Последний месяц лета выдался на редкость душным. Воздух в нашей двухкомнатной квартире на четвертом этаже был густым и неподвижным, пахло вареньем, которое я только что сняла с огня, и пылью с улицы. Я протирала подоконник в комнате Артема, глядя на залитый солнцем двор. Сын заканчивал университет, готовился к госэкзаменам и почти не появлялся дома. Тишина, обычно такая привычная и комфортная, в этот день почему-то тяготила.
Внезапно скрипнула входная дверь, и я услышала его голос:
—Мам, мы дома!
«Мы» — это прозвучало для меня как маленький гром. Я вышла в коридор и увидела не только своего уставшего, но сияющего Артема, но и девушку, которая робко жалась к его боку. Я видела ее пару раз, когда сын показывал мне фото в телефоне. Карина.
— Здравствуйте, Людмила Сергеевна, — тихо сказала она, опуская глаза.
— Здравствуй, Карина, — кивнула я. — Проходи, не стой в дверях.
Пока Артем бодро рассказывал, как они зашли «буквально на минуту», я успела ее рассмотреть. Худая, почти щуплая. Простое ситцевое платьице, потрепанная сумка через плечо. Волосы, цвета темного меда, собраны в небрежный хвост. Но глаза... Большие, серо-зеленые. Они не смотрели, а скорее сканировали пространство, скользнули по новой стенке в прихожей, по моим тапочкам, по зеркалу. Мгновенная оценка. И в их глубине пряталась какая-то жесткая искорка, не по годам взрослая.
— Мам, а можно мы тут чай попьем? Я Катю до метро провожу, — Артем смотрел на меня умоляюще.
«Катю». Уже не Карину. Сердце мое сжалось. Что-то в этой девочке вызывало во мне глухую, необъяснимую тревогу.
— Конечно, можно, — выдохнула я. — Как раз варенье остыло, вишневое.
Мы уселись на кухне. Артем болтал без умолку, а Карина сидела, склонив голову, и аккуратно ела варенье с чаем. На прямой вопрос отвечала односложно. Живет с мамой, папы нет. Учится на заочном, работает официанткой. Скромница.
Но когда Артем вышел на балкон позвонить, сцена изменилась. Она подняла на меня свой пронзительный взгляд и вдруг сказала совсем другим, уверенным тоном:
—У вас очень уютно, Людмила Сергеевна. И квартира хорошая. Артем говорил, что вы одна все тяните. Уважаю.
Эти слова, вроде бы комплимент, прозвучали как-то уж очень деловито. Как будто она оценивала не атмосферу, а активы.
— Справляюсь, — сухо ответила я.
В тот вечер, после их ухода, я попробовала поговорить с сыном.
—Артем, ну что ты о ней знаешь? Родные, окружение... Она какая-то закрытая.
— Мам, ну хватит! — он поморщился. — Она просто сложная у нее жизнь. Мать вечно пьет, им не до жиру. Она сама всего добивается. Она не like всех этих пустышек. Она глубокая.
Он говорил о ней с таким благоговением, как о найденном сокровище. Я поняла, что любые возражения только оттолкнут его. И решила затолкать свои сомнения поглубже. Ради его счастья.
Шли недели. Карина стала почти членом семьи. Она ночевала у нас, скромно помогала по дому, всегда была ласкова с Артемом. Но ее мать, Алла, я так и не видела. Артем, смущаясь, говорил, что «ее лучше не тревожить».
Все изменилось в один вечер. Я смотрела сериал, когда Артем и Карина вернулись с прогулки. Он был бледный, растерянный, но на его лице читалось странное, испуганное счастье. Карина, наоборот, сияла, но ее сияние было торжествующим.
— Мам, присядь, — дрожащим голосом сказал Артем. — У нас новость.
Я села, предчувствуя недоброе.
— Я беременна, — выпалила Карина, и в ее голосе не было ни капли смущения. Только вызов.
В комнате повисла тишина. Я смотрела то на сияющие глаза Карины, то на потерянное лицо сына.
—Как... беременна? — наконец выдавила я. — Вы же... не так давно вместе.
— Любовь не по паспорту считают, Людмила Сергеевна, — парировала Карина.
— Мы поженимся! — вдруг решительно заявил Артем, словно пытаясь убедить в этом самого себя. — Я все беру на себя. Я найду работу, мы все сможем.
В его глазах читался панический страх и желание сделать «как надо». Мое сердце разрывалось. С одной стороны — сын, его будущее, рухнувшие планы на карьеру. С другой — маленький, еще не рожденный внук. Тревога сдавила горло, но я увидела его взгляд и поняла — сейчас его можно только поддержать.
— Ну что ж, — сказала я, и мой голос прозвучал хрипло. — Раз уж так вышло... Поздравляю.
Я обняла его. Он напрягся, потом расслабился в моих объятиях. Карина стояла в стороне и смотрела на нас с легкой, едва уловимой улыбкой.
На следующий день Артем, воодушевленный моей реакцией, объявил, что идет подавать заявление в ЗАГС. Я осталась одна в квартире, пытаясь осмыслить происходящее. В голове был хаос. Внук. Свадьба. Невестка. Как мы будем жить? Где?
Мой телефон вибрировал. Пришло сообщение. Я открыла его автоматически. Это была аудиозапись от моей подруги Ирины, которая жила в том же районе, что и Карина.
Я нажала play.
Сначала был просто шум, потом четкий, немного дрожащий женский голос, который я не узнала, сказал: «Людь, это соседка твоя, Алкинская. Про ту, что с твоим сыном крутится... Слушай, осторожней с ней. Ее тут все знают. Она же в той частной клинике наблюдалась, у них там справку брала, что бесплодна. Совсем. Так что, если что, ищи подвох...»
На этом запись оборвалась.
Я сидела на кухне, в той самой, где мы пили чай с вареньем, и не могла пошевелиться. Воздух снова стал густым и липким, как сироп. Но теперь в нем было нечто удушающее. Я смотрела в окно на яркое летнее солнце, а по моей спине полз леденящий холод.
Тот вечер и последующая ночь стали для меня одним сплошным кошмаром. Голос из сообщения звучал в ушах снова и снова. «Бесплодна... ищи подвох...» Я металась по квартире, подходила к окну, присаживалась на краешек стула и снова вскакивала. Что делать? Показать запись Артему? Он, ослепленный любовью и чувством долга, просто обвинит меня в подлости. Он не поверит анонимному доносу, он поверит ей. Это оттолкнет его от меня окончательно.
