упускать такую возможность.
В комнате стало тихо. Настолько тихо, что я услышала, как за стеной включилась лифтовая кабина. Слово «твою» прозвучало так, будто она говорила о какой-то старой кофточке, которую пора выбросить.
Сначала я не поверила. Просто не поняла. Мысль отказалась складываться в осознанное предложение.
— Мою… квартиру? — переспросила я, и мой собственный голос показался мне чужим. — Что ты имеешь в виду, Валентина Петровна?
— Ну что тут непонятного? — она брови удивленно подняла. — Ту самую двушку в ипотеку, что вы с Игорем берете. Мы ее продаем. Деньги очень нужны на расширение бизнеса Игоря. Новое оборудование, аренда. Ты же не против успеха собственного мужа?
Я перевела взгляд на Игоря. Мой муж. Человек, с которым мы выбирали ту самую квартиру, подписывали кипы документов, мечтали, как будем жить там, растили дочку. Он не смотрел на меня. Его глаза были устремлены в пустоту где-то возле моих коленей, а в уголках губ затаилась жалкая, виноватая ужимка.
И в этот момент леденящая волна ужаса накрыла меня с головой. Это не была шутка. Они и вправду это задумали. Они сидели здесь, за моим ужином, в моем доме, и спокойно, как о чем-то решенном, объявили мне, что собираются продать мое будущее, мою безопасность, мой кров.
— Это моя квартира, — прошептала я, и голос дрогнул. — Наша с Игорем. Наша семья…
— Ну вот, опять «я, я, я», — перебила свекровь. — А семья где? А муж где? Ему возможности открываются, а ты со своей квартирой за него цепляешься. Не делиться что ли?
Я продолжала смотреть на Игоря, впиваясь в него взглядом, пытаясь достучаться.
— Игорь? Ты что молчишь? Это правда? Ты согласен продать нашу квартиру?
Он медленно, с неохотой поднял на меня глаза. И впервые за семь лет совместной жизни я увидела в них не любовь, не раздражение, не усталость. Я увидела трусливое, жалкое предательство.
Тишина в гостиной стала тяжелой и густой, как сироп. Слово «предательство», прозвеневшее в моей голове, казалось, висело в воздухе, такое осязаемое, что его можно было потрогать. Я не отводила взгляда от Игоря, заставляя его встретить мой взгляд. Он наконец поднял глаза, и то, что я в них увидела, заставило меня похолодеть.
В них не было ни решимости, ни даже злости. Только виноватая растерянность, словно пойманного на воровстве школьника. Он видел мою боль, но его собственная трусость оказалась сильнее.
— Алина, не надо так смотреть, — он произнес это тихо, почти шепотом, и его голос дрогнул. — Мама же объясняет. Дело перспективное.
— Какое дело? — вырвалось у меня, и голос сорвался на крик. Я вскочила с кресла, словно его обожгло током. — Ты о чем вообще? Ты собираешься продать крышу над головой нашей дочери ради какого-то «перспективного дела»? О котором я впервые слышу!
Валентина Петровна с достоинством отхлебнула чаю, ставя чашку на блюдце с мягким звяканьем. Этот звук казался невероятно громким в тишине комнаты.
— Успокойся, дорогая. Истерика еще ни одной ситуации не помогла. Крыша над головой? — она усмехнулась, обводя взглядом нашу уютную гостиную. — У вас прекрасная крыша. Ты живешь здесь, в моей квартире. И никто тебя не выгоняет. А та, твоя, так, инвестиция. И сейчас самое время ее реализовать.
Меня затрясло. От возмущения, от беспомощности, от осознания, что они вдвоем сговорились против меня.
— Это не инвестиция! Это наша с Игорем квартира! Мы сами ее выбирали! Мы в нее вкладывались! Мы десять лет еще платить! Или ты забыла, что это ипотека?
— Именно что ипотека! — парировала свекровь, ее голос зазвенел сталью. — А значит, это не твоя собственность, а банковская. И пока вы ее выплачиваете, вы в долгах как в шелках. Мы предлагаем выход. Продадим, закроем долг перед банком, а оставшиеся деньги вложим во что-то стоящее.
— Во что? В твой бизнес, который еле дышит? — бросила я в сторону Игоря. Он поморщился, словно от боли.
