Летний вечер за окном был томным и душным. Воздух в квартире казалось густым, застывшим. Алина стояла у плиты, помешивая деревянной ложкой тушеные овощи. Аромат специй и мяса, обычно такой уютный, сегодня казался ей тягостным. Из гостиной доносилось мерное бормотание телевизора и тихое напевание четырехлетней Катюши, увлеченно раскрашивающей фломастерами очередной шедевр.
Мысли Алины витали где-то далеко. Она вспоминала вчерашний разговор со свекровью, Людмилой Петровной. Та в очередной раз упрекнула ее в том, что Дмитрий, ее сын, слишком много работает, и обвинила Алину в неумении вести дом. Обычный, в общем-то, претенциозный фон их жизни. Но сегодня этот фон почему-то давил особенно сильно.
Ключ, звякнувший в замке, заставил ее вздрогнуть. Это рано для Димы. Она обернулась, ожидая увидеть мужа, но в прихожую, словно ураган, вкатилась Людмила Петровна. И не одна. За ней, пыхтя, Дмитрий втаскивал внушительных размеров чемодан на колесиках.
— Мама? Дима? Что случилось? — уронила ложку Алина, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
Людмила Петровна проигнорировала ее, окинув квартиру властным взглядом хозяина. Она сняла легкую летнюю накидку и с размаху бросила ее на спинку дивана, чуть не задев Катюшины фломастеры.
— Дочка, не делай вид, что не понимаешь, — начала она, и ее голос, как напильник, скребнул по нервам. — После вчерашнего разговора мне все стало ясно. Вы с мужем решили, что я — крайняя во всех ваших проблемах? Что я во всем виновата?
Дмитрий стоял в дверном проеме прихожей, опустив голову. Он изучал узор на кафеле, избегая встречаться с глазами жены.
— Дима, что происходит? — тихо спросила Алина, обращаясь напрямую к нему.
Он лишь мотнул головой и пробормотал что-то невнятное.
— Сыночек мой, не оправдывайся! — отрезала свекровь, подходя к центру комнаты. — Я здесь хозяйка больше, чем кто-либо! Я сына растила, в людей выводила. Он эту квартиру купил, на мои же, между прочим, сбережения вложенные! А меня здесь, выходит, и за человека не считают?
— Людмила Петровна, это наша с Димой квартира, — попыталась вставить Алина, чувствуя, как сжимаются кулаки. — Мы ее вместе выбирали, вместе ипотеку платили...
— Молчи! — всплеснула руками свекровь. Ее глаза горели торжеством и злобой. — Я не намерена здесь выслушивать твои оправдания. Я здесь живу, и точка. А если тебе что-то не нравится...
Она сделала театральную паузу, окидывая Алину с ног до головы презрительным взглядом.
— ...то милости прошу на выход. Сыночек, поддержи мать. Скажи этой... невестке, где ее место.
Алина смотрела на мужа, умоляя его взглядом вступиться, сказать хоть слово. Но Дмитрий, ее Дима, мужчина, с которым она делила и радости, и тяготы последних семи лет, безвольно вздохнул и прошептал:
— Мама, ну не надо так...
— Как «не надо»? — взвизгнула Людмила Петровна. — Ты что, теперь и против матери? Из-за нее? Так я сама все решу!
Она шагнула к Алине, встав так близко, что та почувствовала запах ее духов, некогда казавшийся приятным.
— Вот что, милочка. У меня нервы не железные. Я больше не намерена терпеть это неуважение. Даю тебе три минуты на сборы. Выметайтесь! Возьми свою дочь и катись отсюда к своей нищей родне. Мне надоело смотреть на твою обиженную физиономию.
Воздух вылетел из легких Алины, словно от удара. Она оглянулась на Катю. Девочка, напуганная криками, притихла и смотрела на бабушку огромными испуганными глазами. Этот взгляд ребенка, ставшего свидетелем такого унижения, переломил что-то внутри.
Холодная, стальная волна поднялась из глубин ее души, смывая страх и отчаяние. Она медленно выпрямилась и посмотрела прямо на свекровь, а потом на мужа.
— Вы... — ее голос дрогнул, но она взяла себя в руки. — Вы об этом пожалеете. Обо всем. Обо всем, что сделали сегодня.
Она не стала спорить, не стала кричать. Она повернулась, подошла к Кате, взяла ее маленькую теплую ладонь в свою.
— Мамочка, мы куда? — испуганно прошептала девочка.
— Мы уходим, рыбка. Ненадолго, — солгала Алина, чувствуя, как комок подкатывает к горлу.
Быстрыми движениями она собрала в свою сумку детскую бутылочку с водой, пару памперсов из прихожей, кофту для Кати и свои документы, лежавшие на тумбочке. Она делала это на автомате, ее разум уже работал по-другому, просчитывая шаги, ища выход.
Ни слова не сказав больше, она повела дочь к выходу. Проходя мимо Дмитрия, она на мгновение встретилась с ним глазами. Он быстро отвел взгляд, и в этом жесте было столько трусости, что стало окончательно ясно — помощи ждать неоткуда.
