- Знаешь, какой звук меня в последние месяцы выбивает из колеи? Не сирена, не школьный звонок, нет. Тишина. Та самая пустая, глухая тишина в школьных коридорах, когда я иногда прихожу проводить диагностику или забрать документы. Раньше там был гул, смех, кто-то бегал, кто-то спорил, кто-то что-то кричал… а сейчас — будто школу на паузу поставили. И я иду по коридору, слышу шаги — свои — и ещё пятерых детей, и мне становится странно. Не по себе. Как будто в доме, где раньше жили сто человек, внезапно остались трое.
Честно: я не сразу понял, что именно меня так цепляет. Думал, ну, рано пришёл. Или перемена короткая. Или ещё что-то. А потом дверь открылась, вышли дети — и я увидел в их глазах вот эту… пустоту. Не безнадёжность даже, нет, дети ведь живучие, но что-то вроде усталости, которая к их возрасту вообще не подходит. И я понял — это не коридор тихий. Это учителей мало. До смешного мало. До… страшного.
Через пару дней ко мне пришла мама шестиклассника. И вот у неё взгляд был такой… как будто она всю дорогу сюда собиралась плакать, но держалась, потому что репетитор — это последняя надежда.
— Вы… берёте ещё учеников? — спросила она таким голосом, будто спрашивала: «Вы живы вообще? Вы ещё тут?».
Я попытался улыбнуться, спросил, что случилось.
— У них за две недели сменилось три учителя. А сейчас… — она замялась, — сейчас математику ведёт учительница из началки. Просто чтобы кто-то вел урок.
И меня прямо перекосило внутри. Ну как так… математика — не предмет, который можно «закрыть кем-нибудь». Это как в больнице: хирург заболел, ну ничего, поставим педиатра — он же тоже доктор. Ну… не работает так.
И я в этот момент впервые словил мысль, которая потом стала для меня чем-то вроде горькой реальности: математика стала роскошью. Как хороший кофе. Как нормальная обувь. Как врач, к которому можно попасть без очереди.
У кого есть возможность — тем объяснят.
У кого нет — будут выживать.
И ведь это не истерика, не преувеличение. Это… повседневность.
Недавно приходит ко мне мальчишка, семиклассник. Такой живой, глаза бегают, руки вечно в карманах — энергичный. Садится, достаёт тетрадь. Я смотрю — а там дроби… написанные так, как дети пишут в третьем классе. Не потому что он ленился. Не потому что «не хочет учиться». Просто некому было объяснить. Полгода. Представляешь? Полгода без нормального учителя.
Он смотрит на меня и говорит тихо:
— Я знаю, что пишу неправильно. Просто… я не понял тогда, а потом уже никто не возвращался к теме.
И улыбается так неловко, будто извиняется.
И хочется сказать ему: «Ты вообще ни в чём не виноват, слышишь?». Но ребёнку такие слова редко помогают — они привыкли искать ошибку в себе. Не в обстоятельствах.
Один раз ко мне пришла девятиклассница. Высокая, молчаливая, взгляд в пол.
— Я… можно у вас заниматься?
— Конечно. Что вас беспокоит?
— Я боюсь спрашивать на уроке, — говорит она. — Учителя меняются так часто… я даже не знаю, к кому привыкать.
И вот это её «не знаю, к кому привыкать» — ты бы слышал, как она это сказала. Там было всё: и усталость, и отчаяние, и какое-то нежелание снова адаптироваться. Она как будто привыкла жить на чемоданах. Представляешь? Ребёнок — и живёт «на чемоданах» в своём собственном классе.
Я тогда впервые ощутил, сорри за пафос, какую-то взрослую ответственность. Не академическую, нет. А человеческую. Потому что дети уже не ждут, что их кто-то научит. Они ждут, что их кто-то не бросит. Вот и всё.
И вот это — страшнее всех формул вместе взятых.
Ко мне всё чаще приходят с одной и той же фразой:
— Пусть он хоть просто поймёт, что он не тупой.
Ты чувствуешь масштаб? Родители не про оценки говорят, не про экзамены. Они говорят про выживание самооценки. И я смотрю на их лица — уставшие, чуть виноватые, чуть смущённые.
— Простите, что так поздно, — говорят они. — Мы просто… не могли никого найти.
Я иногда слышу:
— Вы третий, кому мы пишем.
— У вас, наверное, очередь?
— Может, хоть раз в две недели?
И я понимаю, что репетитор — это уже не роскошь.
Это… последняя линия обороны.
Я тебе одну историю расскажу. Она вроде обычная, но что-то в ней меня прям зацепило.
Был у меня мальчик лет двенадцати. Такой тихий-тихий. Ты знаешь таких детей: они будто извиняются за своё существование. Сидели мы с ним на пропорциях, обычная тема. Он решал, старался, видно — переживает. И в какой-то момент он останавливается.
— Можно, — спрашивает он, чуть не шёпотом, — можно я буду приходить… ну, может, два раза в неделю?
Я говорю:
— Так конечно. Если тебе хочется.
А он глаза опустил и вдруг:
— Мне нравится, когда понятно.
И вот эта фраза — «мне нравится, когда понятно» — она меня пробила так, что я потом целый вечер ходил по кухне, как идиот.
Потому что он это сказал так, будто понятно — это роскошь. Как поход в кино. Как подарок на Новый год. Как что-то, что может быть, а может — нет.
И вот что я понял в какой-то момент: дети не боятся математики.
Они боятся пустоты.
Пустого места на уроке.
Пустого взгляда у случайного учителя, который «передерживает урок».
Пустого листа на контрольной, где тема — из того периода, когда учителя не было.
Пустого ответа на свой вопрос: «А это как решать?».
Вот чего они боятся.
И вот почему ко мне приходят дети, которые такие умные, такие чуткие, но сидят и шепчут:
— Я боюсь контрольной.
— Я боюсь опять ничего не понять.
— Я боюсь, что вы тоже уйдёте.
Я каждый раз замираю, когда слышу это «вы тоже уйдёте».
Потому что… ну кто я? Просто репетитор. Человек, который сидит за столом с тетрадями. Но для них — человек, который остался. Который не исчез через две недели. Который не передал класс «на замену».
И знаешь, что самое горькое?
Я вижу это доверие.
И радуюсь ему.
Но в то же время внутри — злость. Потому что дети вообще-то должны получать это доверие в школе. Не покупать его по часу.
Иногда, когда я сижу поздно вечером и заканчиваю очередное занятие, ловлю себя на том, что чувствую странное: и усталость, и благодарность, и какую-то безымянную тяжесть. Я выключаю свет, собираю учебники, и думаю: «А ведь завтра придут ещё. И послезавтра. И пока я могу — надо держаться».
И я, знаешь ли… держусь.
Потому что у каждого ребёнка, который приходит, одна и та же надежда. Не проговоренная, но она висит в воздухе:
«Пожалуйста, объясните мне. Не уходите».
Если хочешь, кстати, там, где я выкладываю разборы, примеры, всякие полезные штуки — ну, чтобы хоть кому-то стало понятнее раньше, чем они дойдут до меня, — можешь заглянуть.
Мой телеграм и мой дзен — оба живые, тёплые, без занудства, с нормальным человеческим языком. Иногда там даже чуть больше, чем на занятиях.
И вот я пишу сейчас этот текст, и у меня всё крутится в голове один-единственный вопрос. Он немного пугающий, но честный:
если сегодня математика стала роскошью, доступной только тем, кто успел поймать учителя — то что станет следующим знанием, которое дети перестанут получать просто потому, что рядом не окажется человека, который готов объяснить?
