Лучи осеннего солнца робко пробивались сквозь кружевные занавески, освещая пылинки, танцующие в воздухе. Надежда Петровна расставляла на столе чашки с тонким, почти прозрачным фарфором, доставшимся ей еще от бабушки. На дне каждой чашечки красовались маленькие, нежные ландыши. Она наливала в них крепкий, душистый чай, аромат которого смешивался с запахом только что испеченного яблочного пирога.
Ее руки, покрытые сеточкой морщин, двигались медленно и точно. Каждое движение было отточено годами. Эта квартира, эта мебель, эти фотографии на стене — вся ее жизнь была здесь, в этих стенах. На самой большой фотографии улыбался ее сын Игорь — еще мальчишкой, с разбитой коленкой и счастливыми глазами.
Звонок в дверь вывел ее из задумчивости. Она взглянула на настенные часы с маятником. Точны, как всегда.
На пороге стояли они. Игорь, ее Ваня, как она по-старинке называла его в душе, с охапкой желтых хризантем. И рядом — Алина. Его жена.
— Мама, привет! — Игорь обнял ее, пахнущий осенним ветром и дорогим парфюмом.
— Надежда Петровна, здравствуйте! — голос Алии звенел, как хрустальный колокольчик. Она протянула коробку дорогих конфет. — Это вам. В вашем возрасте нужно баловать себя сладеньким.
Фраза «в вашем возрасте» всегда резала Надежду Петровну слух, но она лишь кивнула, принимая подарок.
— Спасибо, милая. Проходите, чай уже готов.
Они уселись за стол. Алина, изящная, как лань, в дорогом костюме, окинула комнату быстрым, оценивающим взглядом. Он скользнул по старому серванту, по телевизору, по ковру на стене. Надежде Петровне вдруг стало не по себе, будто ее жилье осматривал риелтор перед продажей.
— Как ваше давление, Надежда Петровна? — не выдержав паузы, спросила Алина, откусывая кусочек пирога. — Вкусно! Вы бы не хотели сходить к кардиологу? Я могу договориться с прекрасным специалистом. В ваши годы за сердцем нужно следить особенно тщательно.
— Спасибо, Алиночка, но я наблюдаюсь у своей Смирновой, — мягко, но твердо ответила свекровь. — Мы с ней еще с советских времен знакомы. Она меня знает как облупленную.
— Ну, эти старые врачи… они часто пропускают серьезные вещи, — на лице Алины застыла сладкая, непроницаемая улыбка. — Мы же о вас беспокоимся. Практически единственные. Родных-то у вас больше нет.
Игорь в это время листал ленту в телефоне, лишь изредка вставляя реплики.
— Мам, Алина права. Провериться никогда не помешает.
Надежда Петровна молча поправляла салфетку. Это «практически единственные» отозвалось в сердце холодной иголкой. Да, мужа не стало давно, сестра жила в другом городе. Но отчего эти слова прозвучали так, будто ее уже списали со счетов?
— Я подумаю, — сухо сказала она.
— Вы знаете, — Алина наклонилась вперед, и ее глаза стали серьезными, — я недавно разговаривала с подругой, так ее свекровь внезапно… ушла. И оказалось, что никаких распоряжений насчет имущества не оставила. Кошмар, судебные тяжбы на годы. Вы ведь все предусмотрели? Написали завещание? Чтобы у Вани потом не было проблем.
В комнате повисла тяжелая тишина. Даже Игорь оторвался от телефона.
— Алина! — он с укором посмотрел на жену. — Что ты несешь?
— Что? Я проявляю заботу! — брови Алии поползли вверх в feigned невинности. — Я просто хочу, чтобы у всех все было хорошо и правильно.
Надежда Петровна медленно поднялась с места.
— У меня все и так правильно, — ее голос дрогнул, но она взяла себя в руки. — Завещание — это личное. И обсуждать мою возможную кончину за чаем с пирогом я не намерена. Пойду, чайник подогрею.
Она вышла на кухню, прислонилась к холодильнику и глубоко вздохнула. Руки у нее слегка тряслись. Эта девочка. Эта наглая, расчетливая девочка. Ее любезность была тонкой паутиной, в которой Надежда Петровна чувствовала себя все более запутанной. Что за ней стояло? Просто бестактность? Или что-то более серьезное?
Она не знала, что самый страшный ответ ждал ее совсем рядом. В ее же спальне. В щели между старым комодом, где хранилось приданое ее матери, и стеной. Там, в пыльной темноте, лежал маленький черный диктофон. И он был включен.
После того визита в квартире воцарилась тягостная тишина, которую не могли разогнать ни включенный телевизор, ни привычный стук маятника часов. Слова Алины висели в воздухе, словно ядовитый туман. Мысль о завещании, подброшенная так нарочито и бесцеремонно, не давала Надежде Петровне покоя. Она вдруг с болезненной остротой ощутила свое одиночество в этих стенах, которые всегда были ее крепостью.
Решив отвлечься, она отправилась в спальню с твердым намерением перебрать старые вещи в комоде. Может, разбор хлама поможет развеять мрачные мысли. Она открыла тяжелую крышку комода. Пахло нафталином и старой бумагой. Здесь лежала ее жизнь: пожелтевшие письма мужа, первые рисунки Игоря, ее свадебное платье, бережно упакованное в целлофан.