— Алина, хватит! — он нахмурился, пытаясь изобразить строгость, но получалось жалко. — Бизнес нуждается в развитии. Иначе он загнется. Ты что, хочешь, чтобы я остался без работы?
— А я хочу, чтобы у нашей дочери было свое жилье! Чтобы она знала, что у нее есть свой угол, не зависящий от твоих бизнес-авантюр или… — я бросила взгляд на свекровь, — или от чьего-то доброго расположения.
Валентина Петровна встала, выпрямив спину. Она была выше меня, и сейчас она смотрела на меня сверху вниз.
— Ты стала очень забывчивой, Алина. Наглой и забывчивой. А не напомнить ли тебе, кто дал денег на первоначальный взнос по этой твоей «квартире мечты»? Кто приютил тебя здесь, когда у тебя за душой не было ни гроша? А теперь ты разговариваешь с нами, как с какими-то просителями?
Это был удар ниже пояса. Как она всегда умела. Она вложила тогда крупную сумму, это была правда. Подарок на свадьбу. И этот «подарок» вот уже семь лет висел над моей головой дамокловым мечом.
— Это был подарок! — прошептала я, чувствуя, как подступают слезы от бессилия. — Ты сама сказала, что это наш свадебный подарок!
— Подарки, милая, делают в ответ на любовь и уважение, — холодно ответила она. — А я что-то не вижу ни того, ни другого. Вижу одну сплошную черную неблагодарность.
Игорь подошел ко мне, попытался взять за руку. Я отшатнулась, как от огня.
— Алин, не кипятись, — он заговорил скороговоркой, виновато оглядываясь на мать. — Мы же не враги. Мы семья. Мы все обсудим, найдем решение. Мама, дорогая, давай не сейчас, а? Все устали.
«Не сейчас». Его коронная фраза. Отложить проблему, сделать вид, что ничего не происходит. Уйти от конфликта. И пока он уходил, его мама всегда добивалась своего.
Я посмотрела на них — на сына, прячущего глаза, и на мать, стоящую за него горой. Я была здесь чужая. Одинокая в этой битве за то, что по праву должно было принадлежать мне и моему ребенку.
— Хорошо, — сказала я тихо. Голос мой окреп, и дрожь в ногах внезапно утихла, сменилась ледяным спокойствием. — Хорошо. Если мы говорим о праве, о документах и о том, кто что давал.
Я сделала шаг к двери, оборачиваясь на пороге. Они смотрели на меня — одна с презрением, другой со страхом.
— Тогда завтра же, — сказала я четко, выдерживая паузу, — я съезжу к юристу. И мы выясним, что там на самом деле с нашей «семейной» собственностью. И кто имеет право ею распоряжаться.
Я вышла из гостиной, не оглядываясь, оставив за спиной гробовое молчание. В ушах звенело. Но впервые за весь вечер я знала, что делать дальше.
Ночь была долгой и беспросветной. Я ворочалась на краю нашей с Игорем постели, чувствуя ледяную пустоту между нами. Он не пытался заговорить, притворяясь спящим, но по его напряженной спине я понимала — он бодрствует и ждет. Ждет моей капитуляции, моих слез, может быть, скандала. Но я молчала. Внутри меня зрела холодная, стальная решимость.
Едва первые лучи утра пробились сквозь щели жалюзи, я поднялась, не глядя на мужа. Сердце бешено колотилось, но руки были удивительно твердыми. Я помнила каждое слово вчерашнего разговора. Помнила презрительные нотки в голосе свекрови: «Подарки делают в ответ на любовь и уважение».
Мой «подарок» лежал в старом сейфе, стоявшем на антресолях в прихожей. Ключ от него я хранила в потайном отделении кошелька. Игорь считал его давно забытым хламом.
Со стуком откинув тяжелую крышку, я принялась перебирать содержимое. Свидетельство о рождении дочки, наши с Игорем паспорта, старые страховки… И вот он, плотный картонный скоросшиватель с надписью «Ипотека». Руки дрожали, когда я доставала его.