К утру я пришла к решению. Я должна молчать. Но я должна быть начеку. Я стану тенью, следователем в собственном доме. Я буду наблюдать, искать доказательства, слабости. Если это обман — он обязательно всплывет.
Дверь заскрипела около семи утра. Это был Артем. Он вернулся из ЗАГСа, куда ушел вчера, сразу после шокирующей новости. Его лицо было бледным, но решительным.
— Мама, мы подали заявление. Через месяц — роспись.
Я молча кивнула, подошла к плите, налила ему чай. Руки дрожали, и ложка звякнула о блюдце.
— Артем, дорогой, — начала я осторожно, не глядя на него. — Ты не считаешь, что все слишком стремительно? Может, стоит подождать? Узнать друг друга получше... В конце концов, проверить здоровье? У молодых часто бывают... сбои.
Он швырнул портфель на стул.
—Мама, хватит! Я знал, что ты начнешь! Какая разница, что стремительно? Ребенок не будет ждать, пока мы «узнаем друг друга». А здоровье... Да что вы все в нем копаетесь? Она беременна, я видел тест! Я буду растить своего ребенка и все!
Он почти кричал. Его глаза горели обидой и гневом. Я поняла, что мой плацдарм потерян. Любое сомнение теперь будет воспринято как объявление войны.
— Хорошо, — тихо сказала я. — Хорошо, сынок. Я на твоей стороне. Просто я переживаю.
Он выдохнул, подошел и обнял меня.
—Я знаю. Все будет хорошо. Я обещаю.
Но в его объятиях не было прежней теплоты. Он был напряжен, как струна.
Свадьбу решили играть быстро и скромно. Вернее, так решила я, потому что платила за все. Карина с этим согласилась, сказав, что ей «лишь бы быть с Артемом», но в ее глазах я прочла легкое разочарование.
И вот настал тот день. В маленьком кафе за столом, застеленном не первой свежести скатертью, сидели мы втроем: я, сияющий и нервный Артем, и Карина в простом белом платье, купленном в ближайшем торговом центре. Я уже начала думать, что, может, зря поддалась панике, что все мои страхи — это просто ревность старой женщины, когда дверь в зал распахнулась.
На пороге стояла она. Алла. Мать Карины.
Это была высокая, крупная женщина с густо напудренным лицом, ярко-алой помадой и взглядом, который сразу же принялся оценивать обстановку. На ней было кричащее цветастое платье и туфли на высоких каблуках. Она прошлась по залу властным взглядом, нашла нас и направилась к нашему столу, громко цокая каблуками.
— Ну вот, дождалась-таки зятя! — прогремела она, хватая Артема за щеки. — Молодец, красавец! Мою кровинку не обижает?
Пахло от нее дешевым парфюмом и чем-то еще, резким, перегаром. Я увидела, как Карина съежилась. Артем растерянно улыбался.
— Мама, садитесь, пожалуйста, — сказал он.
— Алла Михайловна для тебя, зять! — поправила она его, с размаху опускаясь на стул рядом со мной. Ее взгляд уперся в меня. — А это, я смотрю, свекровь? Здравствуйте, Людмила Сергеевна. Ну, познакомились наконец. С легким паром молодым!
Она громко рассмеялась. Я кивнула, сжимая в коленях салфетку.
Свадебный ужин превратился в ад. Алла Михайловна вела себя как хозяйка положения. Она кричала тосты, требовала добавить музыку громче, хлопала официантку по плечу, требуя «еще той водки, да не экономьте для молодых!».
— А где же подарки? — вдруг спросила она, обводя стол хищным взглядом. — Молодым помогать надо! Я вот, к примеру, свою дочь на ноги поднимала, одна, без мужика. Теперь твоя очередь, зять. Ты у нас главный добытчик!
— Мама, хватит, — тихо сказала Карина, глядя в тарелку.
— Что «хватит»? Я правду говорю! — Алла стукнула ладонью по столу. — Тебе, Людмила Сергеевна, легче, квартира у тебя своя, ипотеки нет. А я в той конуре мыкаюсь. Так что вы уж тут не скупись на молодыx. Им сейчас как никогда нужна поддержка.
Я молчала. Казалось, если я открою рот, из него вырвется крик. Я видела, как мучается Артем. Он был пунцовый от стыда, но не решался перечить.
Когда торжество, наконец, подошло к концу, и мы вышли на улицу, Алла, шатаясь, обняла меня за плечи. От нее пахло теперь водкой, смешанной с духами.
— Ну что, стесняться теперь нечего, — просипела она мне прямо в ухо. — Мы с Кариной завтра вещички соберем и переезжаем к вам. В нашей халупе, да в ее положении, ребенку расти нельзя. У вас-то просторно. Разместимся.
Я застыла на месте, не в силах вымолвить ни слова. Я смотрела на Артема. Он слышал это. Он стоял, опустив голову, и молчал. Его молчание было красноречивее любого согласия.
Карина смотрела куда-то в сторону, в ночную темноту, и на ее лице застыла странная, отрешенная улыбка. В этот момент я поняла окончательно. Голос в том сообщении не врал. Это была не просто свадьба. Это была хорошо спланированная операция по захвату. И первый плацдарм был взят.
Их переезд на следующий день был стремительным и безжалостным, как нашествие вражеской армии. Алла Михайловна вламывалась в квартиру с громкими возгласами, таща за собой огромный, видавший виды чемодан и несколько пластиковых пакетов, набитых до отказа.
— Ну вот, прибыли на место постоянной дислокации! — провозгласила она, окидывая взглядом прихожую. — Артем, золотко, тащи наши вещи в свою комнату. А мы с Катюшей сейчас разместимся.
Она сказала «в свою комнату», как будто это была их законная территория. Артем, покорный и подавленный, засеменил с чемоданом. Карина вошла тихо, стараясь не смотреть на меня. Ее живот был еще почти не виден, но она уже держалась за поясницу с видом мученицы.
Я стояла в дверях гостиной, чувствуя себя чужой в собственном доме. Мой мир, моя крепость, выстроенная годами, рушилась за считанные минуты.