Она принялась аккуратно перекладывать вещи, погружаясь в воспоминания. Вот кружевная кофта, которую она надела на выпускной сына. Вот его детские носочки, такие крошечные. Она улыбнулась, и на глаза навернулись слезы. Но ностальгию сменила досада. Комод был битком набит, и чтобы добраться до нижнего ящика, пришлось с усилием задвигать верхние.
И тут ее взгляд упал на узкую щель между торцом комода и стеной. Там, в полумраке, лежал какой-то маленький, темный, продолговатый предмет. Надежда Петровна нахмурилась. Не похоже на мусор. Она потянулась рукой, с трудом просунула пальцы в узкое пространство и извлекла находку.
Это был небольшой черный пластиковый корпус, размером не больше спичечного коробка, с маленьким экранчиком и несколькими кнопками. Сначала она подумала, что Игорь забыл какую-то компьютерную флешку. Но, повертев предмет в руках, она заметила крошечную решетку микрофона. Диктофон.
Удивление медленно стало сменяться холодным, ползущим по спине недоумением. Что он тут делает? Как он мог тут оказаться? Она не пользовалась такими вещами. Игорь в последний раз был здесь неделю назад, но он бы не стал засовывать его в щель.
Она нажала наугад одну из кнопок. Экранчик мигнул и засветился зеленым. Ничего. Другая кнопка. Снова ничего. Она почти решила, что аппарат сломан, когда ее палец нажал на третью кнопку, чуть большую по размеру.
И вдруг из маленького, но четкого динамика раздался голос. Ее собственный голос.
— …да, Леночка, спасибо, что спросила. Давление скачет, конечно. Возраст. Но это не самое страшное.
Надежда Петровна замерла, не в силах пошевелиться. Она узнала этот разговор. Это был ее вчерашний телефонный разговор с подругой Еленой.
— А невестка? — раздался из диктофона голос Елены. — Как твоя Алина?
— А что Алина? — послышался ее собственный усталый вздох. — Сахарная. Слишком сахарная. Как будто играет в спектакле. Мне кажется, она не просто так к нам с Игорем пришла. У нее какой-то свой расчет. Боюсь, как бы Ване не пришлось плохо.
Сердце Надежды Петровны заколотилось с такой силой, что ей стало не хватать воздуха. Она судорожно нажала на все кнопки подряд, пока голоса не смолкли. В тишине комнаты был слышен только ее прерывистый, тяжелый вздох.
Руки задрожали. Кровь отхлынула от лица, оставив ощущение ледяной маски. Она медленно, как во сне, опустилась на край кровати, не выпуская диктофона из пальцев, побелевших от напряжения.
Кто? Зачем?
Мысли метались, пытаясь найти логичное объяснение, но единственный ответ был таким чудовищным, что ее передернуло от отвращения. Алина. Это могла быть только Алина. Только она интересовалась ее здоровьем, ее планами, ее разговорами. Только она имела доступ в квартиру и возможность незаметно что-то спрятать.
Значит, все эти улыбки, забота о здоровье, вопросы о завещании — все это было фарсом. Притворством. Пока она пила с ней чай и пыталась наладить отношения, эта девочка подкладывала ей в спальню диктофон, чтобы подслушивать. Выведывать. Выслеживать.
Она сидела неподвижно, глядя в одну точку, и по ее щеке медленно скатилась слеза. Это была не слеза обиды. Это была слеза горького, окончательного прозрения. Ее подозрения оказались не пустой блажью пожилой женщины. Они были страшной правдой. И теперь эта правда лежала у нее на ладони, холодная и безжалостная, как черный пластик диктофона.
Ощущение ледяного ужаса постепенно сменилось холодной, обжигающей яростью. Надежда Петровна сидела на кровати, сжимая в руке диктофон, и по ее лицу текли слезы, но теперь это были слезы гнева и оскорбленного достоинства. Каждая фальшивая улыбка Алины, каждое сладкое слово «Надежда Петровна» предстали перед ней в своем истинном, мерзком свете. Ее дом, ее последнее убежище, было осквернено. Подвергнуто тотальному, циничному шпионажу.
Она встала, подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на свое отражение: заплаканные глаза, морщины у губ, седые волосы. Но в глубине глаз зажегся новый огонь — огонь сопротивления. Она не позволит этой наглой девчонке выставить себя беспомощной старухой. Нет. Сейчас главное — не поддаваться эмоциям. Не идти на конфликт сгоряча. Сын, ослепленный любовью, может не поверить. Алина наверняка все отрицает и превратит ее обвинения в бред ревнивой свекрови.
Нужны доказательства. Неопровержимые.
Она снова посмотрела на диктофон. Мысль родилась мгновенно, ясная и четкая. Если Алина так жаждет информации, она ее получит. Самую желанную. Ту, ради которой, возможно, все и затевалось.
Она осторожно, стараясь не оставить отпечатков, протерла диктофон платком и так же осторожно, точно сапер мину, вернула его обратно в щель между комодом и стеной. Теперь он снова был невидим. Но теперь он был не ее ловушкой, а его.
На следующее утро Надежда Петровна проснулась с твердым решением. Она действовала как актриса, готовящаяся к роли. Приняла душ, надела чистое платье, поправила волосы. Нужно было вести себя естественно, как будто ничего не произошло. Самое сложное было — заставить себя говорить вслух в пустой квартире. Казалось, стены подслушивают. Но это было именно то, что требовалось.