Дверь захлопнулась за ними с глухим стуком, который прозвучал как приговор. Приговор ее старой жизни.
Приглушенный гул большого города доносился сквозь тонкие стены хостела, сливаясь в назойливый, монотонный гудящий шум. Он вторил гулу в собственной голове Алины. Они сидели с Катей на краю узкой, продавленной кровати, застеленной казенным ситцевым одеялом. Комната была крошечной, с единственным окном, выходящим в темный, заставленный кондиционерами колодец двора. Воздух пах старым ковром и чужими жизнями.
Катя, исчерпав запас слез и вопросов, на которые у матери не было ответов, наконец уснула. Ее дыхание было прерывистым, щеки — влажными от слез. Алина не могла оторвать от нее взгляд. Какой-то внутренний тумблер щелкнул, и леденящая ярость, позволившая ей уйти с высоко поднятой головой, начала отступать, уступая место острому, физическому чувству страха. Куда? На что? Завтра?
Она огляделась. Сумка с детскими вещами и ее документами лежала на полу, жалкий символ ее прежней жизни. Документы... Мысль работала медленно, словно пробираясь сквозь густой туман. Она вспомнила, как в последний момент, уже на пороге, судорожно схватила с тумбочки свою папку с бумагами. Инстинкт? Предчувствие?
И тут ее взгляд упал на торчащий из бокового кармана сумки уголок розовой квитанции. Она медленно, будто во сне, вытащила ее. Это был чек за последний взнос по ипотеке. Тот самый, который она платила со своей карты два месяца назад, потому что у Дмитрия в тот момент были проблемы с расчетом по очередному его «гениальному» проекту.
Она сжала бумажку в кулаке. Хлипкий листок вдруг стал казаться единственной твердой опорой в этом рушащемся мире. И туман в голове начал рассеиваться, сменяясь холодными, острыми осколками мыслей.
«Ипотека. Совместная. Чеки. Мои чеки».
Она аккуратно, чтобы не разбудить дочь, поднялась и подошла к крошечному грязному окну, упираясь лбом в прохладное стекло. Перед ее глазами стояло лицо Дмитрия — не мужа, а какого-то чужого, испуганного мальчика, не посмевшего посмотреть ей в глаза. И лицо его матери — торжествующее, полное ненависти.
Ярость вернулась. Но теперь это была не слепая истерика, а холодный, тяжелый шар в груди. Она достала телефон. Палец дрожал, но она твердо нашла в списке контактов имя «Оля». Подруга. Адвокат. Единственный человек, который мог понять не только ее боль, но и юридическую подоплеку этого кошмара.
Трубка взялась почти мгновенно.
— Линка? Что случилось? — голос Оли был наполненной тревогой. Было за полночь.
У Алины перехватило горло. Она сглотнула комок и заговорила, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Оль... Выгнали. Нас с Катей. Свекровь. А Дима... Дима просто молчал.
— Что?! — на другом конце трубки послышался шелест, будто Оля резко села на кровати. — Выгнала? Куда? Где ты сейчас?
— В хостеле. Где-то на окраине. — Алина закрыла глаза, чувствуя прилив стыда. — Она сказала: «Три минуты на сборы. Выметайтесь». И... и он ничего не сказал.
Она коротко, сбивчиво, пересказала весь ужас прошедшего вечера. Про чемодан, про крики, про трусливое молчание мужа.
— Так, слушай меня внимательно, — голос Оли стал собранным, профессиональным, и это подействовало на Алину успокаивающе. — Первое: ты в безопасности? С ребенком все в порядке?
— Да... Да, вроде.
— Второе: квартира оформлена на него?
— Да, но мы же ее вместе... ипотека...
— Именно что «вместе», — твердо перебила ее Оля. — Это совместно нажитое имущество. Неважно, на кого оформлена. Ты имеешь право на половину. А тот факт, что тебя с малолетним ребенком выкинули на улицу, это вообще отдельная статья. Угроза жизни и здоровью. У них вообще крышу снесло?
— Кажется, да, — тихо сказала Алина.
— Ладно. Плачь, если хочется. Ты имеешь на это полное право. Но завтра утром твои слезы должны закончиться. Начинается война. Встречаемся в десять у «Моей чашки», на Невском. Захвати все документы, что есть. Все чеки, выписки по картам, все, что связано с платежами за квартиру. Поняла?
— Поняла, — Алина кивнула, словно подруга могла ее видеть.
— И, Алина... Ты не одна. Я с тобой. Они еще пожалеют, что связались с нами. Спокойной ночи. Верь в себя.
Связь прервалась. Алина опустила телефон и снова посмотрела на спящую дочь. Личико Кати было разглажено сном, ресницы лежали влажными веерами на щеках. Холодный шар ярости в груди Алины начал обрастать стальной броней решимости.
Она подошла к кровати, прилегла рядом с дочерью, обняв ее за плечи. Не для того, чтобы искать утешения, а чтобы дать его. Чтобы защитить.