Я расстегнул завязки и выложила файлы на кухонный стол, заваленный крошками от вчерашнего печенья. Договор купли-продажи, ипотечный договор с банком, график платежей… Все было на меня, Алину Сергееву. Я лихорадочно пролистывала страницы, ища зацепку, какое-то доказательство, что это мое, и только мое.
И тут, в самом конце, под всеми основными документами, я наткнулась на тонкий лист с синей печатью. Я почти забыла о его существовании. «Нотариально заверенное согласие супруга на приобретение жилья в единоличную собственность».
Тот самый документ, который я когда-то, до свадьбы, с огромным трудом уговорила подписать Игоря. Тогда его старый бизнес трещал по швам, были долги, и я, опасаясь претензий кредиторов, настояла на таком шаге, чтобы банк не отказал в одобрении ипотеки. Игорь тогда бурчал, но в итоге, отмахнувшись, подписал: «Лишь бы ты успокоилась, все равно это наше общее».
И вот этот лист лежал передо мной. Его подпись. Печать нотариуса. Юридический язык, который теперь звучал для меня музыкой спасения.
Схватив телефон, я с трудом вспомнила номер своей подруги Лены, которая работала юрисконсультом в крупной фирме. Было всего семь утра, но я набрала.
— Алло? — ее голос был хриплым от сна.
—Лен, прости, это Алина. У меня ЧП.
—Что случилось? — она мгновенно проснулась, услышав мой голос.
Я, сбиваясь и путаясь, за минуту изложила суть вчерашнего разговора.
—У меня есть этот документ, согласие! Он что-то значит? Они могут продать квартиру без меня?
Лена помолчала пару секунд, и я слышала, как она мысленно переключается в рабочий режим.
—Читаю название документа… «Согласие на приобретение в единоличную собственность»… Алина, ты где сейчас?
—Дома. На кухне.
—Слушай меня внимательно, — ее голос стал четким и властным. — Этот документ — твой главный козырь. Согласно ему, Игорь добровольно отказался от каких-либо претензий на право собственности на эту квартиру в момент ее приобретения. Он подтвердил, что объект будет принадлежать только тебе.
У меня перехватило дыхание.
—То есть…
—То есть без твоей личной, нотариально удостоверенной подписи в договоре купли-продажи, они не могут продать ни сантиметра. Ни он, ни твоя свекровь, даже если она давала деньги на взнос. Подарок есть подарок. По закону эта квартира на сто процентов твоя. Банк выдавал ипотеку именно тебе, как единственному собственнику.
Слезы наконец хлынули из моих глаз — не слезы отчаяния, а слезы дикого, всепоглощающего облегчения. Я сжимала телефон так, что кости белели.
—Ты уверена?
—Абсолютно. Держи их в ежовых рукавицах. Если будут давить, шантажировать или угрожать, сразу пиши заявление у участкового. У них нет никаких прав. Никаких.
Я поблагодарила ее и опустила телефон. В ушах гудело. Я взяла в руки тот самый лист, этот мой бумажный щит. Синие чернила подписи Игоря, его небрежная закорючка, казались мне теперь не свидетельством доверия, а доказательством его глупости и моей прозорливости.
Из спальни послышались шаги. Игорь вышел на кухню, помятый и хмурый. Его взгляд упал на разложенные на столе документы, на тот самый лист в моих руках. Он на мгновение замер, и я увидела, как в его глазах мелькнуло понимание, а затем — страх.
— Что это ты тут с утра пораньше раскопала? — попытался он сделать безразличный вид, подходя к чайнику.
Я не ответила. Я просто положила документ обратно в скоросшиватель, аккуратно застегнула его и, глядя прямо на него, четко произнесла:
— Я еду к юристу. Не к подруге, а к серьезному жилищному специалисту. Чтобы он все проверил и составил все необходимые бумаги.
Я повернулась и пошла в свою комнату собираться, оставив его одного на кухне с его страхами и нашим общим прошлым, которое он так легко решил продать.
Возвращаясь от юриста, я чувствовала себя другим человеком. Не жертвой, не затравленной зверушкой, а воином, вооруженным до зубов. Каждый шаг по знакомой дороге от метро до дома отдавался в моей груди уверенным, четким ритмом. Письменное заключение специалиста, тяжелое, на плотной бумаге с печатью, лежало в моей сумке как талисман. Оно подтверждало каждое слово Лены: квартира — моя. Без вариантов.