Она дождалась, когда в квартире станет тихо, лишь изредка потрескивают батареи. Подойдя к комоду, она начала свой монолог, стараясь, чтобы голос звучал естественно и взволнованно.
— Господи, даже не знаю, что и думать, — начала она, расхаживая по комнате. — Позвонила тут Марья Семеновна, с бывшей работы. Говорит, открывается новая контора, серьезная, международная. Ищут консультанта с моим опытом в бухгалтерии. Оклад… даже страшно назвать… семьдесят тысяч. Семьдесят! И это на неполный день. Говорит, мое резюме им очень интересно. Обещала перезвонить в четверг, послезавтра. Если все сложится, это же такая подмога! Можно и на море съездить, и к сестре в гости, и квартиру немного подновиться. Надо будет только медицинскую книжку обновить, но это ерунда.
Она специально сделала паузу, чтобы ее «размышления» звучали правдоподобно.
— Главное — здоровье не подвело. Но вроде сил должно хватить. Эх, вот бы все получилось…
Она замолчала, прислушиваясь к тишине. Сердце колотилось где-то в горле. Приманка была брошена. Теперь оставалось ждать.
День прошел в мучительном ожидании. Она не находила себе места, постоянно думая, не ошиблась ли она, не показался ли ее монолог наигранным. Но отступать было поздно.
Вечером в среду раздался звонок в дверь. На пороге стояли Игорь и Алина. И вид у них был необычный. Алина сияла самой ослепительной своей улыбкой, а Игорь казался смущенным и каким-то растерянным.
— Мам, мы без звонка, надеюсь, не помешали? — сказал Игорь, обнимая ее.
— Что вы, что вы, всегда рада, — ответила Надежда Петровна, пропуская их внутрь.
Алина сразу же протянула ей дорогую коробку с конфетами, каких раньше не покупала.
— Надежда Петровна, мы мимо знаменитой кондитерской проезжали, я не могла не купить! Вы только посмотрите, какой пралине!
— Спасибо, — сухо поблагодарила свекровь, принимая подарок.
Они прошли на кухню. Алина, обычно не отличавшаяся рвением в помощи, тут же принялась расставлять чашки, ее глаза блестели неестественным блеском.
— Надежда Петровна, вы сегодня просто прекрасно выглядите! — воскликнула она. — Прямо помолодели. Чувствуется, что у вас какая-то радость в жизни появилась, новые горизонты!
Надежда Петровна подняла на нее взгляд.
— Какие такие горизонты? Живем как жили.
— Ну, как же! — Алина сделала удивленные глаза. — Вы мне в прошлый раз жаловались, что с финансами туго, пенсии не хватает. А вдруг вам подвернется какой-нибудь отличный шанс? Например, интересная работа? Вы человек опытный, вас наверняка ценят.
Игорь, наливавший чай, обернулся.
— Алина, ну что ты… Мама давно на пенсии. О какой работе речь?
— А я ничего не имею в виду! — засмеялась Алина, но ее смех прозвучал фальшиво. — Я просто верю, что для такого замечательного человека, как Надежда Петровна, всегда должны открываться возможности.
Надежда Петровна медленно помешала ложкой сахар в своей чашке. Внутри у нее все застыло. Они клюнули. Они оба. Игорь смущенно промолчал, а Алина — она просто жаждала услышать подтверждение. Жаждала узнать про «работу» и «семьдесят тысяч».
— Возможности… — тихо проговорила Надежда Петровна, глядя прямо на невестку. — Они, милая, иногда приходят оттуда, откуда не ждешь. А иногда оказываются миражом.
Алина замерла с подносом в руках, и на ее лице на мгновение мелькнуло неподдельное разочарование, которое она тут же попыталась скрыть новой улыбкой.
Но Надежда Петровна уже все поняла. Ее подозрения были не просто подтверждены. Они были доказаны. В ее тихой, мирной спальне велась война. И теперь она знала врага в лицо. Оставалось только выбрать момент для контратаки.
После того визита, когда Алина так прозрачно намекала на «новые горизонты», Надежда Петровна окончательно поняла: она не может справиться с этой бедой в одиночку. Ей нужен был не просто совет, а поддержка здравомыслящего, незаинтересованного человека. Юридическая консультация была лишь предлогом, чтобы выговориться, чтобы кто-то подтвердил: она не сошла с ума, ее подозрения имеют основание.
Она позвонила своей старой подруге, Ирине Николаевне. Та много лет проработала юрисконсультом в крупной фирме и вышла на пенсию, но ум оставался острым, а взгляд на жизнь — трезвым.
— Ира, можно я к тебе заеду? — спросила Надежда, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Нужен совет. Не по телефону.
Час спустя она сидела на уютной кухне Ирины, сжимая в руках кружку с горячим чаем, и рассказывала. Рассказывала все: от слащавых улыбок Алины до находки в щели у комода и своего эксперимента с несуществующей работой. Она говорила медленно, подробно, и по мере рассказа ком в горле рос, а у Ирины на лице все явственнее проступало сначала недоумение, потом возмущение, и наконец — холодная ярость.
— Ну что, дождались, — тихо произнесла Ирина, когда Надежда умолкла. — Родненькие. Дай, Надь, посмотрю на эту штуку.
Надежда Петровна дрожащей рукой извлекла диктофон из сумки и положила на стол. Ирина надела очки, внимательно изучила аппарат, включила и выключила его.
