Поминки по бабушке закончились два часа назад. Гости, в основном такие же древние старушки в черных платках и несколько дальних родственников, которых я видела второй раз в жизни, разошлись. В квартире повисла тяжелая, душная тишина, пахнущая ладаном, корвалолом и остывшими пирожками с капустой.
Мы остались втроем: я, моя мама и младшая сестра Вика.
Я стояла у мойки, механически намыливая бесконечные тарелки. Вода шумела, заглушая мысли, но не могла смыть ту свинцовую усталость, что накопилась за последние полгода. Полгода, когда бабушка слегла, и моя жизнь превратилась в маятник «работа — бабушкин дом — аптека — мой дом — работа».
Мама с Викой сидели за столом. Вика, как всегда, уткнулась в телефон, лениво ковыряя вилкой кусок пирога. Ей было двадцать семь, но вела она себя так, словно ей все еще пятнадцать. Мама, тяжело вздыхая, пересчитывала оставшиеся салфетки, складывая их в стопочку.
— Оля, ну хватит там греметь, — недовольно бросила мама, не оборачиваясь. — Сядь уже, поговорить надо. Дело серьезное.
Я выключила воду, вытерла руки полотенцем и села напротив них. Сердце тревожно екнуло. Я знала этот тон. Он не предвещал ничего хорошего. Обычно таким тоном мама сообщала, что Вика снова влезла в долги или что ей срочно нужно "помочь" с кредитом на очередной айфон.
— О чем? — спросила я, глядя на скатерть, прожженную в одном месте сигаретой — след от последнего визита Викиного бывшего мужа.
Мама поправила платок, откашлялась и начала издалека, что было для нее типично.
— Вот и не стало нашей мамы... Царствие небесное. Квартира теперь пустая стоять будет. А это неправильно. Жилье должно служить живым.
Я молчала. Я знала, к чему она клонит, но хотела услышать это прямым текстом.
— Мы тут с Викусей посоветовались, — мама ласково посмотрела на младшую дочь, которая даже не подняла глаз от экрана, — и решили, что будет справедливо, если в бабушкину квартиру переедет Вика.
Я подняла глаза.
— Справедливо?
— Конечно, Оленька. Смотри сама: у тебя есть все. Муж хороший, работа стабильная, ипотеку вы уже почти выплатили, двушка у вас просторная. А Вика? — мама развела руками, изображая вселенскую скорбь. — С мужем развелась, живет со мной, в тесноте, зарплата копеечная. Ей личную жизнь устраивать надо, а куда мужика привести? Ко мне в проходную комнату?
— То есть, вы уже все решили? — тихо спросила я.
— А что тут решать? — встряла Вика, наконец отложив телефон. — Это логично. Ты же старшая, ты должна понимать. Мне нужнее.
— Подождите, — я почувствовала, как внутри начинает закипать холодная злость. — Бабушка умерла три дня назад. Мы еще даже сорок дней не отметили. А вы уже квартиру делите?
— Не делим, а распоряжаемся наследством по совести! — возвысила голос мама. — По закону вы обе наследницы первой очереди после меня... Ой, нет, я же наследница, я дочь. Но я от своей доли откажусь в пользу Вики. И ты, Оля, должна сделать так же. Мы завтра к нотариусу пойдем, и ты напишешь отказ.
— Должна? — переспросила я.
— Оля, не начинай, — мама поморщилась, как от зубной боли. — Не будь жадной. У тебя совесть есть? Сестра в беде, без угла, а ты будешь за метры цепляться? Мы же семья!
Семья. Это слово всегда было у мамы козырным тузом. Когда мне было десять, я должна была сидеть с трехлетней Викой, потому что "мы семья". Когда я училась в институте и подрабатывала по ночам, я должна была отдавать часть денег маме, чтобы одеть Вику на выпускной, потому что "мы семья". Когда Вика выскочила замуж за какого-то проходимца и набрала кредитов, мы с мужем помогали их закрывать, потому что "мы семья".
Но когда бабушка слегла с инсультом, "семья" вдруг скукожилась до меня одной.
— Мам, — сказала я, стараясь говорить спокойно. — А где была эта "семья" последние полгода? Когда бабушке нужно было менять памперсы? Когда я ночевала здесь на раскладушке, потому что она боялась оставаться одна? Когда я с ложечки ее кормила?
— Не попрекай! — лицо мамы пошло красными пятнами. — Ты же знаешь, у Вики нервы слабые, она вида крови и болезней не выносит. А у меня давление! Мы помогали чем могли — продуктами, деньгами...
— Деньгами? — я усмехнулась. — Ты про ту тысячу рублей, что ты дала на лекарства в феврале? Лекарства стоили десять.