Дома пахло жареной картошкой. Валентина Петровна стояла у плиты, что было редкостью. Видимо, стратегия менялась — от открытой атаки к попытке взять измором, сытным ужином и показным миролюбием. Игорь сидел за столом и что-то строчил в своем блокноте, изображая занятость. Он бросил на меня быстрый, испытующий взгляд, когда я вошла, и тут же опустил глаза.
Я молча прошла в свою комнату, повесила сумку, переоделась. Мне нужно было собраться, выстроить внутри ту самую стену, о которой говорил юрист: «Не поддаваться на эмоции. Факты, закон, холодный разум».
Когда я вышла на кухню, ужин был уже на столе. Тяжелое молчание нарушал только стук приборов.
— Ну как, сходила к своим юристам? — не выдержала Валентина Петровна, сладковатым ядом пропитан ее голос. — Наговорили тебе, наверное, чего попало. Только ты не забывай, бумажки бумажками, а семья — это семья.
Я отложила вилку, посмотрела на нее, а потом на Игоря.
— Да, сходила. И мне все разъяснили. Квартиру продать без моего согласия невозможно. Вообще. Никак. Деньги, которые вы дали на взнос, считаются подарком, и оспорить это невозможно. Так что этот вопрос закрыт.
Игорь резко поднял голову.
—Закрыт? Алина, ты слышишь себя? Ты говоришь о нашем общем будущем, как о каком-то деле! Мама предлагает выход из кризиса, а ты уперлась, как… — он не нашел подходящего сравнения.
— Как что? Как владелец своей собственности? — закончила я за него. — Да. Именно так. Я не собираюсь лишать свою дочь жилья ради сомнительных авантюр.
— Каких авантюр? — вспыхнула Валентина Петровна, отшвырнув салфетку. — Мой сын строит бизнес! А ты его так называешь? Ты вообще понимаешь, в какое положение ты его ставишь? Без этих денег он может все потерять!
— Значит, надо было вести дела грамотнее, а не рассчитывать на продажу чужой квартиры, — парировала я, чувствуя, как закипаю, но удерживая себя. Холодный разум. Только холодный разум.
— Чужой! — закричал Игорь, ударив кулаком по столу. Тарелки звякнули. — Это наша общая квартира! Наша! Как ты можешь быть такой эгоисткой? Ты думаешь только о себе!
Меня будто ошпарили. Эгоистка? Это он, который готов оставить свою семью без крыши над головой, говорит мне об эгоизме?
— Я думаю о нашей дочери! — мой голос наконец сорвался, прорвав ледяную плотину. — О ее будущем! А ты, Игорь? О ком думаешь ты? О маме? О ее деньгах? Или о тех долгах, о которых я до сих пор не знаю?
Он побледнел. Валентина Петровна застыла с таким видом, будто я плюнула ей в лицо.
— Каких долгах? — прошипела она. — Это что еще за сказки?
— Алина, заткнись! — рявкнул Игорь, вскакивая.
В этот момент из-за двери послышался плач. На пороге кухни стояла наша четырехлетняя Лиза, испуганная, в одной пижамке, потирая кулачками глаза.
— Папа, мама, не ругайтесь… — всхлипнула она.
Игорь тут же воспользовался моментом. Он бросился к ней, подхватил на руки.
—Видишь? Видишь, до чего ты доводишь? Дочь не может спать из-за твоих истерик!
Я смотрела на него, на его притворную заботу, на испуганное лицо дочки, и во мне что-то оборвалось. Окончательно и бесповоротно. Стена, которую я так старательно выстраивала, рухнула, но под ее обломками не осталось ничего, кроме ледяной, безмолвной пустоты.
Я подошла к ним. Мое лицо было каменным. Я посмотрела на Лизу, потом на Игоря.
— Хочешь, чтобы твоя дочь росла без отца? — тихо, но очень четко процитировала я его же вчерашние слова. — Поздравляю. Ты сам идешь к этому.
Я развернулась и вышла из кухни. На этот раз я шла не для того, чтобы найти доказательства. Я шла, чтобы начать собирать чемоданы. Война была объявлена, и я поняла — пощады не будет.