— Подлый инструмент, — отрезала она. — Серийный, купить легко. Доказать, что его подложила именно твоя невестка, будет сложно. Но сам факт его нахождения в твоем доме без твоего ведома — это уже преступление.
— Это... это ведь незаконно? — робко спросила Надежда.
— Незаконно? — Ирина сняла очки и с силой положила их на стол. — Это уголовно наказуемо, Надя! Статья 138.1 Уголовного кодекса. «Незаконный оборот специальных технических средств, предназначенных для негласного получения информации». Понимаешь? Не административка, а уголовная статья. До трех лет лишения свободы.
От этих слов у Надежды Петровны перехватило дыхание. До трех лет... Она представляла себе Алину в тюремной робе, и ее бросало то в жар, то в холод. Это была уже не просто семейная склока. Это была война с применением тяжелой артиллерии.
— Я... я завтра же пойду в полицию, — решительно заявила она, поднимаясь с места.
— Стой, не спеши! — Ирина положила ей руку на плечо, заставляя сесть обратно. — Ты подумала? Это твой сын. Твой Игорь. Он живет с этой женщиной. Ты готова увидеть, как его жену, мать его будущих детей, возможно, будут таскать по допросам, а потом, не дай бог, по судам? Как это отразится на нем? Ты уверена, что хочешь идти до конца?
Надежда Петровна опустила голову. Мысль о Ване, о его сломанной жизни, была невыносимой.
— Но что же делать? — чуть не плача, прошептала она. — Терпеть? Ждать, пока они совсем сживут меня со свету?
— Я не говорю — терпеть. Я говорю — действовать с умом. Сейчас у тебя на руках козырь. Ты знаешь об их игре, а они об этом не догадываются. Подавать в полицию сейчас — значит раскрыть свои карты слишком рано. Они замнутся, она скажет, что ничего не знает, что это, может, ты сама купила и забыла. Судя по твоим словам, она достаточно хитрая, чтобы вывернуться. Тебе нужно больше доказательств. Неоспоримых.
— Каких? — с надеждой посмотрела на нее Надежда.
— Аудиозаписей. Конкретных разговоров. Где она прямо говорит о квартире, о завещании, о своих планах. Сейчас диктофон — это улика против неизвестного лица. А нам нужно, чтобы это лицо было именным. Оставь его на месте. Пусть записывает. А сама веди себя как обычно. Но будь готова. Ты должна поймать ее на слове. И только тогда, имея на руках железные доказательства, ты сможешь решать: пускать в ход тяжелую артиллерию в виде полиции или же просто поставить перед фактом сына и вышвырнуть эту гадину из своей жизни и из жизни твоего мальчика. Выбор будет за тобой.
Надежда Петровна молча кивнула. Холодная ярость снова начала закипать в ней, но теперь это была не паника, а сосредоточенная, решительная сила. Ирина дала ей не просто совет. Она дала ей план и вернула ощущение контроля. Война продолжалась, но теперь у нее был опытный союзник и стратегия. Она должна была заманить змею в самую ловушку, которую та сама себе приготовила.
Неделя, последовавшая за разговором с Ириной, стала для Надежды Петровны испытанием на прочность. Каждый день она просыпалась с одним и тем же ощущением: в ее доме, в самой ее спальне, жил молчаливый свидетель, впитывающий каждый ее звук. Она разговаривала сама с собой, специально бормоча что-то невнятное о врачах или о старых вещах, чтобы создать видимость обыденности. Но каждое утро ее первый взгляд устремлялся на щель у комода.
Наконец, в пятницу, когда по ее расчетам диктофон должен был уже исчерпать память или батарею, она решила действовать. Сердце бешено колотилось, когда она, дождавшись глухой ночи, снова, как в тот первый раз, просунула руку в щель и извлекла на свет холодный пластиковый корпус.
На этот раз она не стала слушать его тут же. Осторожно, как драгоценность, она положила диктофон в сумку, а утром отправилась к Ирине. Она не могла оставаться с этой записью наедине в пустой квартире.
— Ну что, смотрим? — без лишних предисловий спросила Ирина, когда они уселись в ее кабинете перед ноутбуком.
Надежда Петровна лишь молча кивнула, сжимая в руках платок. Ирина подключила диктофон к компьютеру через шнур. На экране появилась папка с несколькими аудиофайлами, датированными за последние две недели.
— Начнем с последних, — тихо сказала Ирина и щелкнула по файлу.
Первые записи были такими, каких Надежда Петровна и ожидала: ее одинокие разговоры с собой, ее монолог о несуществующей работе, телефонные звонки с подругами, где она осторожно, но все же делилась своими тревогами. Было жутко слышать свой собственный голос, украденный и сохраненный в этом мерзком устройстве.
Но вот Ирина открыла файл, помеченный датой три дня назад. Сначала послышались лишь шуршание и приглушенные шаги, словно диктофон лежал в кармане или сумке. Потом раздался голос Алины, резкий и не терпящий возражений, совсем не тот сладкий голосок, который она использовала при свекрови.
— …Не тяни кота за хвост, я сказала! Ей уже предложили работу, семьдесят тысяч! Это же огромные для нее деньги. Если она начнет их копить или, того хуже, тратить на всякую ерунду, мы можем пролететь.
Надежда Петровна застыла, впиваясь взглядом в колонки ноутбука. Ирина сделала звук громче.