— Людмила Сергеевна, а вы не стесняйтесь, — сказала Алла, проходя мимо меня на кухню. — Мы сами во всем разберемся. О, а кофе у вас какой есть? Я только молотый пью, растворимую гадость не признаю.
Она уже открывала шкафчики, громко гремя посудой. Я не успела вымолвить ни слова.
Так началась наша новая жизнь. Трехкомнатная квартира, некогда просторная для нас двоих с Артемом, вдруг стала тесной и душной. Алла Михайловна заполнила собой все пространство. Ее вещи разбросались по ванной, ее голос, всегда громкий и властный, не умолкал ни на минуту.
Она быстро перекроила все правила под себя.
— Людмила Сергеевна, вы уж извините, но Катюше сейчас нужны витамины, — заявила она вечером, ставя перед дочерью тарелку с куском мяса, которое я готовила на два дня. — Вам-то уже не надо, а растущему организму — сам бог велел.
Артем пытался не замечать происходящего. Он уходил рано утром на учебу и возвращался поздно, ссылаясь на подготовку к экзаменам. Я видела, как ему тяжело, как он разрывается между мной и новой «семьей». Он старался быть миротворцем.
— Мам, они просто другие, — говорил он мне тихо, когда мы оставались наедине на кухне. — Алла Михайловна... она грубовата, но она хочет как лучше для Кати. Потерпи немного, вот родится ребенок, все устаканится.
— Устаканится? — с горькой усмешкой переспрашивала я. — Артем, они живут здесь, как у себя дома. Твоя жена даже посуду за собой помыть не считает нужной.
— Она же беременная, мама! — в его голосе снова звучало раздражение. — У нее токсикоз, слабость. Ты хочешь, чтобы она над раковиной падала?
Карина действительно мастерски играла роль хрупкой будущей матери. При Артеме она ходила медленно, вздыхала, просила пить. Но стоило ему выйти за порог, как она могла часами болтать по телефону, громко смеясь и совершенно не вспоминая о слабости. Я ловила на себе ее быстрые, оценивающие взгляды. Она изучала меня, как противника на поле боя.
Однажды вечером я зашла в ванную и застыла на пороге. На полочке, где стояли мои шампуни и кремы, теперь теснились баночки Карины. И среди них я увидела знакомую упаковку. Это были таблетки, которые я когда-то пила сама, много лет назад, когда у меня были проблемы по женской части. Они не имели никакого отношения к витаминам для беременных. Сердце у меня упало. Я взяла блистер в дрожащие руки. Противозачаточные. Но зачем они ей? Чтобы регулировать цикл? Или...
Я чуть не выронила упаковку, услышав шаги в коридоре. Быстро положила все на место и вышла, столкнувшись с Кариной.
— Вам что-то нужно, Людмила Сергеевна? — спросила она холодно, глядя на меня своими пронзительными глазами.
— Нет, ничего, — прошептала я и прошла мимо, чувствуя, как горит лицо.
С этого дня я стала следить за ней еще внимательнее. Я заметила, что она принимает эти таблетки каждый день, всегда тайком, обычно когда Алла отвлекала Артема разговором на кухне. Я видела, как они с матерью перешептывались в углу комнаты, и как Алла, заметив мой взгляд, тут же переводила разговор на громкие и пустые темы.
Атмосфера в доме накалялась с каждым днем. Я жила в состоянии постоянной осады. Мои нервы были натянуты до предела. Каждый вечер, ложась спать в своей комнате, я прислушивалась к доносящимся из-за стен голосам, к громкому смеху Аллы, к приглушенному бормотанию телевизора. Это был уже не мой дом. Это была территория войны, где я по непонятной причине оказалась в роли побежденной.
И самое страшное было видеть, как мой собственный сын, мой Артем, день ото дня все больше отдаляется, погружаясь в трясину этой чужой, жестокой жизни, которую они здесь выстроили. Он был заложником, а я не знала, как его спасти.
Я выжидала несколько дней, как охотник в засаде. Мне нужно было выбрать правильный момент, когда Артем будет дома, чтобы он все увидел и услышал своими глазами. Чтобы у нее не было шанса выкрутиться в его отсутствие. Я положила заветную справку в картан халата и, чувствуя, как бумага жжет меня через ткань, вышла в зал.
Они сидели все вместе: Артем с учебником на диване, Карина, уткнувшись в телефон, в кресле, а Алла Михайловна, развалившись, смотрела телевизор и громко комментировала сериал. Картина идиллии, которая вызывала у меня тошноту.
Сердце колотилось где-то в горле. Я подошла к Карине и остановилась прямо перед ней. Она медленно подняла на меня глаза, и в них мелькнуло легкое удивление, быстро сменившееся привычной настороженностью.
— Карина, — начала я, и голос мой прозвучал хрипло и чужим. — У меня к тебе вопрос. Объясни, что это?
Я вынула из кармана сложенный вчетверо листок и протянула ей. Она взяла его нехотя, развернула. Я не сводила с нее глаз. Сначала на ее лице было просто любопытство, потом оно помертвело, побелело, как мел. Глаза расширились от чистого, животного ужаса. Она узнала справку.
— Что... что это? — прошептала она, и ее пальцы затряслись.
— Это справка из частной клиники «Экомед», — сказала я громко и четко, чтобы каждое слово долетело до Артема. — Выданная тебе, Карина Игоревна Белова, месяц назад. В ней черным по белому написано: «Диагноз: вторичное бесплодие. Беременность исключена».
В комнате повисла гробовая тишина. Даже Алла выключила телевизор. Артем медленно поднялся с дивана, его лицо было абсолютно пустым, он не понимал.
— Что? — только и смог выдохнуть он.
— Это ложь! — вдруг взвизгнула Карина, отшвырнув бумагу, как раскаленный уголь. — Это подделка! Ты ее сама подделала! Ты хочешь опозорить меня, очернить!
Она залилась истерическими слезами, схватившись за живот.
— Мамочка! — закричала она Алле.
Но Алла уже была на ногах. Ее лицо исказила гримаса ярости. Она ринулась на меня, словно разъяренная медведица.
— Ах ты, старая карга! — завопила она, тыча в меня пальцем. — В вещах рылась! Больная на всю голову! Творишь клевету на беременную женщину! Да я тебя за это в суд затащу!