«Три минуты... — повторила она про себя слова свекрови. — Хорошо. Ваши три минуты, Людмила Петровна, стали началом конца вашей власти. Вы проснулись не в своей квартире, а я проснусь свободной».
Она закрыла глаза, уже не борясь с мыслями. Она начала их строить. План. Шаг за шагом. Завтра начиналось все сначала.
Утро было серым и прохладным, словно город нехотя просыпался после жаркого дня. Алина провела почти бессонную ночь, прислушиваясь к каждому шороху за тонкой стеной и к ровному дыханию дочери. Катя проснулась капризной и растерянной, и завтрак в виде купленного на ближайшей заправке йогурта и булочки не улучшил ее настроения.
Они приехали в центр на метро. Алина машинально крепче держала Катю за руку, словно боясь, что ее отнимут в толпе. Кафе «Моя чашка» оказалось уютным и тихим, с запахом свежей выпечки и дорогого кофе. Этот нормальный, мирный мир казался ей сейчас чужим и отстраненным.
Оля уже ждала их за столиком в углу. При виде подруги с аккуратно уложенной строгой темной косой и в безупречном деловом костюме Алину снова накрыла волна стыда за свой помятый вид и за растерянность. Но Оля, встретив ее взгляд, улыбнулась не формально, а тепло и с огромной долей сопереживания.
— Привет, — сказала Алина, голос ее сорвался.
— Лин, Катюша, здравствуйте, — Оля тут же перевела взгляд на девочку, смягчив интонацию. — Смотри, какие тут пирожные! Пойдем, выберем тебе самое большое и шоколадное, а маме с тобой нужно немножко поговорить взрослых дел.
Она ловко организовала все: уговорила официантку присмотреть за Катей у витрины со сладостями, заказала для ребенка какао, а для них — двойной эспрессо. Когда они остались одни, ее выражение лица снова стало серьезным и сосредоточенным.
— Ну, рассказывай. Не торопись, все по порядку. И не пропускай детали.
Алина, запивая горечь кофе, снова пересказала вчерашний вечер. На этот раз более обстоятельно, вспоминая каждую фразу, каждый взгляд. Она положила на стол папку с документами и ту самую, уже замусоленную квитанцию.
Оля внимательно слушала, не перебивая. Ее лицо оставалось непроницаемым, лишь легкая тень презрения скользнула в глазах, когда речь зашла о Дмитрии.
— Хорошо, — Оля взяла папку и начала листать. — Теперь давай разбираться. Квартира куплена в браке?
— Да.
— Оформлена на Дмитрия?
— Да.
— Первоначальный взнос? Ты говорила, его родители помогали.
— Да, они дали часть. Но мы с Димой тоже копили. И основная ипотека — на нас двоих. Вот, — Алина ткнула пальцем в распечатанную выписку из банка. — Смотри, платежи идут постоянно с моего счета. Я freelancer, у меня все прозрачно.
— Идеально, — Оля одобрительно кивнула. — Это твой главный козырь. По закону, все, что нажито в браке, является совместной собственностью, независимо от того, на кого оформлено. Твои чеки и выписки это неоспоримо доказывают. Ты имеешь полное право на половину этой квартиры.
Она сделала глоток кофе и продолжил, отчеканивая каждое слово.
— Теперь второй момент. Твое с ребенком выселение. Это самоуправство. Более того, создание условий, невозможных для проживания. Людмила Петровна не является собственником, она лишь член семьи собственника, каковым, по факту, являешься и ты. Она не имела никакого права тебя выгонять. А Дмитрий, как собственник, обязан был обеспечить доступ в жилье тебе и своему ребенку. Он этого не сделал. Это прямое нарушение твоих прав и прав Кати.
Алина слушала, и впервые за последние сутки в ней затеплилась не просто ярость, а надежда. Закон, сухая буква, оказывался на ее стороне.
— И что нам делать?
— План такой, — Оля достала из сумки блокнот. — Первое: сегодня же я составляю для Дмитрия официальное письмо. Требование в письменной форме о прекращении нарушений твоих прав и предоставлении тебе и ребенку беспрепятственного доступа в жилое помещение. Отправляем его заказным с уведомлением. Это даст нам бумажку для суда о том, что мы пытались решить вопрос досудебно, и он это проигнорировал.
— Он его проигнорирует, я уверена, — тихо сказала Алина.
— На это и расчет. Тогда второе: параллельно мы готовим иск в суд. Два основных требования. Первое — определение порядка пользования квартирой. По сути, мы требуем, чтобы тебе с Катей вернули твою половину. Второе — раздел совместно нажитого имущества, то есть признание за тобой права собственности на 1/2 долю в этой квартире. А факт выселения и твои чеки по ипотеке станут нашими главными доказательствами.
Алина смотрела на подругу широко раскрытыми глазами. Все это звучало так сложно и так далеко от ее вчерашнего отчаяния.
— Это надолго? И... куда нам до этого всего жить?
— Процесс может занять несколько месяцев, — честно сказала Оля. — Но мы можем просить суд о принятии обеспечительных мер. То есть, чтобы тебя с Катей вселили обратно еще до окончания суда, чтобы не страдал ребенок. А пока... есть варианты. Сними комнату. Или... — она замолчала, обдумывая что-то.