Прозвучал голос Игоря, усталый и нерешительный:
— Алина, перестань. Какая работа? Какие деньги? Маме скоро семьдесят, какой там неполный день…
— Ты что, совсем дурак? — голос Алины взвизгнул от раздражения. — Она же здорова, как бык! Еще двадцать лет проживет, а то и все тридцать! Ты хочешь ждать до седых волос, пока эта квартира наконец станет нашей? Мы столько в нее уже вложили, ремонт делали!
Надежда Петровна ахнула, прижав платок ко рту. «Вложили… ремонт…» Они действительно полгода назад помогли с заменой сантехники в ванной. Она тогда так была тронута.
— Мы не вкладывали, мы помогали маме! — попытался возразить Игорь, но в его голосе слышалась привычная слабость.
— Не дели семечки! Это инвестиция в наше будущее! И если она сейчас начнет получать такие деньги, она может передумать насчет завещания. Решит, что независима, и перепишет все на какую-нибудь подружонку или благотворительность для котиков! У нее хватит на это глупости. Поэтому мы должны действовать сейчас.
— Как действовать? — глухо спросил Игорь.
— Узнать, составила ли она уже его! Если нет, нужно мягко подтолкнуть, предложить наши услуги, найти «надежного» нотариуса. А если составила… тогда нужно выяснить, на кого. И искать рычаги давления. Может, она чем-то болеет, о чем не рассказывает? Вот почему мне нужны были ее разговоры!
Вот он. Тот самый момент, ради которого Надежда Петровна оставила диктофон на месте. Признание. Прямое, циничное, без прикрас.
— Алина, это же преступление! Что ты делаешь? — в голосе Игоря послышался настоящий ужас.
— Я обеспечиваю наше будущее, любимый! А ты сидишь сложа руки и ждешь милостей от природы! Если она отойдет в мир иной, эта квартира наша. По закону. Но ждать я не намерена. И терпеть эту вздорную старуху, которая смотрит на меня как на моль, тоже. Притворяться, будто мне интересны ее пироги и дурацкие истории… Фу! Как же это меня бесит!
Раздался звук пощечины, но не физической, а моральной. Это Игорь что-то резко сказал, но слова его были неразборчивы, заглушены гневным шипением Алины.
— Не смей на меня кричать! Ты сейчас только потому имеешь хорошую машину и можешь позволить себе отдых за границей, что я веду эту подковерную войну! Так что не читай мне мораль! Или ты хочешь остаться у разбитого корыта со своей мамочкой?
На этом запись оборвалась. Видимо, диктофон выключили или он автоматически отключился, когда они ушли.
В комнате воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим гулом системного блока. Надежда Петровна сидела, не двигаясь, глядя в одну точку. Слез не было. Было лишь леденящее душу спокойствие, словно все эмоции — боль, обида, гнев — сгорели дотла, оставив после себя лишь чистый, холодный пепел решимости.
Ирина первой нарушила тишину. Она медленно отключила диктофон от компьютера.
— Ну вот, Надя, — тихо сказала она. — Теперь у тебя есть все. Прямые улики. Признание в умысле. Теперь выбор за тобой. Что будешь делать?
Надежда Петровна медленно подняла голову. В ее глазах, всегда таких добрых и усталых, горел новый, стальной огонь.
— Я приглашу их на ужин, — ровно произнесла она. — В воскресенье. Пора заканчивать эту войну.
Воскресенье выдалось на удивление ясным и солнечным. Золотистый свет заливал гостиную, играя на хрустале ваз и полированной поверхности старого серванта. Надежда Петровна провела утро на кухне, как делала это бесчисленное количество раз перед приходом сына. Стоял запах свежеиспеченного мяса и корицы от яблочного пирога. Все было как всегда. Но только внешне.
Внутри нее все было холодно и спокойно. Она двигалась медленно и обдуманно, как полководец перед решающей битвой. Каждое блюдо, поставленное на стол, каждый столовый прибор лежал на своем месте с геометрической точностью. Она надела свое лучшее платье, темно-синее с белым воротничком, и аккуратно уложила волосы. Сегодня она должна была выглядеть безупречно. Не как жертва, а как судья.
Ровно в шесть вечера раздался звонок. Надежда Петровна глубоко вздохнула, поправила воротничок и пошла открывать.
На пороге стояли Игорь и Алина. Алина, как всегда, сияла. В дорогих духах, в элегантном брючном костюме, с безупречным макияжем. Она протянула Надежде Петровне букет дорогих, безвкусно ярких орхидей.
— Надежда Петровна, здравствуйте! Вы просто сияете! Чувствуется, что выходные провели с пользой.
Игорь выглядел уставшим. Он молча поцеловал мать в щеку, и его поцелуй показался ей прохладным.
— Мам, привет. Спасибо, что пригласила.
— Проходите, — голос Надежды Петровны прозвучал ровно и спокойно. — Все как раз готово.
Ужин начался с неловкого молчания, которое пыталась заполнить одна Алина. Она болтала о новых коллекциях в бутиках, о поездках в Европу, о важности инвестиций. Игорь молча ковырял вилкой салат. Надежда Петровна лишь изредка кивала, наблюдая за ними обоими.
— Знаешь, Игорь, — сказала Алина, обращаясь к мужу, но глядя на свекровь, — нам ведь тоже стоит подумать о планировании наследства. В наше нестабильное время это так важно.
Игорь вздрогнул и нахмурился.
— Алина, не сейчас.