Она наклонилась, подхватила справку и скомкала ее с такой силой, будто пыталась раздавить ядовитого паука.
— Артем! — обернулась она к зятю. — Ты видишь? Твоя мамаша нас ненавидит! Она готова на все, чтобы нас с твоим ребенком поссорить! Она в мою дочь плюет, в твою жену!
Я стояла, не двигаясь, глядя на сына. Он был бледен, как полотно. Его взгляд метался от меня, к рыдающей Карине, к орущей Алле. В его глазах бушевала буря: недоверие, шок, боль.
— Мама... — он сделал шаг ко мне. — Это правда? Ты действительно полезла в ее вещи?
В его голосе было столько упрека, что у меня перехватило дыхание. Он схватился не за суть — за чудовищное обвинение, а за формальность.
— Артем, пойми, я не могла иначе! — попыталась я объяснить. — Мне прислали предупреждение! Я должна была проверить!
— Предупреждение? — он горько усмехнулся. — Анонимку, да? И ты поверила какому-то доносу, а не нам? Своей семье?
Он сказал «своей семье», глядя на Карину и ее мать. А я в этот круг уже не входила.
— Я не поверила, я проверила! И нашла! — почти крикнула я, показывая на смятый комок бумаги в руке Аллы.
— Это ложь! — снова завопила Карина, и ее рыдания стали еще громче. — Артем, родной, я не знаю, зачем она это сделала... Может, у нее крыша поехала от одиночества... Но как она могла? Я ношу твоего ребенка!
Она произнесла это с такой пронзительной болью, с такой искренней обидой, что я на мгновение и сама усомнилась. А потом увидела, как взгляд Артема окончательно затвердел. Он поверил ей. Он выбрал ее.
— Мама, — сказал он тихо, но очень твердо. — Уйди, пожалуйста. Сейчас. Я не хочу с тобой разговаривать. Ты перешла все границы.
Это было как удар ножом. Я отступила на шаг, почувствовав, как подкашиваются ноги. Я повернулась и молча вышла из комнаты. За спиной я услышала приглушенные всхлипы Карины и успокаивающий голос сына: «Все хорошо, детка, успокойся, ради ребенка...»
Я побрела в свою комнату, как лунатик. Я проиграла этот раунд с разгромным счетом. Они сделали из меня сумасшедшую, завистливую свекровь, а ее — в невинную жертву.
Приоткрыв дверь, чтобы хоть что-то слышать, я прижалась лбом к косяку. И в этот момент до меня донесся сдавленный, змеиный шепот Аллы, обращенный к дочери:
— Ничего, дура, не раскисай. Держись. Скоро он здесь прописан будет, и полквартиры наши. Терпи.
Тишина в моей комнате была оглушительной. Я сидела на краю кровати, не в силах пошевелиться, и в голове у меня стучало только одно: «Полквартиры наши... полквартиры наши...» Эти слова, сказанные с такой откровенной жадностью, наконец-то протрезвили меня. Это была не просто семейная склока. Это был расчетливый план по захвату моего дома, моего единственного убежища и, по сути, всего, что у меня было.
Страх и отчаяние, парализовавшие меня сначала, медленно стали отступать, уступая место холодной, острой ярости. Они думали, что я сломлена. Они думали, что я — одинокая, ничего не понимающая старуха, которую можно затоптать и вышвырнуть из ее же жизни. Они ошибались.
Я не могла позволить им это сделать. Не только ради себя, но и ради Артема. Моего сына, которого они держали на поводке из лжи и манипуляций. Он был слеп, но я-то теперь видела все совершенно четко.
На следующее утро я дождалась, когда Артем уйдет на учебу, а Алла с Кариной устроятся в зале смотреть телевизор. Я надела свое самое простое платье, собрала волосы в тугой узел и, сказав, что иду в поликлинику, вышла из дома.
Я шла не в поликлинику. Я шла к старому дому, где на первом этаже располагалась небольшая юридическая консультация. Та самая, куда я когда-то обращалась по вопросу дарственной на квартиру после смерти мужа. Дверь была та же, вывеска чуть потускнела. Я глубоко вздохнула и вошла внутрь.
В кабинете за столом сидела та же женщина, Елена Викторовна. Она почти не изменилась, только волосы стали седыми. Она подняла на меня внимательный взгляд.
— Людмила Сергеевна? — удивилась она. — Какими судьбами? Проходите, садитесь.
Я села в кожаное кресло напротив и вдруг почувствовала, как по мне бьет мелкая дрожь. Все, что копилось неделями, все унижения и страх, вырвались наружу. Я говорила сбивчиво, путаясь в деталях, показывая на смятый листок со справкой, которую чудом удалось выкрасть обратно из мусорного ведра. Я рассказала про Аллины слова о квартире.
Елена Викторовна слушала молча, не перебивая. Когда я закончила, она тяжело вздохнула.
— Людмила Сергеевна, ситуация, к сожалению, очень типичная. И очень опасная. Вы правы, бдительность не лишняя. Если ваш сын официально установит отцовство и будет прописан в вашей квартире, выселить его, а вместе с ним и его новую «семью» будет практически невозможно. Даже если он не собственник. Права проживающих несовершеннолетних детей защищены очень жестко.
У меня похолодели руки.
— То есть, если они захотят, они могут... выгнать меня?
— Не совсем. Но сделать вашу жизнь невыносимой — запросто. А если с вами что-то случится, квартира перейдет к сыну. И тогда уж точно все достанется им. Вы должны действовать крайне осторожно и грамотно.
Она посмотрела на меня прямо.
— Вам нужны железные доказательства. Во-первых, до рождения ребенка ни под каким предлогом не подписывайте никаких документов об установлении отцовства. Во-вторых, если опасения подтвердятся, и ребенок окажется не от вашего сына, нужно будет оспаривать отцовство уже после родов через суд. Для этого понадобится экспертиза ДНК.
— А как ее сделать? — спросила я, чувствуя, как в груди загорается крошечная искра надежды.
— Есть два пути. Дождаться решения суда, что долго. Или... собрать биологический материал ребенка и отца самостоятельно и принести в частную лабораторию. Это будет иметь силу для вас, для принятия решения. Для суда позже придется делать официально, но это уже будет формальностью.