В этот момент Катя вернулась к столу, счастливая, с размазанным по лицу шоколадом. Алина смотрела на нее и понимала, что отступать некуда. Этот маленький человечек был ее главным документом, ее главной причиной бороться.
— Хорошо, — выдохнула она, и в ее голосе впервые прозвучала не дрожь, а твердость. — Делаем. Я готова.
Оля улыбнулась, и в ее улыбке была не только поддержка, но и уверенность профессионала, видящего четкий путь к победе.
— Отлично. Тогда начнем. Сейчас я диктую тебе список документов, которые нужно собрать. И готовься, твоя свекровь о юридических последствиях своего хамства еще не знает. Но скоро узнает.
Тем временем в квартире, которую Алина до вчерашнего дня считала своим домом, царила атмосфера показного и злорадного торжества. Людмила Петровна с наслаждением расхаживала по гостиной, поправляя шторы и передвигая вазочки, будто заново обживая завоеванную территорию.
— Вот так, милый, совсем другое дело, — говорила она, гладя рукой спинку дивана. — Без этих дурацких детских рисунков на холодильнике и без ее «дизайнерских» безделушек. Чистота, порядок. Мужской дом.
Дмитрий молча сидел на краю того самого дивана, сгорбившись, и смотрел в экран телефона, не видя его. В ушах у него стоял приглушенный плач Кати и последние слова Алины: «Вы об этом пожалеете». Они отдавались эхом, холодным и тяжелым.
— Дима, ты что уставился в эту коробку? — голос матери прозвучал раздраженно. — Помоги мне вещи разложить. Мне тут жить теперь, присматривать за тобой. А то совсем ты, я смотрю, распустился под каблуком у этой авантюристки.
— Мама, хватит, — тихо, без веры в успех, пробормотал он. — Алина не авантюристка.
— Ах, не авантюристка? — Людмила Петровна фыркнула и села рядом с ним, наваливаясь всем телом. — А кто же? Ты думаешь, она тебя любила? Да она на твою квартиру положила глаз! Ждала удобного момента, чтобы прибрать все к своим рукам. А я ее вовремя раскусила.
Она говорила громко и уверенно, заливая его сознание знакомым, ядовитым сиропом. И, как всегда, он начинал в этом тонуть.
— Но мы же выгнали ее с ребенком... на улицу, — он с трудом выговорил эти слова.
— Не драматизируй! У нее есть родители, в конце концов. А эта история... — она махнула рукой, — ...закалит ее. Посмотрим, как она без твоих денег попробует прожить. Она же с этих своих «фрилансов» ничего не получала, я уверена! Все ты ее содержал.
Дмитрий молчал. Он-то знал, что Алина часто вносила свою долю в ипотеку, что ее доход был непостоянным, но стабильным. Но говорить об этом с матерью было бесполезно.
— Знаешь, что мы сделаем? — Людмила Петровна понизила голос, переходя к заговорщическому тону. — Мы эту квартиру продадим. Быстренько. Пока она не опомнилась и не начала чего-нибудь выдумывать. Купим тебе одну, хорошую, в новом районе. А на оставшиеся деньги — мне маленькую, однокомнатную, рядышком. Чтобы я могла за тобой присматривать. И все! Мы избавимся от нее навсегда. Никаких долей, никаких разборок.
— Продать? — Дмитрий поднял на мать растерянный взгляд. — Но это же... Это наш с ней дом.
— Это ТВОЙ дом, Димочка! — она ударила ладонью по его колену. — Ты его купил. А она просто тут временно проживала. Пора наводить порядок в своей жизни. И начать нужно с избавления от лишнего хлама.
Она встала и направилась на кухню, чтобы заварить чай, довольная своей речью. Дмитрий остался сидеть, глядя в пустоту. Мысль о продаже казалась ему чудовищной. Это была капитуляция. Окончательное уничтожение всего, что он когда-то строил. Но голос матери звучал в нем громче его собственных мыслей, громче голоса совести. Он всегда был громче.
Он вспомнил, как Алина выбирала этот диван, как они смеялись, таская его по квартире. Как она радовалась, когда они наконец-то сделали ремонт на кухне. Эти воспоминания были такими живыми, такими теплыми, что ему стало физически больно.
Но тут из кухни донесся голос матери:
— Сыночек, не переживай. Мама все устроит. Я всегда знала, что она тебе не пара. Мы тебе найдем настоящую женщину. Из хорошей семьи.
И этот голос, полный уверенности и яда, снова победил. Он согнулся еще сильнее, чувствуя себя не мужчиной, принявшим решение, а маленьким мальчиком, который испугался ответственности и позволил другому человеку разрушить свою жизнь. Ему было стыдно. До тошноты. Но подняться и пойти против матери у него не было сил. Он привык плыть по течению, которое она создавала. И это течение уносило его все дальше от берега, на котором остались его жена и дочь.