Тот вечер я провела, укладывая Лизу. Она ворочалась, плакала во сне и все прижималась ко мне, маленькая и беззащитная. Каждое ее всхлипывание отзывалось во мне острой болью. Я была ее матерью, ее защитницей, а сейчас втянула ее в эту войну, где снарядами были слова ее отца и бабушки.
Игорь ночевал на диване в гостиной. Я слышала, как он ворочался, и сквозь щель под дверью виделся свет его телефона. Он что-то лихорадочно писал. Может, маме. Может, кому-то еще. Мне было все равно.
На следующее утро, проводив Лизу в садик, я вернулась в пустую, звенящую тишиной квартиру. Отчаяние прошлой ночи сменилось странным, почти отстраненным спокойствием. Шок прошел, оставив после себя ясность. Чтобы бороться, нужно знать врага. А я до сих пор не понимала истинных причин их паники. Почему продажа квартиры — вопрос жизни и смерти? Бизнес Игоря всегда был неровным, но до такого отчаяния никогда не доходил.
Я перебрала в голове все варианты. Взяла телефон. Нужен был человек, которому я могла доверять безоговорочно. Таким человеком был Максим, мой старый друг, с которым мы вместе учились в институте. Он работал в финансовой аналитике и имел доступ к базам данных, о которых я лишь смутно догадывалась.
— Макс, привет, — сказала я, когда он ответил. — Мне нужна помощь. Неофициальная.
— Алина? Что случилось? Ты плачешь? — он сразу насторожился.
— Нет. Я уже отплакала. Слушай, ты можешь… посмотреть что-нибудь? По Игорю. Его ИП. И… — я глубоко вздохнула, — и по его матери. Валентине Петровне Беловой. Мне кажется, у них серьезные финансовые проблемы.
Максим помолчал.
—Алина, это серьезно. Ты уверена?
—Они хотят продать мою квартиру, Макс. Ту самую, ипотечную. Говорят, на развитие бизнеса. Но это пахнет паникой. Мне нужно знать, что происходит.
— Хорошо, — без лишних вопросов согласился он. — Я не могу дать тебе ничего на бумаге, но… посмотрю. Перезвоню.
Ожидание было мучительным. Я механически мыла посуду, протирала пыль, гладила одежду, но все валилось из рук. Каждый час тянулся как год.
Звонок раздался только вечером. Я выскочила на балкон, захлопнув за собой дверь, словно в квартире могли быть подслушивающие устройства.
— Ну? — выдохнула я в трубку.
Голос Максима был серьезным и деловым.
—С Игорем более-менее ясно. Его ИП действительно на грани. Просрочки по налогам, пару исполнительных производств от контрагентов. Но это цветочки.
Он сделал паузу, и эта пауза заставила мое сердце замернуть.
—Алина, у твоей свекрови… это просто жесть. Она, видимо, играла на бирже через сомнительную брокерскую контору. Маржинальная торговля, кредитное плечо. Все это рухнуло. Она не просто потеряла свои деньги. Она должна самой конторе огромную сумму. А они, судя по всему, связаны с… не с самыми приятными людьми.
У меня перехватило дыхание. Ком в горлу встал такой, что я не могла произнести ни слова.
— Коллекторы? — прошептала я наконец.
— Хуже, — мрачно ответил Максим. — Это не классические коллекторы. Контора носит название «Волк». Репутация у них… ну, ты понимаешь. Звонят, угрожают. Не только ей, но и Игорю, как ближайшему родственнику. Им не до бизнеса, Алина. Им бы самим выкарабкаться. Они пытаются быстро собрать деньги, чтобы откупиться. Похоже, твоя квартира — их последний козырь.
Я стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу балконной двери. Все пазлы сложились. Их наглость, их паника, их готовность разорвать меня на части. Это была не жадность. Это был животный страх.
— Спасибо, Макс. Огромное спасибо.
— Алина, будь осторожна. Если они связаны с такими людьми… Держи дистанцию. И думай о себе и о ребенке.
Я положила телефон. За окном горели вечерние огни, шумел город. А в нашей квартире, за моей спиной, сидели два загнанных в угол человека, готовых на все, чтобы спасти свою шкуру. И моя дочь, моя маленькая Лиза, жила в одном доме с ними.