— Ты работаешь на хорошей должности, могла себе позволить! — парировала мама. — И вообще, уход за бабушкой — это твой дочерний... то есть, внучкин долг! Она тебя любила!
— Любила, — согласилась я. — Именно поэтому я была здесь. А Вика приезжала раз в месяц на пятнадцать минут, съедала пирожок и убегала, потому что "здесь пахнет старостью".
Вика фыркнула:
— Ну да, пахло. И что? Теперь мне на улице жить из-за этого? Оль, тебе реально жалко? У тебя же есть квартира! Зачем тебе вторая? Солить их будешь? Сдавать и наживаться, пока родная сестра по съемным хатам мыкается?
Ее наглость была настолько обезоруживающей, что я даже растерялась.
— Вика, наследство делится по закону. Если мама отказывается от своей доли, то это ее право. Но моя доля остается моей.
— Ах, вот ты как заговорила! — мама ударила ладонью по столу. Чашки жалобно звякнули. — Законница выискалась! Да как тебе не стыдно! Я тебя растила, ночей не спала, а ты выросла эгоисткой! У родной сестры кусок хлеба изо рта вырываешь!
— Квартира — это не кусок хлеба, мама. Это миллионы рублей.
— Для тебя только деньги важны! — закричала мама, вскакивая со стула. — Вся в отца своего покойного! Тот тоже каждую копейку считал! Я сказала: завтра идем к нотариусу, и ты пишешь отказ. Иначе... иначе ты мне не дочь! Знать тебя не хочу!
Я посмотрела на них. На маму, чье лицо исказила злоба. На Вику, которая смотрела на меня с выражением обиженного ребенка, у которого отобрали конфету. Они были так уверены в своей правоте. Они были уверены, что я, как всегда, проглочу, уступлю, сломаюсь под грузом навязанного чувства вины.
В прихожей громко тикали старые часы с маятником. Те самые, которые бабушка заводила каждое утро.
— Хорошо, — сказала я тихо.
Мама тут же просветлела лицом, села обратно и победоносно улыбнулась Вике.
— Вот и умница. Я знала, что ты у меня разумная девочка. Просто устала, перенервничала. Завтра все оформим, а потом ремонт начнем. Викусе надо обои переклеить, этот "совок" убрать, мебель новую купить... Кстати, Оль, у вас же машина большая, поможете старый хлам на помойку вывезти?
— Нет, — сказала я.
— Что "нет"? — не поняла мама.
— Я не буду помогать вывозить хлам. И к нотариусу завтра не пойду.
— Ты же только что согласилась! — взвизгнула Вика.
— Я согласилась с тем, что разговор окончен. А к нотариусу идти нет смысла.
Я встала, подошла к старому серванту, где за стеклом стояли хрустальные бокалы, которыми никогда не пользовались. Открыла нижний ящик, где бабушка хранила документы.
Мама следила за мной настороженным взглядом.
— Что ты там ищешь? Паспорт на квартиру? Он у меня в сумке, я забрала, чтобы не потерялся.
Я достала плотную синюю папку. Бабушка отдала мне её пять лет назад, в день моего тридцатилетия. Тогда мы сидели на этой самой кухне, пили чай с вареньем, и она сказала слова, смысл которых дошел до меня по-настоящему только сейчас.
— Вот, — я положила папку на стол перед мамой. — Посмотрите.
— Что это? — мама брезгливо взяла папку двумя пальцами, словно там лежала дохлая мышь.
— Открой.
Она раскрыла папку. Сверху лежал плотный лист с гербовой печатью.
— Договор дарения... — начала читать мама вслух, запинаясь. — Город... дата... две тысячи девятнадцатый год... Даритель: Смирнова Надежда Петровна... Одаряемый: Волкова Ольга Андреевна...
Голос мамы становился все тише и тише, пока не превратился в сиплый шепот. Она дочитала до конца, подняла на меня глаза, полные ужаса и непонимания.
— Что это значит? — спросила она.
— Это дарственная, мама. Бабушка подарила мне эту квартиру пять лет назад. Она уже пять лет принадлежит мне. Официально. Росреестр, все печати. Я — единственный собственник.
В кухне повисла такая тишина, что стало слышно, как жужжит муха, бьющаяся о стекло.
— Это... это подделка! — выдохнула Вика, выхватывая папку из рук матери. — Бабушка не могла! Она меня любила! Она говорила, что все нам оставит!
— Оставит — что? — спокойно спросила я. — Вклады, старые серьги? Пожалуйста, вступайте в наследство. Но квартира не входит в наследственную массу. Она не принадлежала бабушке на момент смерти. Она была моей.