Неделя, последовавшая за той роковой ночью, слилась для Алины в сплошной мучительный марафон. Дни уходили на сбор документов, бесконечные звонки в банк для получения официальных выписок, походы к нотариусу. Ночи — на борьбу с паникой, наступавшей в тишине дешевой съемной комнаты, когда Катя наконец засыпала, прижимая к себе ее старую игрушку, взятую в ту самую «трехминутную» спешку.
Деньги таяли на глазах. Оплата хостела, а потом и комнаты, еда, проезд — ее скромные сбережения, отложенные на отпуск, иссякали с пугающей скоростью. Оля, пытаясь помочь, передала ей некоторую сумму, но Алина, стиснув зубы, отказалась. Она должна была научиться выживать сама.
Именно в один из таких вечеров, когда она в очередной раз пересчитывала купюры, с ужасом понимая, что через пару дней им нечем будет платить за жилье, раздался звонок на ее новый, купленный на остановке номер. Неизвестный.
Сердце екнуло. Дмитрий? Свекровь? Она с опалой приняла вызов.
— Алло? — ее голос прозвучал хрипло.
— Алина... это Иван Сергеевич, — послышался в трубке низкий, неуверенный мужской голос. Голос ее свекра.
В первую секунду ей захотелось бросить трубку. Еще один враг. Еще один человек из того лагеря, который разрушил ее жизнь.
— Чего вам? — отрезала она, и в голосе ее зазвенела сталь, выработанная за эти дни.
— Я... я узнал, — он помолчал, с трудом подбирая слова. — Люда проговорилась. Что вы... что ты с Катей ушла. Живешь где-то.
— Нас выгнали, Иван Сергеевич, — холодно поправила она. — Ваша жена дала нам три минуты на сборы. А ваш сын молча на это смотрел. Так что я не «ушла». Меня вышвырнули.
С той стороны послышался тяжелый, прерывистый вздох.
— Я... я не знал, что это дойдет до такого. Это безобразие. Я понимаю, что мои слова сейчас ничего не стоят, но мне... стыдно.
Алина молчала, сжимая телефон в потной ладони. Она не ожидала таких слов.
— Ты... вы где сейчас? — снова спросил Иван Сергеевич.
— Снимаем комнату. Пока хватает денег.
— Слушай, — он заговорил быстрее, словно боясь, что она прервет его. — У меня есть одна квартира. Старая, бабушкина, в Черемушках. Я ее сдаю, но сейчас как раз освободилась. Она не ахти, ремонта старого, но жить можно. Однокомнатная.
Алина не понимала, к чему он клонит. Предлагает снять? У нее нет денег.
— Я не могу...
— Я не предлагаю тебе снимать, — перебил он, и в его голосе прозвучала неожиданная для него самого твердость. — Поживите там. Пока не встанете на ноги. Бесплатно. Считай... считай, я пытаюсь хоть как-то загладить вину. Моего сына. И моей жены.
В трубке повисло напряженное молчание. Алина не верила своим ушам. Предательская надежда, от которой она так отчаянно отмахивалась, начала шевелитьться в груди.
— Почему? — спросила она с подозрением. — Почему вы это делаете? Чтобы я отказалась от своих прав на квартиру? Чтобы я не подавала в суд?
— Нет! — он ответил так резко, что она невольно отодвинула телефон. — Ничего такого. Квартира — это ваше с Димой дело. Вы там разбирайтесь по закону. А я... — он снова замолчал, и когда заговорил снова, в голосе его слышалась неподдельная боль. — Я не могу допустить, чтобы моя внучка ночевала в подворотне или в каких-то ночлежках. Потому что мой сын — подлец. А моя жена... — он не договорил, но все было ясно. — Потому что я, в конце концов, тоже несу за это ответственность. Я всегда все видел, но молчал. Удобнее было молчать. Теперь молчать не могу.
Его слова, тихие и искренние, растрогали Алину больше, чем любые громкие обещания. Она видела Ивана Сергеевича всегда тихой, забитой тенью на фоне его властной супруги. И этот поступок, должно быть, дался ему невероятно трудно.
— Я... я не знаю, что сказать, — честно призналась она, чувствуя, как комок подкатывает к горлу.
— Ничего не говори. Поезжайте, посмотрите. Если согласны, завтра же можно заселяться. Ключ у консьержки, я ей скажу. Адрес скину.
Он попрощался и положил трубку. Алина еще несколько минут сидела неподвижно, глядя в стену. Потом ее взгляд упал на спящую Катю. Личико дочери наконец-то было спокойным.
Она достала телефон и написала Оле: «Появился вариант с жильем. Бесплатно. Предлагает свекор».
Ответ пришел почти мгновенно: «Серьезно? Осторожно. Но... если без условий, это подарок судьбы. Держись за него обеими руками».
Алина подошла к окну. За ним был чужой, недружелюбный город. Но впервые за долгое время она почувствовала, что под ногами у нее появляется не зыбкий песок, а крошечный, но твердый камешек опоры. Возможно, не все в той семье окончательно потеряны. Возможно, борьба только начинается, но у нее появился тыл.