Я обернулась и посмотрела на закрытую дверь гостиной. Теперь я знала гнилое дно, на которое опустилась моя семья. И это знание было страшнее любой ссоры. Теперь это была не просто битва за квартиру. Это была битва за нашу безопасность.
Знание, полученное от Максима, стало тяжелым, но прочным щитом. Теперь я понимала каждое их движение, каждую нервную нотку в голосе. Это не были просто жадные родственники. Это были загнанные в угол звери, и это делало их в тысячу раз опаснее. Мое спокойствие стало осознанным оружием
Я провела следующий день, как в тумане, составляя план. Лиза была моим главным приоритетом. Я договорилась с лучшей подругой Катей, что в случае чего мы сможем переночевать у нее. Собирала для дочки «тревожный чемоданчик»: любимую пижаму, мишку, лекарства, документы. Это действовало угнетающе, но придавало странное ощущение контроля.
Игорь избегал меня весь день, но я знала — разговор неизбежен. Он прорвался вечером, когда я заканчивала укладывать Лизу. Он стоял в дверях детской, бледный, с темными кругами под глазами.
— Нам нужно поговорить, — его голос был хриплым. — Без истерик.
— Говори, — я поправила одеяло над спящей дочерью и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.
— Я подумал… Мы оба устали, нервничаем, — он начал с заученной, неубедительной мягкостью. — Давай попробуем все обсудить как взрослые люди. Цивилизованно.
Я молчала, глядя на него. Он ждал ответа, но не дождался и продолжил, нервно проводя рукой по волосам.
— Смотри, Алина. Бизнес… ему действительно нужна серьезная вливание. Иначе — крах. Полный. Я останусь без работы, без денег. Мы останемся. Ты понимаешь? Мы все в одной лодке.
— Лодка у нас общая, Игорь, — тихо сказала я. — А вот твои финансовые авантюры и долги твоей матери — это пробоины, которые вы проделали в своем собственном борту. И теперь вы хотите заткнуть их моим спасательным жилетом.
Он смотрел на меня, не понимая.
—Какие долги? О чем ты?
— Не надо, Игорь. Я знаю про «Волк». Знаю про биржевые долги твоей мамы. Знаю про звонки.
Его лицо исказилось. Сначала в нем было шоковое непонимание, затем дикий, панический страх, а потом — чистая, неприкрытая злоба.
— Ты… ты что, следила за мной? — прошипел он, делая шаг ко мне. — Ты полезла в мои дела?
— Я защищаю своего ребенка и свое имущество! — уже не сдерживаясь, бросила я ему в лицо. — Пока вы с мамой строили планы, как распорядиться моей жизнью, я всего лишь выяснила, кому именно вы собираетесь отдать мои деньги!
— Это наши общие деньги! — его голос сорвался на крик. Он был в ярости, загнанный в угол правдой. — Ты вообще кто такая, чтобы решать? Я твой муж! Я несу за тебя ответственность! А ты ведешь себя как последняя…
— Договори, — холодно прервала я его. — Как последняя что? Жадная стерва? Так говорят ваши новые друзья из «Волка»?
Он замахнулся. Не для удара, нет. Он просто в бессилии взметнул руку, но этот жест был красноречивее любых слов. Я не отпрянула. Я стояла, глядя ему прямо в глаза, и в моем взгляде, должно быть, было что-то такое, что заставило его руку медленно опуститься.
— У нас есть дочь, — прошептал он, и в его голосе внезапно послышались слезы. — Ты что, хочешь, чтобы она росла без отца? Хочешь разрушить семью?
Я смотрела на этого человека — на его трясущиеся руки, на искаженное злобой и страхом лицо. Я не чувствовала ничего, кроме леденящей пустоты и горькой жалости.
— Семью разрушаешь ты, Игорь. Ты и твоя мать. Своей жадностью, своими авантюрами и своей готовностью переступить через всех.
Я повернулась и пошла в спальню, чтобы допить сборы своих вещей. Его голос догнал меня, тихий и окончательно сломанный:
— Либо квартира, либо развод. И я через суд добьюсь половины. Я знаю, что имею право.
Я остановилась на пороге, но не обернулась.