— Почему же? Надежда Петровна — женщина умная, она нас поймет. Вам, наверное, тоже спокойнее, когда все юридически грамотно оформлено? — она сладко улыбнулась свекрови.
Надежда Петровна медленно положила нож и вилку на тарелку. Звон столовых приборов прозвучал необычно громко в наступившей тишине.
— Спокойнее, — тихо согласилась она. — Спокойнее, когда знаешь, кто чего стоит на самом деле. Когда видишь не сладкую улыбку, а настоящее, гнилое нутро.
Алина замерла с поднесенным ко рту бокалом. Улыбка не спала с ее лица, но в глазах мелькнуло беспокойство.
— Я не совсем понимаю, о чем вы…
— Я сейчас все объясню, милая, — Надежда Петровна отодвинула тарелку и, не спеша, положила на скатерть салфетку. Затем она поднялась, прошла в спальню и вернулась с маленьким черным предметом в руке.
Она положила диктофон рядом с вазой с орхидеями. Алина побледнела так, что ее загар стал выглядеть грязным пятном на лице. Игорь смотрел на прибор с непониманием.
— Мама, что это?
— Это, сынок, — Надежда Петровна нажала кнопку воспроизведения, — голос твоей жены. Той, которая ждала не тебя, а моей смерти.
Из динамика раздался тот самый отрывок, который они слушали с Ириной. Резкий, циничный голос Алины заполнил комнату.
«…Терпеть не могу эту старуху… Если она отойдет в мир иной, эта квартира наша… Но ждать я не намерена…»
Алина вскочила с места, как ужаленная. Стул с грохотом упал на пол.
— Это подделка! — ее голос сорвался на визг. — Она все выдумала! Она сошла с ума! Она хочет нас с тобой поссорить, Игорь!
Но Игорь не смотрел на нее. Он сидел, вцепившись пальцами в край стола, и смотрел на диктофон. Его лицо было абсолютно бесстрастным, будто высеченным из камня. Он слушал, как его жена называла его мать «вздорной старухой», как она говорила о квартире, о наследстве, о своем притворстве.
Когда запись закончилась, в комнате повисла оглушительная тишина. Было слышно, как за стеной включился чей-то телевизор.
— Игорь… — попыталась снова заговорить Алина, но ее голос дрожал. — Дорогой, это монтаж. Она нашла кого-то, кто это смонтировал. Она же тебя ненавидит за то, что ты со мной! Она хочет разрушить нашу семью!
Игорь медленно поднял на нее глаза. В его взгляде не было ни злости, ни обиды. Там была пустота. Пустота человека, который только что увидел, как рушится весь его мир.
— Зачем? — тихо спросил он. Его голос был хриплым. — Зачем ты это сделала, Алина?
Этот тихий, почти бесстрастный вопрос подействовал на Алину сильнее любого крика. Ее маска окончательно рухнула, обнажив озлобленную, загнанную в угол женщину.
— А что ты хотел? — закричала она, срываясь на истерику. — Жить в этой двушке с твоей мамочкой до седых волос? Я заслуживаю большего! Я вложила в тебя лучшие годы! А ты вечно оглядываешься на нее, советуешься, бежишь по первому зову! Я так больше не могу! Да, я подложила этот диктофон! Хотела узнать, не обманывает ли она нас! И не ошиблась! Она все про нас с тобой выведывала у подруг, сомневалась во мне!
Надежда Петровна молча стояла на своем месте, глядя на эту сцену. Ее сердце бешено колотилось, но на лице не было и тени торжества. Только бесконечная усталость и горечь.
Игорь поднялся с места. Он был на голову выше Алины, и сейчас он смотрел на нее сверху вниз, и в его взгляде, наконец, появилось что-то — презрение.
— Собирай вещи, — тихо сказал он. — И уходи. Из моей жизни. Навсегда.
Он развернулся, прошел в прихожую и, не оглядываясь, вышел из квартиры. Хлопок двери прозвучал как приговор.
Алина осталась стоять посреди гостиной, дрожа от ярости и унижения. Она повернулась к Надежде Петровне.
— Довольны? — прошипела она. — Разрушили все. Надеюсь, вы счастливы.
Надежда Петровна посмотрела на разбитую посуду на столе, на упавший стул, на красивые, но ненужные орхидеи.
— Нет, — тихо ответила она. — Я не счастлива. Но я свободна. А ты — просто нищая. В моральном смысле. Теперь, пожалуйста, уходи. И забери свои цветы. Мне они не нужны.
Следующие два дня Надежда Петровна прожила в состоянии тягостного ожидания. Она не звонила Игорю, понимая, что ему нужно время. Она лишь отправила ему короткое сообщение: «Ваня, я здесь. Всегда». Ответа не последовало.
Тишина в квартире стала еще громче. Она прибирала осколки разбитой чашки и вазы, подняла стул и выбросила злополучные орхидеи. Каждое ее движение было медленным, будто она стирала следы недавнего урагана. Она не чувствовала победы. Лишь опустошение и щемящую боль за сына.
Вечером во вторник в дверь постучали. Не звонок, а робкий, неуверенный стук. Надежда Петровна открыла. На пороге стоял Игорь. Он казался постаревшим на десять лет. Под глазами залегли темные тени, щехи покрывала щетина, а в глазах стояла такая мука, что у нее сжалось сердце.
— Мама, — только и смог он выговорить.