— Собрать материал? — не поняла я.
— Да. Например, буккальный эпителий — соскоб с внутренней стороны щеки. Это можно сделать ватной палочкой. Для новорожденного это безопасно. Нужны будут образцы и ребенка, и предполагаемого отца.
Ватная палочка. Это звучало так просто и так чудовищно одновременно.
— И где это можно сделать?
— Лабораторий сейчас много. Вот, — она написала на листке название и адрес. — Здесь делают анонимно и быстро. Но помните, Людмила Сергеевна, это ваша тайна. Ни единого слова. Ни сыну, никому. Если это и впрямь мошенничество, они пойдут на все, чтобы скрыть правду.
Я взяла листок дрожащими пальцами. Он был тяжелым, как свинец.
— Спасибо вам, Елена Викторовна.
— Держитесь. И запомните — сейчас ваше главное оружие это спокойствие и тишина. Сделайте вид, что сдались. Что вы проиграли. Это усыпит их бдительность.
Я вышла из консультации, и летний воздух снова показался мне густым и липким. Но теперь у меня в голове был четкий план. Пусть и страшный, пусть и отталкивающий, но план.
Вернувшись домой, я застала ту же картину. Алла, развалясь на диване, щелкала пультом. Карина что-то жевала, глядя в телефон.
— Ну что, сходила, полечилась? — бросила мне Алла через плечо, даже не глядя.
— Да, — тихо ответила я, опуская глаза. — Врач сказал... давление. Нужно покой и поменьше нервничать.
Я прошла в свою комнату, изображая усталую и сломленную женщину. И в этот момент, глядя на их самодовольные лица, я дала себе слово. Я буду тихой. Я буду покорной. Я буду играть свою роль до конца.
И тогда я смогу выиграть эту войну.
С того дня я надела маску. Маску уставшей, сломленной женщины, которая окончательно смирилась со своей участью. Я перестала спорить, перестала бросать взгляды, полные упрека. Я стала тихой тенью в собственном доме.
Я вставала раньше всех, готовила завтрак и молча ставила его на стол. Я убиралась, не поднимая глаз, когда Алла, проходя, бросала фантик на только что вымытый пол. Я сносила ее едкие замечания о том, что суп недосолен, а котлеты пережарены, с одним и тем же безразличным кивком.
— Смотри-ка, Людмила Сергеевна, совсем ручки опустила, — с усмешкой констатировала Алла как-то за обедом, глядя, как я молча уношу свою тарелку. — Видно, мозги на место встали. Поняла, что против семьи не попрешь.
— Я просто устала, — монотонно ответила я, не останавливаясь. — Хочу тишины и покоя. Делайте что хотите.
Этот ответ, казалось, окончательно убедил ее в своей победе. Ее бдительность притупилась. Теперь они вели себя еще развязнее, уверенные в своей безнаказанности.
Именно эта их уверенность и позволила мне начать свое расследование. Я стала внимательнее слушать. Особенно телефонные разговоры Карины. Она часто уходила в свою комнату, притворяя дверь, и шепталась с кем-то. Я не могла разобрать слов, но одна фаза повторялась часто: «ну я же сказала, не звони сюда», и самое главное — «спасибо, родной».
«Родной». Это слово резало слух. Она так называла только Артема в его присутствии. Но в этих разговорах интонация была другой — более мягкой, доверительной.
Однажды вечером, когда Артем засиделся в институте, а Алла смотрела сериал, Карина, натянув куртку, вышла из своей комнаты.
— Мам, я на пять минут, до аптеки, — бросила она, не глядя на меня.
— Одной не опасно? — крикнула ей вслед Алла, не отрываясь от экрана.
— Да нормально я! Воздуха свежего глотну.
Интуиция, острая, как игла, кольнула меня. Это была не та аптека, что в соседнем доме — туда она ходила в тапочках. Я подождала минуту, накинула свой старый плащ и выскользнула из квартиры.
На улице уже сгущались сумерки. Я увидела ее силуэт впереди. Она шла быстро, не оглядываясь. Я шла за ней, прижимаясь к стенам домов, стараясь не производить шума. Она свернула за угол и направилась не к аптеке, а к маленькому скверику в двух кварталах от дома.
Там, на скамейке, ее ждал молодой человек в темной куртке. Высокий, худощавый. Я прижалась к стволу старой липы, стараясь не дышать. Карина подошла к нему, и он сразу же обнял ее за плечи, притянул к себе. Она не сопротивлялась, а, напротив, приникла к нему, запрокинув голову. Они просидели так несколько минут, разговаривая. Я не слышала слов, но видел их позы — интимные, доверительные.
Сердце бешено колотилось в груди. Вот он. Тот самый «друг детства». Тот, кто писал ей все это время. Я достала из кармана заветный телефон, который купила на днях по совету юриста для таких случаев, и дрожащими пальцами сделала несколько снимков. Качество было не ахти, но силуэты, лица — было видно. Особенно удачным был кадр, где он нежно гладил ее по волосам, а она улыбалась — той самой улыбкой, которой никогда не дарила Артема.
В этот момент Карина что-то сказала, встала и направилась обратно к дому. Я замерла, боясь пошевелиться. Парень еще немного посидел на скамейке, потом закурил и тоже ушел в противоположном направлении.
Я вернулась домой другой дорогой, чувствуя, как колени подкашиваются от пережитого напряжения. Но внутри горел огонь. У меня было доказательство. Не решающее, но уже осязаемое. Она ему изменяла. Или он был кем-то гораздо более важным, чем просто друг.
На следующий день я распечатала самый четкий снимок в ближайшем копицентре и спрятала его вместе со справкой из клиники в тайник — в старую книгу, проколотую насквозь на полке.
Мое «спокойствие» тем временем приносило свои горькие плоды. Алла, обнаглев окончательно, решила, что пришло время для следующего шага. Вечером, когда мы все сидели в гостиной, она отложила пульт и, сладко потянувшись, обратилась ко мне:
— Людмила Сергеевна, а ведь мы тут с Катюшей подумали. О будущем. Вашему внуку или внучке ведь нужна стабильность. Гарантии.
Я медленно подняла на нее глаза, чувствуя, как по спине пробегает холодок.
— Какие гарантии? — тихо спросила я.