— Ты обманула ее! — закричала мама, вскакивая и опрокидывая стул. — Ты, змея подколодная, воспользовалась тем, что старуха из ума выжила! Подсунула ей бумаги!
— В девятнадцатом году бабушка была в здравом уме и твердой памяти, — жестко ответила я. — Она работала в библиотеке и разгадывала кроссворды быстрее тебя. И это было ее решение. Знаешь, почему?
— Почему?! — мама задыхалась от ярости.
— Потому что она знала вас. Она знала, что как только ее не станет, вы начнете грызть меня. Она знала, что Вика профукает все, что ей дадут, а ты будешь ей потакать. Бабушка сказала мне тогда: "Оля, это тебе. За то, что ты человек. И чтобы у тебя была защита от родни". Я тогда не хотела брать, говорила, что рано об этом думать. Но она настояла. И взяла с меня слово, что я буду молчать до последнего. "Иначе житья мне не дадут", — так она сказала. И она была права. Вы бы ее заклевали.
Мама схватилась за сердце. На этот раз, кажется, не наигранно. Она опустилась на стул, обмахиваясь рукой.
— Оля... доченька... как же так? — запричитала она, резко меняя тактику. — Ну хорошо, она подарила. Но сейчас-то ситуация другая! Вике жить негде! Ты же не выгонишь родную сестру на улицу? Ты же можешь переписать на нее? Или хотя бы пустить пожить? Ну давай она поживет тут, пока замуж не выйдет?
Я посмотрела на Вику. В ее глазах не было ни капли раскаяния или понимания. Только злоба и зависть. Если я пущу ее сюда, она эту квартиру уничтожит. Превратит в притон для своих подружек и сомнительных кавалеров. А потом, когда я попрошу ее съехать, будет скандал похлеще нынешнего, только с полицией и выбитыми дверьми.
Я вспомнила бабушку. Как она гладила меня по голове сухой рукой и говорила: "Держись, Олечка. Ты сильная, ты вытянешь. А они... они потребители. Не давай им себя сожрать".
— Нет, — сказала я твердо.
— Что "нет"? — прошипела Вика.
— Жить ты здесь не будешь. Квартиру я буду сдавать, чтобы покрыть расходы на похороны и памятник — вы же ни копейки не дали, сказали "нет денег". А потом, может быть, продам и расширю нашу с мужем жилплощадь. Или оставлю своим будущим детям.
— Тварь! — визгнула Вика. — Будь ты проклята со своей квартирой! Чтоб ты сдохла там одна!
— Заткнись! — рявкнула я так, что Вика присела от неожиданности. — Вон отсюда. Обе. Это моя квартира. И я хочу побыть здесь одна.
— Ты выгоняешь мать? — театрально прошептала мама. — Из дома ее матери?
— Я прошу вас уйти, потому что разговор окончен. И поминки окончены.
Мама встала. Вид у нее был такой, словно она только что проглотила лимон целиком. Она собрала свою сумку, демонстративно громко шмыгая носом.
— Пошли, Вика. Нет у нас больше сестры и дочери. Умерла она для нас сегодня. За квадратные метры продалась.
Они уходили долго, шумно, специально громко хлопая дверьми, шаркая ногами, бормоча проклятия. Я стояла у окна и смотрела, как они выходят из подъезда. Вика что-то яростно жестикулировала, мама вытирала глаза платком. Они сели в такси и уехали.
Когда машина скрылась за поворотом, я наконец-то выдохнула. Ноги подогнулись, и я сползла по стене на пол, прямо под подоконник.
Слезы потекли сами собой. Не от обиды, не от страха, а от какого-то невероятного, опустошающего облегчения. Все кончилось. Нарыв, который зрел годами, наконец-то вскрылся. Да, было больно и грязно. Да, я осталась без "семьи".
Но я посмотрела вокруг. На старые обои в цветочек, которые клеила бабушка. На ее любимое кресло с клетчатым пледом. На фикус в углу, который она поливала каждое утро.
— Спасибо, бабуль, — прошептала я в тишину. — Спасибо, что защитила меня. Даже с того света.
Я знала, что завтра будет много грязи. Будут звонки от теток из других городов, которым мама распишет меня как чудовище, обманувшее старушку. Будут посты Вики в соцсетях о предательстве сестры.
Но это будет завтра.
А сейчас я встала, налила себе горячего чая в бабушкину любимую чашку с синими васильками, села в кресло и впервые за полгода почувствовала себя дома. В своем доме. Где никто не требует, не манипулирует и не считает меня должной просто за факт моего существования.
Я закрыла глаза и услышала, как тикают часы. Тик-так. Тик-так. Жизнь продолжалась. И теперь она будет идти по моим правилам.