Квартира в Черемушках оказалась именно такой, как описал Иван Сергеевич — старой, но уютной. Пахло яблоками и старыми книгами, а на подоконнике в кухне стояли заботливо расставленные кактусы. Скрипучий паркет, советская мебель под желтым лаком, но зато — чисто, светло и свое, хоть и временное. Для Алины и Кати это был настоящий дворец после хостела и съемной комнаты.
Первый вечер на новом месте прошел почти что мирно. Катя, наконец-то получившая свое пространство, с восторгом расставляла на полке в гостиной двух уцелевших кукол и раскраски, купленные по дороге. Алина же, разобрав вещи, села за стол и вновь погрузилась в изучение документов. Папка с чеками и выписками лежала перед ней как карта сокровищ, только сокровищем этим была ее собственная жизнь, которую она собиралась вернуть.
На следующий день, оставив Катю под присмотром соседки-пенсионерки, которую Иван Сергеевич предупредил о новых жильцах, Алина встретилась с Олей в ее офисе.
— Ну, как тебе новое жилье? — спросила Оля, наливая кофе из турки.
— Спасительно, — честно ответила Алина. — Как будто появилась земля под ногами. Я даже спала несколько часов, не просыпаясь.
— Отлично. Значит, можно воевать с новыми силами, — Оля положила перед ней распечатанный документ. — Письмо готово. Читай.
Алина взяла листы. Деловым, сухим языком излагалась суть: от имени Алины Беловой адвокат требовала от Дмитрия Белова прекратить препятствовать в доступе в жилое помещение, принадлежащее ему на праве собственности, но являющееся совместно нажитым имуществом, и предоставить ей и их несовершеннолетней дочери возможность беспрепятственного вселения и проживания. В качестве обоснования приводились ссылки на статьи Семейного и Жилищного кодексов. Письмо дышало такой непоколебимой юридической мощью, что Алина невольно выпрямила спину.
— Сегодня же отправляем его заказным с уведомлением о вручении, — пояснила Оля. — Как только он получит его и, что более вероятно, проигнорирует, у нас будет основание для обращения в суд с иском о вселении и определении порядка пользования. Параллельно я уже начала готовить основной иск о разделе имущества.
— Он не ответит, — тихо сказала Алина, глядя на белокурую голову Дмитрия в паспорте, лежавшем среди документов. — Он даже трубку не берет.
— Нам его ответ и не нужен. Нам нужен факт того, что он это письмо получил и ничего не предпринял. Молчание — знак согласия с нашей трактовкой событий, — с хитрой улыбкой сказала Оля. — А теперь второе. Ты говорила, что ищешь работу.
— Да, просматриваю вакансии. Нужно как-то жить.
— Мне нужен толковый дизайнер на проект, который стартует через пару недель. Работа удаленная, график свободный, но с жесткими дедлайнами. Оплата достойная. Не хочешь попробовать? Я тебе доверяю, а твое портфолио я видела.
Алина почувствовала, как по ее лицу разливается тепло. Это был не просто жест дружбы. Это была вера в ее профессионализм, в то, что она может чего-то стоить сама по себе, без мужа и его семьи.
— Оль... Я не знаю, что сказать.
— Говори «да». Это поможет тебе не только финансово, но и морально. Нужно с головой уходить в работу, а не в пережевывание обиды.
Вечером того же дня Алина стояла у почтового ящика, держа в руках толстый конверт с заказным письмом. Сердце бешено колотилось. Этот простой конверт был первым выстрелом в войне, которую она не начинала, но которую была намерена выиграть. Она опустила его в ящик, слыша глухой стук падающей металлической заслонки. Возвращалась домой она быстрым, уверенным шагом.
Дома ее ждала неожиданная картина. На пороге квартиры, прислонившись к стене, стоял Иван Сергеевич. Рядом с ним лежала небольшая картонная коробка.
— Иван Сергеевич! — удивилась Алина. — Проходите.
— Нет, нет, я ненадолго, — он замялся, как всегда. — Привез кое-что. Для Катюши. Игрушки старые, Димины... Может, пригодятся. И... вот, — он потянулся к коробке и достал из нее новый, крепкий железный замок. — На всякий случай. Старый, я глянул, совсем слабый. Поставил вам новый. Чтобы... чтобы вы тут спокойно были.
Алина смотрела то на замок, то на смущенное лицо свекра. Этот жест, простой и практичный, значил для нее больше, чем любые слова. Он не просто дал ей крышу над головой. Он дал ей ощущение безопасности.
— Спасибо, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Большое вам спасибо.
— Ничего, ничего, — закивал он, торопливо уходя. — Живите. Не бойтесь.
Закрыв дверь и повернув ключ в новом, тугом замке, Алина почувствовала нечто новое. Это была не ярость, не отчаяние и даже не надежда. Это была решимость. Она прошла в комнату, села за стол, открыла ноутбук и начала работать над тестовым заданием для Олиного проекта.