— Ну, как какие! — фальшиво-сентиментальным тоном продолжала она. — Жилье! Чтобы у ребенка был свой угол. Своя доля в этой квартире. Мы считаем, что вам стоит написать дарственную. Хотя бы на одну комнату. На будущего внука. Для его благополучия. Вы же бабушка, вы должны понять.
В комнате повисла тягостная пауза. Даже Карина перестала листать телефон и смотрела на меня с плохо скрываемым ожиданием. Артем, сидевший с учебником, поднял голову. В его взгляде я не увидела возмущения. Только усталую покорность. Он уже не был на моей стороне. Он был на их.
Я посмотрела на нее, на ее самодовольное, наглое лицо, на дочь, на сына, и внутри у меня все перевернулось. Но я помнила совет Елены Викторовны. Спокойствие. Тихость.
Я опустила глаза и сделала вид, что задумалась.
— Это... это серьезный вопрос, Алла Михайловна, — произнесла я наконец, имитируя нерешительность. — Мне нужно подумать.
Ее лицо расплылось в торжествующей улыбке. Она не увидела в моих словах отказа. Она увидела слабину, которую можно будет продавить.
— Конечно, подумайте, родная! — сладко просипела она. — Мы вас не торопим. У вас есть время. До самых родов.
Она была уверена, что я сдаюсь. Что они победили.
Но глядя в ее глаза, я мысленно доставала из тайника ту самую фотографию. И знала, что настоящая игра только начинается.
Ожидание стало моей второй кожей. Оно было тягучим, липким, как сироп, и таким же сладким в своей предвкушающей жестокости. Я ждала. Каждый день, наблюдая, как растет живот Карины, я отключала в себе все чувства, кроме холодной, цепкой сосредоточенности. Я стала идеальной актрисой. Я вязала крохотные пинетки, ходила с ней на УЗИ, кивала на жалобы о токсикозе и отеках. Я даже купила ей дорогой витаминный комплекс, чем окончательно убедила Аллу в своей полной и безоговорочной капитуляции.
Алла уже вовсю строила планы, как мы перестроим квартиру, чтобы выделить детскую.
—Эту стенку вообще можно снести, — говорила она, разгуливая по гостиной. — Сделаем большую комнату для внука. А ты, Людмила Сергеевна, вон в ту проходную переберешься. Тебе много не надо.
Я молча кивала, сжимая в кармане заранее приобретенный стерильный набор для забора биоматериала. Он лежал там, обжигая меня, как постыдная тайна.
Схватки начались ночью. Неестественно громкий крик Карины разорвал тишину. Началась суматоха. Алла металась, орала на Артема, чтобы он быстрее собирал сумку. Артем был бледен, его трясло. Я оставалась удивительно спокойной. Холодный расчет вытеснил все остальные эмоции.
— Я поеду с вами, — заявила я, не оставляя места для возражений. — Вам понадобится помощь.
В роддоме меня охватили противоречивые чувства. Воздух, пахнущий антисептиком и страхом, крики других рожениц, белые халаты — все это вызывало давно забытый, животный ужас. Но я гнала его прочь. Я должна была сделать это.
Карину увезли в предродовую. Мы трое — я, Артем и Алла — устроились в коридоре на жестких пластиковых креслах. Артем не находил себе места, ходил из угла в угол. Алла безостановочно говорила, строя планы и жалуясь на неудобства. Я сидела с закрытыми глазами, репетируя в уме каждый шаг.
Через несколько часов уставшая акушерка вышла к нам и сообщила:
—Родился мальчик. Четыре киграмма. Мать чувствует себя нормально. Сейчас их переведут в палату.
Алла всплеснула руками и бросилась обнимать Артема. Он стоял, глупо улыбаясь, со слезами на глазах. В этот миг он выглядел таким юным и беззащитным, что у меня сжалось сердце. Но я напомнила себе о смс-сообщении, о словах «полквартиры наши», о справке из клиники. Жалость была роскошью, которую я не могла себе позволить.
Когда Карину с ребенком перевели в палату, нам разрешили их навестить. Она лежала бледная, изможденная, но с торжествующим блеском в глазах. Младенец, туго запеленутый, спал рядом.
— Смотри, Артем, твой сын, — слабо прошептала она.
Он бережно взял крохотный сверточек на руки, и его лицо озарилось такой любовью и нежностью, что мне снова стало физически больно. Алла тут же начала фотографировать их для соцсетей.
Я воспользовалась суматохой. Притворившись, что поправляю одеяло на Карине, я незаметно просунула руку в карман халата и достала пакетик с ватными палочками. Пока Алла командовала Артемом, как лучше встать для фото, а он, смущенно улыбаясь, поворачивался, я, словно поправляя пеленки у лица младенца, быстрым и точным движением провела стерильной палочкой у него внутри за щечкой. Кроха даже не шелохнулся.
Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Я сунула палочку в специальный конверт и запечатала его.
— Что это ты делаешь? — вдруг раздался голос Аллы.
Я вздрогнула, но не подняла глаз, продолжая возиться у кроватки.
—Пеленка отходит, поправляю. Холодно ему может быть.
Алла фыркнула и снова уткнулась в телефон.
Следующая задача была сложнее. Мне нужен был образец Артема. И тут сама жизнь мне помогла. Он, растроганный и уставший, сел на стул в углу палаты и, закрыв глаза, замер. Вощеный стаканчик с недопитым чаем стоял на тумбочке рядом с ним. Я подошла, сделала вид, что убираю его, и незаметно сгребла в пакетик вместе с мусором. Внутри лежала использованная чайная пакетика — идеальный источник его ДНК.
Через час, сославшись на дикую усталость и давление, я поехала домой. У меня в сумке лежали два бесценных конверта.
Дома я, не отдыхая, аккуратно упаковала образцы в коробку, заполнила бланк, который скачала заранее с сайта лаборатории, и отправила дорогой курьерской службой, оплатив все наличными. В графе «причина анализа» я написала: «Установление биологического родства для личных целей».
А потом началось самое мучительное — ожидание. Дни слились в неделю. Карину с ребенком выписали. Квартира наполнилась криками младенца, советами Аллы и запахом детской присыпки. Я продолжала играть свою роль послушной и услужливой свекрови. Но внутри меня все сжималось в тугой, болезненный узел.