— Попробуй, — сказала я абсолютно спокойно. — Судья будет очень рад услышать историю о том, как муж, добровольно отказавшийся от прав на жилье, и его мать, спустившая все на биржевые ставки, пытаются отобрать единственное жилье у матери с ребенком. Обязательно попробуй.
Я вошла в комнату и закрыла дверь. Из-за двери доносились его тяжелые шаги, а потом — приглушенные рыдания. Но мои слезы закончились. Линия фронта была проведена. Теперь я знала, что по ту сторону — не семья, а враг. И с врагом не договариваются. Его уничтожают.
Тишина, наступившая после ухода Игоря, была оглушительной. Я стояла посреди спальни, слушая, как за стеной смолкают его рыдания. Они не вызывали во мне ничего, кроме горького осадка. Сожаление о семье, которую мы разрушили? Да. Но жалости к нему — уже нет. Его слезы были слезами жалости к себе, пойманному с поличным, а не раскаяния.
Я подошла к окну и посмотрела на темные очертания спящего города. Где-то там были люди из «Волка». Где-то там зрели их угрозы. И пока я тут жила, я не могла быть спокойна за Лизу. Одна мысль о том, что к нашему подъезду могут подъехать сомнительные личности, заставляла кровь стынуть в жилах.
Решение созрело кристально четкое и холодное. Ждать следующей атаки было нельзя. Нужно было бить первой. На их территории — на территории закона.
На следующее утро, отведя Лизу в сад, я отправилась не на работу, а в офис к юристу, с которым консультировалась ранее. Сергей Петрович, немолодой мужчина с внимательными глазами, выслушал меня, не перебивая. Я изложила все. Историю с согласием, требования продать квартиру, финансовые долги свекрови, звонки коллекторов. Я показала ему скриншоты переписок, где Игорь и Валентина Петровна в грубой форме требовали «не тянуть с решением».
Сергей Петрович внимательно изучил документы, поправил очки.
—Ситуация, к сожалению, типовая. Но ваша позиция, Алина Сергеевна, очень сильна. Вы — единственный собственник. Они не имеют ни малейшего юридического права распоряжаться вашим имуществом. Более того, их действия, учитывая контекст с долгами, можно расценивать как попытку мошенничества или оказание давления с целью завладения имуществом.
— Что мне делать? Я не могу там оставаться. Я боюсь за дочь.
—Правильно боитесь. Нужно действовать на опережение. Мы подготовим два заявления. Первое — в суд. Исковое заявление о признании за вами права собственности на квартиру и снятии ее с любого рода обременений. По сути, это формальность, которая развяжет вам руки. И второе… — он сделал значительную паузу, — заявление в полицию. О фактах угроз и психологического давления. Это создаст официальный след. Если эти «волки» решат постучаться в вашу дверь, у участкового уже будет основание для реакции.
Мы провели за составлением документов несколько часов. Каждую фразу выверяли, каждое доказательство прикладывали. Когда я вышла от Сергея Петровича с толстой синей папкой на руках, я чувствовала себя не жертвой, а главнокомандующим, готовящим решающее наступление.
В тот же день мы с Лизой переехали к Кате. Объяснить четырехлетней дочке, почему мы не идем домой, было тяжело.
—Мама, а папа с нами?
—Нет, солнышко. Папа останется дома.
—А бабушка?
—И бабушка тоже.
Она хотела спросить еще что-то,но, увидев мое лицо, просто обняла меня за шею и прижалась. Ее молчаливое понимание било больнее любых вопросов.
Вечером, уложив Лизу в гостевой комнате, я взяла телефон. Я открыла общий чат с Игорем и его матерью, который когда-то назывался «Наша семья». Последнее сообщение в нем было от меня, с фотографией Лизиного рисунка.
Я прикрепила два файла. Первый — скан искового заявления в суд с синей печатью. Второй — скан заявления в полицию, где были зачеркнуты наши с Лизой персональные данные, но четко видны фамилии Игоря и Валентины Петровны и формулировка «оказание психологического давления с целью принуждения к сделке».
Я не писала ни слова. Никаких объяснений, никаких упреков. Только факты. Документы. Закон.
Ответ пришел через три минуты. Это был Игорь. Не в чат, а личным сообщением.