Она теряла семью, но обретала себя. И этот новый человек, Алина-воин, Алина-мать, Алина-профессионал, был куда сильнее той испуганной женщины, которую три недели назад выставили за дверь с тремя минутами на сборы. Пусть Дмитрий и Людмила Петровна готовятся. Их тихое, сытое болото вот-вот взорвется.
Зал суда оказался небольшим, тесным и до обидного обыденным. Пахло старым деревом, пылью и формальностями. Алина сидела рядом с Олей, стараясь дышать ровно и глубоко, как та советовала. Пальцы были сплетены в тугой узел на коленях. Напротив, за другим столом, расположились Дмитрий и Людмила Петровна. Он выглядел бледным и потухшим, она — натянуто-надменной, словно королева, снизошедшая до суетного разбирательства.
Судья — женщина средних лет с усталым, но внимательным лицом — открыла заседание. Оля сразу же взяла инициативу в свои руки. Ее речь была четкой, как удар скальпеля.
— Ваша честь, мы обращаемся с иском о вселении и определении порядка пользования жилым помещением, а также с встречным иском о разделе совместно нажитого имущества. Предмет спора — квартира, формально принадлежащая ответчику, но приобретенная в браке с моей доверительницей. Более того, истец и ее несовершеннолетняя дочь были противоправно выселены из собственного дома ответчиком и его матерью.
Людмила Петровна не выдержала.
— Какое выселение? Она сама ушла! Мы просто поговорили, а она, со скандалом, собрала вещи и хлопнула дверью!
— Просто поговорили? — холодно переспросила Оля и подняла с стола лист. — У вас есть свидетель? Помимо вас и вашего сына?
— А зачем мне свидетель? Это мой дом!
— Ваш? — Оля сделала ударение на слове. — Согласно выписке из ЕГРН, собственником является Дмитрий Белов. А моя доверительница, Алина Белова, является его законной супругой и, следовательно, имеет равные права на это жилье. А вот вы, Людмила Петровна, являетесь лишь членом семьи собственника. Как и моя доверительница. И вы не имели никакого права лишать ее и ребенка доступа в жилье.
Она положила перед судьей папку.
— Вот доказательства того, что квартира является совместно нажитым имуществом. Выписки со счетов моей доверительницы, подтверждающие ее регулярные взносы по ипотеке. А вот, — Оля положила следующий документ, — копия заказного письма с уведомлением о вручении, направленного ответчику с требованием прекратить нарушать наши права. Ответчик его проигнорировал.
Судья внимательно изучала бумаги. Дмитрий смотрел в пол.
— У нас есть свидетель, ваша честь, — продолжила Оля. — Иван Сергеевич Белов, отец ответчика. Он может подтвердить обстоятельства выселения и то, в каких условиях оказались женщина с ребенком.
Появление Ивана Сергеевича в зале суда стало полной неожиданностью для его жены и сына. Людмила Петровна побледнела, а Дмитрий смотрел на отца с немым укором.
Иван Сергеевич, нервно поправляя воротник, тихо, но четко подтвердил, что стал невольным свидетелем разговора, после которого Алина с ребенком вынуждены были уйти, и что именно он предоставил им временное жилье, так как иного выхода не видел.
— Предатель! — прошипела Людмила Петровна, но судья тут же ее одернула.
Кульминация наступила, когда Оля, обращаясь напрямую к Дмитрию, задала тот самый, решающий вопрос. Ее голос был тихим, но он прозвучал в гробовой тишине зала как гром.
— Господин Белов. Скажите, пожалуйста, вы считаете нормальным, допустимым и соответствующим вашим отцовским и человеческим обязанностям — выставить на улицу свою собственную четырехлетнюю дочь? Зная, что ей негде будет спать, негде будет укрыться от непогоды? Вы считаете это приемлемой мерой в семейном споре?
Дмитрий поднял на нее глаза. В них читался ужас, стыд и полная растерянность. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но смог издать лишь бессвязный, хриплый звук. Он снова посмотрел на Алину, ища в ее глазах хоть каплю понимания, но встретил лишь холодное, отстраненное спокойствие. В этот момент он окончательно понял, что потерял ее навсегда.
— Я... — он сглотнул. — Нет. Не считаю.
Эти три тихо сказанных слова повисли в воздухе. Людмила Петровна смотрела на сына с таким выражением, будто он воткнул ей в спину нож.
Судья удалилась в совещательную комнату. Возвращалась она быстро. Ее вердикт был краток и неоспорим.
— Изучив материалы дела, заслушав стороны и свидетеля, суд постановил: до вынесения решения по существу спора о разделе имущества, в целях защиты прав и законных интересов несовершеннолетнего ребенка, определить следующий порядок пользования жилым помещением... Алине Беловой и ее малолетней дочери Екатерине предоставляется право вселения и проживания в указанной квартире. Ответчик и члены его семьи не вправе им препятствовать. Решение подлежит немедленному исполнению.
Алина закрыла глаза. Она не чувствовала торжества. Лишь глухую, всепоглощающую усталость и сладковатый привкус первой, самой трудной победы. Она выиграла битву. Но война за свою новую жизнь только начиналась.