Она молча отступила, пропуская его внутрь. Он прошел в гостиную и тяжело опустился на диван, положив голову на руки.
Она села рядом, не касаясь его, давая ему собраться с мыслями.
— Я два дня жил в гостинице, — глухо начал он. — Думал. Вспоминал. Каждую ее улыбку, каждую «заботливую» фразу. Я был слепым идиотом.
— Ты был влюблен, Ваня, — тихо сказала она. — А когда любишь, видишь то, что хочешь видеть.
Он с горькой усмешкой покачал головой.
— Нет, мам. Я видел. Просто не хотел замечать. Когда она убедила меня вложить все наши сбережения в ремонт ее ателье, хотя я был против. Когда она постоянно спрашивала о твоем здоровье с таким странным, деловым интересом. Когда настаивала, чтобы я поговорил с тобой о завещании... Я просто отмахивался. Говорил себе: «Она просто практичная». А на самом деле она была... голодной акулой.
Он поднял на нее глаза, и в них стояли слезы.
— Прости меня. Прости, что не защитил тебя. Прости, что привел эту... эту женщину в наш дом.
Надежда Петровна наконец положила руку на его плечо.
— Тебе не за что просить прощения. Ты стал ее жертвой так же, как и я. Только твои раны глубже.
Вдруг снаружи раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Затем громкие, яростные удары кулаком по дереву.
— Игорь! Я знаю, что ты там! Открывай! — это был визгливый, истеричный голос Алины.
Игорь медленно поднялся, его лицо снова стало каменным. Он кивнул матери и пошел открывать.
Алина ворвалась в прихожую, как ураган. Она была без макияжа, волосы растрепаны, в глазах горела лихорадочная ярость.
— Ты что, не берешь трубку? Два дня! Я с ума схожу! — она пыталась кричать, но голос срывался на хрип.
— Мне нечего было тебе сказать, — холодно ответил Игорь, отступая в гостиную. Алина последовала за ним.
— Как «нечего»? Мы должны поговорить! Это все она! — она ядовито ткнула пальцем в сторону Надежды Петровны. — Она все подстроила! Она нас разрушила!
— Хватит, Алина, — голос Игоря прозвучал тихо, но с такой неоспоримой властью, что она на мгновение замолчала. — Ты все разрушила сама. Своей жадностью. Своим подлым, расчетливым нутром. Я слышал запись. Я слышал, как ты говоришь о моей матери. Слышал, как ты называешь ее «старухой». Слышал, как ты строилa планы на ее квартиру, как на свою законную добычу.
Алина задохнулась от ярости.
— А ты что, святой? Ты никогда не думал о том, что будет, когда ее не станет? Не врать же!
— Думал, — честно признался Игорь. — Но с тоской. Со страхом. А не с предвкушением, как ты! Для меня мама — это человек! А для тебя — досадная помеха на пути к недвижимости!
— Да потому что ты маменькин сынок! — выкрикнула она, переходя на личные оскорбления, как всегда, когда у нее не оставалось аргументов. — Ты всю жизнь будешь сидеть на ее юбке! Ты не мужчина! Ты тряпка! Я потратила на тебя лучшие годы, а ты не способен был обеспечить мне достойную жизнь! Эта квартира — единственное, что у тебя есть ценного! И я имею на нее право!
Эти слова повисли в воздухе, такие громкие и циничные, что даже сама Алина на мгновение опешила от собственной наглости.
Игорь смотрел на нее, и в его взгляде не осталось ничего, кроме ледяного презрения.
— Вот оно что. «Имеешь право». Спасибо, что окончательно все прояснила. Ты не видишь во мне человека. Ты видишь кошелек и ключи от квартиры. Ты знаешь что? — он сделал шаг к ней. — Завтра утром я подаю на развод. И, поверь, мои адвокаты сделают все, чтобы ты не получила от меня ни копейки. Ни ателье, ни машины, ничего. У тебя есть только то, что на тебе надето. И я советую тебе уйти сейчас, пока я не вызвал полицию и не рассказал им о незаконном прослушивании.
Алина стояла, тяжело дыша. Ее лицо исказила гримаса бессильной злобы. Она обвела взглядом комнату, потом перевела взгляд на Надежду Петровну, которая молча наблюдала за этой сценой, стоя у серванта.
— Прекрасная вы семейка, — прошипела она. — Мамочка, которая шпионит за собственной невесткой, и сыночек, который не может без нее шагу ступить. Поздравляю! Оставайтесь со своим убожеством. Желаю вам счастливо догнить в этой конуре вдвоем.
Она резко развернулась, ее каблуки громко застучали по паркету. Хлопок входной двери прозвучал на этот раз как точка. Как конец.
Игорь стоял посреди гостиной, выдохшийся, глядя в пол. Надежда Петровна подошла к нему.
— Ваня...
Он обернулся и вдруг, как маленький мальчик, прижался к ее плечу. Плечи его затряслись.
— Мама, что же теперь будет?
Она обняла его, гладя по волосам, как в далеком детстве.
— Будет жизнь, сынок. Настоящая. Без лжи. Она только начинается.
Прошло три месяца. Осень окончательно вступила в свои права, за окном кружились в прощальном танце желтые и багряные листья. В квартире Надежды Петровны пахло свежей выпечкой и воском для мебели. Притирка после случившегося давалась непросто. Слишком много боли, слишком много обидных слов повисло в воздухе этих комнат. Но они с Игорем медленно, шаг за шагом, возвращали друг другу былое доверие.