—Ты совсем охренела?! Полиция?! Ты понимаешь, что ты делаешь?!
Я не стала отвечать. Через минуту пришло второе сообщение, от Валентины Петровны. В чат. Короткое и полное бессильной ярости:
—Предательница.
Я медленно выдохнула, положила телефон и откинулась на спинку дивана. Впервые за последние недели в груди было не больно и не страшно. Было тихо. Я сделала все, что могла. Теперь очередь была за законом. И я знала, что на этой территории я уже победила.
Суд был быстрым и безэмоциональным. Как и предсказывал Сергей Петрович, мое право собственности было подтверждено без лишних вопросов. Я сидела в зале заседаний, глядя на спину Игоря, который сидел в нескольких метрах от меня. Он не оборачивался ни разу. Валентины Петровны в зале не было. Максим позже сообщил, что долги «Волка» начали обрастать новыми процентами, и у нее появились проблемы куда серьезнее наших семейных разборок.
Когда судья огласил решение, я ожидала почувствовать триумф. Но его не было. Была лишь огромная, всепоглощающая усталость. Усталость от войны, от лжи, от необходимости постоянно быть настороже.
В тот же день я наняла службу, которая сменила замки в моей квартире. Звук нового ключа, поворачивающегося в скважине, был тихим, но окончательным. Он отделял мое прошлое от моего будущего.
Я зашла внутрь. В квартире пахло пылью и пустотой. Ничего не изменилось, но все было другим. Стены, которые должны были хранить наш семейный уют, теперь были свидетелями предательства. Я обошла все комнаты, медленно, прикасаясь к стенам, к подоконникам, как бы заново знакомясь с этим пространством. Теперь оно было только моим.
Через несколько дней, забрав Лизу из садика, я привезла ее домой. Не в ту квартиру, где жила свекровь, а в нашу. Настоящую.
—Мама, мы домой? — спросила она, робко переступая порог.
—Да, солнышко. Домой. Насовсем.
Она молча прошлась по комнатам, заглянула в свою, потом в нашу с Игорем бывшую спальню. Потом подошла ко мне и обняла так крепко, как только могли ее маленькие ручки.
—Я рада, — прошептала она. И этих двух слов было достаточно, чтобы я поняла — все было не зря.
Вечером, когда я наконец распаковала коробку с люстрой, та самая, хрустальная, с подвесками, раздался звонок в дверь. Через глазок я увидела Игоря. Он был один, стоял, опустив голову.
Я открыла, но не впускала его внутрь. Он казался постаревшим на десять лет.
—Я за вещами. Последними, — сказал он тихо, не глядя на меня.
—Хорошо. Я сложила все в прихожей.
Он переступил с ноги на ногу, помолчал.
—Алина… Может, все же… — он начал и сразу запнулся, увидев мое лицо. — Прости.
— Простить не смогу, Игорь. Понять — тем более. Но я отпускаю. И тебя, и всю эту историю. Живи своей жизнью.
Он кивнул, поднял свою сумку и, не прощаясь, пошел к лифту. Я закрыла дверь и повернула новый, мой ключ.
На следующий weekend мы с Лизой наконец-то повесили ту самую люстру. Она была тяжелой, и мне пришлось изрядно попотеть, закрепляя ее на потолке. Лиза в это время азартно подавала мне инструменты и кричала: «Осторожнее, мамочка!».
Когда я спустилась со стремянки и щелкнула выключателем, комната наполнилась сотнями бликов. Хрустальные подвески ловили свет и разбрасывали его по стенам, по полу, по лицу моей дочери, которая смотрела наверх с широко раскрытыми от восторга глазами.
— Какая красивая, мама! — прошептала она. — Как ты знала, что она будет такой красивой?
Я обняла ее и прижала к себе, глядя на сверкающие переливы. Они были похожи на осколки нашего старого, разбитого счастья, которые я собрала и сложила во что-то новое. Свое.
— Просто я знаю, что наша жизнь только начинается, — тихо ответила я, целуя ее в макушку.
И впервые за долгие месяцы эти слова не были просто надеждой. Они были правдой. Горькой, выстраданной, но единственно верной. У нас был наш угол. Наш свет. И больше ничего не было нужно.