Каждое утро я первым делом проверяла почту. Каждый раз, когда телефон подавал какой-либо звук, я вздрагивала. Я почти не спала, просыпаясь в холодном поту от кошмаров, в которых результат оказывался положительным, и я навсегда теряла сына, или, наоборот, отрицательным, но меня вскрывали, и Артем ненавидел меня до конца жизни.
И вот, спустя десять вечных дней, когда я одна мыла посуду на кухне, телефон в кармане тихо и коротко вибрировал. Одно смс. Я вытерла руки, они дрожали. На экране было имя курьерской службы и трек-номер. А под ним — короткая, ничего не значащая фраза: «Ваш заказ выполнен. Результаты отправлены в ваш личный кабинет. Для входа используйте код...»
Воздух перестал поступать в легкие. Вот он. Момент истины. Все, что было до этого, — лишь прелюдия. Я медленно пошла в свою комнату, закрыла дверь, села на кровать и достала ноутбук. Руки были ледяными и влажными. Я зашла на сайт лаборатории, ввела логин, пароль, и вот, наконец, передо мной была ссылка: «Отчет №...-ЛК. Открыть».
Я сделала глубокий вдох, представив на мгновение лицо сына, его счастливые глаза в роддоме. А потом лицо Аллы, ее наглую ухмылку. Я щелкнула по ссылке.
PDF-файл открывался мучительно медленно. Сначала появился логотип лаборатории, потом шапка с номерами и датами. Я прокрутила страницу вниз, туда, где должен был быть вердикт. Мои глаза застыли на одной-единственной строке, написанной сухим, официальным языком.
Я прочла ее один раз. Потом еще раз, чтобы убедиться, что мне не померещилось. Потом еще и еще, пока буквы не поплыли перед глазами.
И тогда из моей груди вырвался странный, сдавленный звук, не то стон, не то всхлип. Это был звук одновременно страшного торжества и бесконечной, всепоглощающей боли.
Я сидела на кровати, не двигаясь, не знаю сколько времени. Распечатанный листок с результатом лежал рядом, и я не сводила с него глаз, будто боялась, что буквы исчезнут. «Вероятность отцовства: 0%. Биологическое отцовство Артема Сергеевича Орлова в отношении ребенка Карины Игоревны Беловой исключено.»
Сначала наступило пустое, ледяное спокойствие. Потом, словно лавина, накатило чувство такого мощного, ослепительного триумфа, что я чуть не закричала. Они лгали. Все это время они лгали. А я была права. Потом пришла волна горькой, едкой жалости к сыну. И только потом — всепоглощающая ярость. Та самая, что копилась все эти месяцы унижений и страха.
Я спрятала листок в самую глубь своей сумки. План был готов у меня в голове давно. Я действовала как автомат: позвонила юристу, Елене Викторовне, коротко объяснила ситуацию. Она сказала, что будет ждать моего сигнала. Потом я написала заявление в полицию о мошенничестве и клевете, распечатала его и положила туда же, в сумку. Фотографию Карины с тем парнем я тоже не забыла.
Я вышла из комнаты преображенной. Маска покорности и усталости была сброшена навсегда. Позвоночник выпрямился сам собой, плечи расправились. Я прошла на кухню, где Алла, как обычно, пила утренний кофе, и посмотрела на нее так, что она даже отставила кружку.
— Что ты уставилась? — буркнула она, но в ее голосе прозвучала неуверенность.
— Ничего, — спокойно ответила я. — Сегодня у нас семейный совет. Важный. Когда Артем вернется с занятий, соберемся все в зале.
Она что-то хотела сказать, но снова встретилась с моим взглядом и замолчала, лишь презрительно фыркнув.
Артем пришел днем, уставший. Я встретила его в прихожей.
—Сын, нам нужно поговорить. Все вместе.
Он вздохнул, словно ожидая новой нудной лекции.
—Мама, только не сейчас, ладно? Я устал.
— Это нельзя отложить, — сказала я так твердо, что он впервые за долгое время внимательно посмотрел на меня и кивнул.
Мы собрались в гостиной. Артем сел на диван, Карина устроилась рядом, прижимая к себе спящего ребенка. Алла уселась напротив в кресле, приняв вид королевы-матери. Я осталась стоять посреди комнаты, чувствуя себя прокурором на суде.
— Ну, и в чем дело? — начала Алла, нетерпеливо похлопывая рукой по подлокотнику. — Какие еще советы?
Я не спеша открыла сумку и достала оттуда папку.
—Дело в том, что наша «семья» построена на лжи. И сегодня мы докопаемся до правды.
Я вынула листок с результатом ДНК-теста и положила его на журнальный столик перед диваном.
—Вот. Официальное заключение аккредитованной лаборатории. Артем, прочти, пожалуйста.
Он нахмурился, взял листок. Я следила за его лицом. Сначала непонимание, потом медленное, ледяное прояснение. Его лицо побелело, рука, державшая бумагу, задрожала.
—Это... что это? — прошептал он.
— Это правда, — тихо сказала я. — Ребенок — не твой.
В комнате взорвался ад.
— Это подделка! — завизжала Карина, вскакивая с дивана. — Ты все подделала! Ненавистная ты старуха!
— Врать вздумала?! — заорала Алла, вскакивая и пытаясь выхватить листок у Артема. — Это твои проделки! Ты хочешь разлучить отца с ребенком!
Но Артем не отпускал бумагу. Он смотрел на Карину, и в его глазах было что-то страшное — пустота, в которую медленно пробивалось осознание чудовищного обмана.
— Артем, родной, не верь ей! — запричитала Карина, пытаясь обнять его, но он отшатнулся, как от прокаженной. — Она сумасшедшая! Она нас ненавидит!
— Нет, — его голос прозвучал хрипло и глухо. — Это... настоящий документ. Печати, подписи... Это не подделка.
— Одного этого мало? — обратилась я к Карине, и в моем голосе зазвенела сталь. Я достала фотографию. — Тогда объясни, кто этот «родной», с которым ты встречалась в сквере, когда носила «моего внука»?
Я швырнула снимок на стол. Картина была настолько красноречивой, что даже Алла на секунду онемела.
— Это... это просто друг! — выдохнула Карина, но ее голос дрожал уже без всякого актерства.