Он переехал обратно в свою квартиру, которую они раньше делили с Алиной. Теперь она была пустой и чужой. Но он приходил к матери почти каждый день. Сначала молча сидели вместе, потом начали разговаривать о пустяках, и наконец, смогли говорить о главном.
В один из таких вечеров они сидели на кухне. На столе стоял скромный букет астр, купленный Игорем по дороге. Он вертел в руках свою чашку с ландышами.
— Развод почти оформлен, — тихо сказал он, не глядя на мать. — Алина не оспаривает. Подписала все бумаги. Думаю, она просто хочет поскорее стереть эту историю из своей жизни.
Надежда Петровна кивнула.
— А ты? — осторожно спросила она.
— Я? — он горько усмехнулся. — Я пытаюсь стереть ее из своей. Это оказалось сложнее. Иногда просыпаюсь ночью и кажется, что это все был дурной сон. Потом вспоминаю... и снова слышу ее голос в той записи.
Он помолчал, глядя на пар, поднимающийся от чая.
— Я ходил к психологу, мам. Пару раз. Как ты и советовала. Она говорит, что я переживаю не только развод, но и крах иллюзий. Мне было стыдно признаться, что я позволил так себя использовать.
— Не ты первый, не ты последний, — вздохнула Надежда Петровна. — Люди умеют хорошо маскироваться.
— Я знаю, — он наконец поднял на нее глаза. — Мама, а ты не подала заявление в полицию. Почему?
Она отпила чаю, отставляя чашку с тихим звоном.
— Потому что я не хотела, чтобы твое имя, наша фамилия, фигурировали в уголовном деле. Потому что это растянулось бы на месяцы, а может, и годы. И ты всегда бы оставался «тем парнем, чью жену посадили». А еще... — она замолчала, подбирая слова. — А еще потому, что самое страшное наказание для нее уже случилось. Она осталась ни с чем. Без тебя, без денег, без репутации. Она сама себя наказала своей жадностью. Полиция ничего не добавит к этому.
В этот момент раздался звонок в дверь. Игорь нахмурился, но Надежда Петровна спокойно поднялась.
— Это Ирина. Я ее ждала.
Действительно, на пороге стояла ее подруга-юрист, с портфелем в руках и деловым видом.
— Проходи, Ира. Как раз к чаю.
Ирина поздоровалась с Игорем, кивнув ему с безмолвным пониманием, и уселась за стол.
— Ну, я сделала все, как мы договорились, — сказала она, открывая портфель. — Оформила новый пакет документов. Все чисто, все юридически грамотно.
Она вынула несколько бумаг и положила их перед Надеждой Петровной.
— Это твое новое завещание. Отменяет все предыдущие. Ты в здравом уме и твердой памяти оставляешь всю свою недвижимость, счета и иное имущество своему сыну, Игорю Валерьевичу Петрову. Никаких подназначений наследников, все четко и ясно.
Игорь смотрел то на мать, то на документы с широко раскрытыми глазами.
— Мама... но зачем? Я же не...
— Молчи, сынок, — мягко остановила его Надежда Петровна. — Это не про тебя. Это про меня. Это мое решение. Мое право. Теперь никто и никогда не сможет поставить под сомнение твои права на мой дом. Никто не придет к тебе после и не предъявит старый клочок бумаги. Спокойствие дороже денег.
Она уверенной рукой поставила свою подпись в нужных местах. Ирина засвидетельствовала и убрала документы.
— И второе, — Ирина вынула еще одну папку. — Дарственная на ту самую однокомнатную квартиру, что досталась тебе от твоей тети. Ты передаешь ее в собственность Ирине Николаевне Беловой, то есть мне, в знак благодарности за моральную поддержку и юридическое сопровождение.
Надежда Петровна улыбнулась, глядя на удивленное лицо подруги.
— Не отказывайся, Ира. Ты заслужила. Ты была мне опорой в самое трудное время. И я хочу, чтобы у тебя был свой угол, не зависящий ни от кого.
Ирина, всегда такая сдержанная, смахнула скупую слезу.
— Дурачка, — прошептала она. — Ладно, спорить не буду. Спасибо.
Игорь молча наблюдал за этой сценой, и на его лице медленно проступало понимание. Он видел не сделку, а акт высшей справедливости и благодарности. Он видел, как две пожилые женщины, прошедшие через огонь предательства, выстраивают свою жизнь заново, по чести и совести.
Когда Ирина ушла, он подошел к матери и обнял ее.
— Прости меня, — снова прошептал он. — За все.
— Хватит уже прощения просить, — она потрепала его по волосам. — Все уже позади. Жизнь продолжается. И знаешь, я подумываю... может, съездим куда-нибудь? Недалеко. На недельку. Смоленск, например, я там давно не была.
Игорь улыбнулся своей первой за долгое время настоящей, невымученной улыбкой.
— Конечно, мам. Куда захочешь.
Он посмотрел на окно, где за стеклом угасал осенний вечер. Война закончилась. Она оставила после себя шрамы, но не сломала их. Они сидели за столом, пили чай из старых чашек с ландышами, и тишина в доме была уже не гнетущей, а мирной. Это было не идеальное счастье, не сказочное окончание. Это было просто спокойствие. Та самая тихая гавань, ради которой стоит жить. И она стоила той тяжелой цены, которую им пришлось заплатить.