Возвращение в квартиру было лишено какого бы то ни было торжества. Оно было тихим, почти будничным. Алина повернула ключ в замке — том самом, который когда-то выбирала с такой любовью, — и толкнула дверь.
Воздух внутри был спертым и чужим. Пахло чужими духами Людмилы Петровны и едким ароматом чужого быта. Катя робко жалась к ее ноге, не решаясь переступить порог.
В гостиной царил хаос. Повсюду были разбросаны вещи свекрови, на ее любимом диване лежал помятый плед, а на столе стояла половина чашки с недопитым чаем. Людмила Петровна, бледная, с поджатыми губами, молча упаковывала свои чемоданы. Ее пальцы нервно дергали замки.
Дмитрий стоял у окна, спиной к комнате, и смотрел во двор. Он не обернулся, когда они вошли.
Иван Сергеевич, который приехал помочь Алине и Кате, первым нарушил тяжелое молчание.
— Люда, давай быстрее, не затягивай, — тихо сказал он, поднимая один из ее чемоданов.
— Не указывай мне! — прошипела она, но было видно, что вся ее спесь и надменность сдулись, как проколотый шарик. Она проиграла. И проиграла публично, по закону, который сама же и презрела.
Алина не смотрела на них. Она повела Катю в ее комнату. Комнату девочки тронули меньше всего. Куклы стояли на полках, рисунки висели на стенах. Но и здесь витал чужой дух — на кровати лежала кофта свекрови.
— Мама, бабушка уходит? — тихо спросила Катя.
— Да, рыбка. Она будет жить в другом месте.
— А папа?
Алина вздохнула. Этот вопрос висел в воздухе с самого утра.
— Папа... Папа пока останется здесь. Но мы с тобой будем жить в своей половине.
Пока Катя осваивалась, переставляя своих кукол на привычные места, Алина вернулась в гостиную. Людмила Петровна, закончив сборы, направилась к выходу. На пороге она остановилась и обернулась. Ее глаза, полые и усталые, встретились с глазами Алины.
— Довольна? — выдавила она. — Разрушила семью. Развела нас по углам.
Алина покачала головой. В ней не было ни злорадства, ни гнева. Только усталое спокойствие.
— Я не разрушала семью, Людмила Петровна. Вы сами это сделали, когда решили, что ваша воля важнее чужой жизни. Я просто защитила себя и своего ребенка.
Свекровь что-то пробормотала себе под нос и, не прощаясь, вышла в подъезд. Иван Сергеевич молча последовал за ней, кивнув Алине на прощание.
И вот они остались одни. Она, Катя и Дмитрий, который наконец оторвался от окна и медленно повернулся к ней. Его лицо было серым, осунувшимся.
— Алина... — он начал и замолчал, не зная, что сказать.
Она ждала. Ждала извинений, оправданий, может быть, даже мольбы. Но слова, которые он произнес, оказались горше всего.
— Что же нам теперь делать? — тихо спросил он, и в его голосе слышалась лишь растерянность слабого человека, привыкшего, что за него решают.
И в этот момент Алина поняла окончательно. Она смотрела на этого человека — на своего мужа, отца ее ребенка — и не чувствовала ничего, кроме легкой жалости. Любовь, обида, боль — все это осталось где-то позади, сгорело в огне того вечера и того суда.
— Тебе не нужно ничего делать, Дима, — сказала она спокойно. — Я уже все сделала. Я подала на развод. И мы через суд разделим эту квартиру. Каждому свою половину. Как и положено по закону.
Он смотрел на нее, и, казалось, только сейчас до него стало доходить окончательное значение происходящего.
— Но мы же... семья...
— Семьи больше нет. Ее не стало в тот момент, когда ты позволил выгнать на улицу своего ребенка. Ты не мужчина. Ты мамин мальчик, который ради спокойной жизни предал жену и дочь. И знаешь, что самое страшное? — она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза. — Тебе с этим жить. С осознанием того, что ты сделал. А мне — строить жизнь заново. Прощай, Дмитрий.
Она развернулась и ушла в комнату к Кате, закрыв за собой дверь. Не для скандала, а для того, чтобы провести черту. Границу между прошлым и будущим.
Вечером того же дня Алина стояла в детской, глядя, как Катя, наконец-то успокоившись, засыпает в своей кровати. Она подошла к окну в гостиной. За стеклом зажигались огни большого города. Их квартира, вернее, ее половина, была тихой и пустой. Чужих вещей не осталось. Чужих запахов тоже.
Она обвела взглядом знакомые стены. Все было так же, и все было совершенно иначе. Это была не победа. Это было освобождение. Она выиграла не квартиру. Она выиграла саму себя.
«Три минуты на сборы... — мысленно повторила она слова, которые когда-то переломили ее жизнь. — Спасибо, Людмила Петровна. Эти три минуты подарили мне новую жизнь».
И впервые за долгие месяцы на ее лице появилась не вымученная улыбка, а настоящее, спокойное и уверенное выражение. Путь вперед был неизвестен и страшен. Но он был ее путем. И она была готова его пройти.