— Друг, который гладит по голове и обнимает в сумерках? — холодно парировала я. — Тот самый, который писал тебе все эти месяцы? Тот, с кем ты не могла «иметь детей»?
Я повернулась к Алле, которая, казалось, вот-вот взорвется от ярости.
—А вы, Алла Михайловна, помните, что говорили дочери, после того как я показала справку о бесплодии? «Держись, скоро он прописан будет, и полквартиры наши».
Алла остолбенела. Она не помнила, что я могла это слышать.
— Врешь! Ничего я такого не говорила!
— А я запомнила, — сказала я. — И этого, вместе со всем остальным, достаточно.
Я снова полезла в сумку и достала заявление в полицию.
—Вот. Я уже все написала. Мошенничество, попытка незаконного завладения имуществом, клевета. Сейчас я позвоню юристу, и мы подадим его вместе.
Вид официального бланка с печатями подействовал на них, как ушат ледяной воды. Карина разрыдалась уже по-настоящему, не театрально, а истерично, исступленно. Алла же, поняв, что игра окончательно проиграна, скисла. Ее напор сменился вялой агрессией.
— Ну и что? — пробурчала она, плюхаясь обратно в кресло. — Подумаешь, баба сбрехнула... Не первый раз, не последний...
И тут случилось то, чего я не ожидала. Артем, до сих пор молчавший и смотревший в одну точку, медленно поднял голову. Его лицо было искажено такой болью и отвращением, что стало страшно.
— Как... — его голос был тихим, но он резал, как лезвие. — Как вы могли? Я... я вас любил. Я верил вам. Я готов был ради вас на все. А вы... вы...
Он не находил слов. Он смотрел на Карину, и в его взгляде не было уже ничего, кроме осколков разбитой веры.
Алла, видя его состояние, решила бросить последний козырь. Она снова вскочила, ее лицо перекосила злобная гримаса безнадежности.
— Ах так?! — завопила она, обращаясь уже не ко мне, а к Карине. — Ну, раз уж все всплыло, дура бестолковая! Я же тебе говорила — надо было подсуетиться с его другом, с Серегкой! Он бы точно не отказался помочь, он же с детства по тебе сох! А ты чего упиралась, а? Из-за тебя все пропало!
Она выпалила это сгоряча, не думая, в припадке ярости и желания свалить вину на дочь.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Даже ребенок перестал хныкать. Артем стоял, не двигаясь, глядя на Аллу. Казалось, он даже не дышит. Потом он медленно перевел взгляд на Карину, и в его глазах что-то окончательно погасло. Рухнул последний оплот, последняя тень сомнения.
Он больше не смотрел на них. Он повернулся и молча, не глядя ни на кого, вышел из комнаты. Его плечи были ссутулены, будто на них свалилась вся тяжесть мира.
Я достала телефон и набрала номер Елены Викторовны.
—Все. Можно начинать.
******
Эпилог:
Прошло полгода. Шесть долгих месяцев, которые растянулись, как шестилетие. Тишина, наконец, вернулась в нашу квартиру. Но это была другая тишина. Не та, что была до них — уютная и наполненная безмолвным пониманием между мной и сыном. Это была тишина после битвы. Глухая, звонкая, как в пустом соборе, где каждое нечаянно произведенное эхо отзывается болью в сердце.
Суд, выселение, заявление в полицию — все это осталось позади, как страшный, но отчетливый сон. Алла и Карина исчезли из нашей жизни так же стремительно, как и появились. Словно мираж, испарившийся под палящим солнцем правды.
Артем... Мой мальчик сломлен. Он не плачет, не кричит. Он просто тих. Он бросил учебу на полгода, взял академический отпуск. Сейчас он ходит к психологу. Раз в неделю. Возвращается оттуда еще более молчаливым, еще более закрытым. Иногда я ловлю на себе его взгляд — он полон такой сложной, невысказанной боли, что мне хочется подойти и обнять его, как в детстве, когда он разбивал коленки. Но между нами выросла невидимая стена. Стена его стыда. Стыда за то, что поверил, за то, что не увидел, за то, что предал меня, свою мать, поверив им. Я знаю, это пройдет. Врач говорит, что это часть процесса. Но видеть его таким — все равно что смотреть, как твой ребенок медленно выздоравливает после тяжелой болезни, и не иметь возможности забрать его боль себе.
Наши дни текут медленно. Он нашел подработку — курьером. Говорит, что ему нужно отвлечься, что движение и улица помогают не думать. Я не против. Я вижу, как он по вечерам сидит у окна и смотрит на закат. И я молча сижу рядом. Иногда мы так можем просидеть час, не сказав ни слова. Но мы вместе. И это главное. По крупицам, по песчинкам, мы заново учимся доверять друг другу. Его рука, протягивающая мне чашку чая. Мое «спасибо, сынок». Это мало, но для нас сейчас — целый диалог.
И вот однажды, в обычный вторник, я встретила ее. В супермаркете, у полки с детским питанием. Карина. Она была одна. Толкала ту же самую коляску. Она похудела, осунулась, в глазах не осталось и следа от той хитрой, торжествующей искорки. Только усталость. Бесконечная, серая усталость.
Наши взгляды встретились. Сначала в ее глазах мелькнул испуг, потом что-то вроде стыда. Она резко отвернулась и быстрыми шагами пошла к кассе, даже не взяв то, за чем, видимо, пришла.
Я не почувствовала ни радости, ни торжества. Только странную, щемящую грусть. Грусть по всем нам. По ней, запутавшейся девчонке, ставшей заложницей алчных планов своей матери. По моему сыну, чья первая, настоящая любовь оказалась таким чудовищным обманом. По себе, потерявшей веру в людей и навсегда оставшейся с этой настороженностью в душе.
Я заплатила за свои продукты и вышла на улицу. Был холодный, но солнечный день. Я шла домой, и в голове крутилась одна мысль. Война закончилась. Мы победили. Мы сохранили наш дом, нашу крепость. Но какой ценой? Мы отстояли стены, но в них остались трещины, которые уже никогда не исчезнут.
Я подняла голову к солнцу, глубоко вздохнула и пошла вперед. Домой. К сыну. Нам предстоял долгий путь восстановления. Но мы были вместе. И в этом был наш главный, самый важный шаг к исцелению. Пусть и неполному. Пусть и со шрамами.