— Ну и что это? — Вилка со звоном ударилась о край тарелки. Звук вышел противный, царапающий, будто гвоздём по стеклу.
Галина замерла с полотенцем в руках. Влажная ткань холодила пальцы, но внутри всё словно обдало кипятком. Она смотрела на спину мужа — сутулую, обтянутую полинявшей домашней футболкой. Валера сидел, сгорбившись над столом, и ковырял вилкой тушёную капусту с мясом, словно искал там дохлого таракана.
— Капуста, — тихо сказала она. Голос предательски осип, пришлось откашляться. — С говядиной. Ты же сам просил вчера чего-то попроще, чтобы желудок не давило.
— Попроще? — Валера развернулся на стуле так резко, что ножки скрипнули по линолеуму. Лицо у него было красное, помятое после работы, а глаза — злые, прищуренные. — Я просил нормальной еды, Галя! Нормальной! А не этого месива, которое свиньям стыдно давать.
Он подцепил вилкой кусок разваренного, мягкого мяса, поднял его на уровень глаз и брезгливо потряс. С кусочка шлепнулась капля подливы прямо на чистую клеёнку. Галина машинально дёрнулась вытереть, но остановила себя. Пусть лежит.
— Мясо свежее, на рынке брала, у той женщины, что всегда... — начала она оправдываться, и сама себя возненавидела за этот заискивающий тон. Сколько можно? Тридцать лет она оправдывается за то, что готовит, стирает, убирает.
— Свежее... — передразнил Валера. — Руки у тебя не из того места растут, вот что. У матери моей капуста во рту тает, она золотистая, с корочкой, а у тебя? Тряпка варёная. Тьфу!
Он швырнул вилку прямо в тарелку. Брызги разлетелись по столу, рыжеватые капли попали на сахарницу.
— Ты опять готовишь эту дрянь? Я к маме поеду ужинать! — бросил муж в лицо, вскакивая.
Стул с грохотом опрокинулся назад, но Валера даже не обернулся. Он прошагал в коридор, тяжело ступая пятками. Галина стояла, не шевелясь, прижимая к животу мокрое полотенце. Слышно было, как он гремит ключами в вазочке на тумбочке, как злобно дёргает молнию на куртке — вжик-вжик, заело, черт бы её побрал, снова вжик.
Хлопнула входная дверь. Стены хрущевки, казалось, вздрогнули. И тишина.
Только холодильник утробно зажужжал, включаясь в работу, да капала вода из крана — прокладку он обещал поменять ещё неделю назад.
Галина медленно подошла к столу. Подняла упавший стул. Села на место мужа. Тарелка с остывающей капустой стояла перед ней как немой укор. Она взяла ту самую вилку, которую он швырнул, и попробовала кусочек.
Нормальная капуста. Мягкая, в меру солёная, с тмином, как он любил раньше. Не ресторан, конечно, но и не помои. Обычная еда для уставших людей, у которых нет сил стоять у плиты по три часа.
Она проглотила комок, застрявший в горле вместе с куском мяса. В груди, где-то под ребрами, пекло. Не от обиды даже — обида за годы притупилась, стёрлась, как рисунок на этом старом линолеуме. Пекло от бессилия.
Валера поехал к матери. К Антонине Петровне. Святой женщине, у которой котлеты всегда пышные, борщ — рубиновый, а пироги сами в рот запрыгивают. Ехать ему туда — через полгорода, по пробкам, почти час. Ради ужина? Серьёзно?
Галина встала, сгребла содержимое тарелки в мусорное ведро. Туда же отправилась и остальная капуста из кастрюли. Тяжелая, густая масса плюхнулась в пакет с влажным чавканьем.
— Жри у мамы, — сказала она вслух пустой кухне. — Хоть лопни там.
Следующие два дня прошли в режиме «холодной войны». Валера приходил поздно, когда Галина уже лежала в кровати, отвернувшись к стене, и делала вид, что спит. Он долго возился на кухне — гремел дверцей холодильника, шуршал пакетами, чавкал, демонстративно громко прихлебывал чай.
Галина лежала с открытыми глазами, глядя на узор обоев, подсвеченный уличным фонарём. Она слышала, как он заходит в спальню, как пахнет от него улицей, бензином и... чем-то ещё. Слабым, едва уловимым запахом чужой еды. Жареным луком? Ванилью?
В среду она решила не готовить. Принципиально. Купила в «Пятерочке» пельмени — дорогие, категории «А», чтобы не придрался.
Валера пришел раньше обычного. Галина как раз резала салат — помидоры, огурцы, сметана. Руки дрожали, нож соскальзывал с гладкой шкурки помидора.
— У нас что, праздник? — буркнул он вместо приветствия, заглядывая в кастрюлю, где закипала вода.
— Пельмени будут, — сухо ответила Галина, не оборачиваясь.
— Пельмени... — протянул он с той же интонацией, с какой говорил «капуста». — Магазинные?
— Сибирские.
— Ясно.
Он не стал разуваться. Прошел прямо в ботинках на кухню, оставив грязные следы на полу, который она мыла утром. Поставил на стол пластиковый контейнер. Прозрачный, с красной крышкой.
— Не вари мне эту химию. Я с собой привёз.
Галина замерла с ножом в руке.
— Что привёз?
— Еду. Мать дала. Сказала, на тебя надежды нет, мужик скоро ноги протянет с твоей диетой.
Он открыл крышку. По кухне поплыл густой, насыщенный аромат. Тефтели в томатном соусе. Выглядели они идеально — круглые, ровные, плавающие в густой оранжевой подливе.
— Разогрей, — бросил он и пошел в ванную мыть руки.
Галина смотрела на эти тефтели, и ей хотелось швырнуть их в стену. Прямо вместе с контейнером. Чтобы жирные пятна растеклись по обоям, чтобы этот запах, такой «домашний» и «правильный», сменился запахом скандала.
Но она не швырнула. Она, как робот, достала тарелку, переложила четыре тефтелины, поставила в микроволновку. Нажала кнопку. Тарелка закрутилась, озаряемая желтоватым светом лампочки.
— Хлеба отрежь! — крикнул Валера из ванной, перекрывая шум воды.
Ужинал он молча. Ел жадно, вымакивая соус хлебом, щурясь от удовольствия. Галина сидела напротив, перед своей пустой тарелкой. Пельмени она так и не закинула — вода выкипела наполовину, кастрюля начала шипеть. Она выключила газ.
— Вкусно? — спросила она, глядя, как шевелятся его челюсти.
— Умеют же люди, — ответил Валера с набитым ртом. — Фарш — не жирный, не сухой. Лука в меру. А соус... Ты такой в жизни не сделаешь. У тебя вечно то кислый, то пригорит.
— Конечно, — кивнула Галина. — Куда уж мне. Антонина Петровна у нас шеф-повар.
— Не язви. Лучше бы рецепт спросила. Она, кстати, спрашивала про тебя. Говорит, совсем Галька мужа забросила, худой стал, серый.
Галина невольно посмотрела на живот мужа, который нависал над ремнём брюк. Худой. Ага. Килограммов пять лишних, одышка, когда на третий этаж поднимается.
— Я работаю, Валера. Как и ты. Прихожу в семь. Пока в магазин, пока убраться...
— Все работают! — перебил он, вытирая губы салфеткой. Скомкал её и бросил в тарелку, в остатки соуса. — Мать троих подняла, на заводе пахала, и ничего, всегда первое, второе и компот. А у тебя одни отговорки.
Он сыто рыгнул, похлопал себя по животу и встал.
— Ладно, я на диван. Новости посмотрю. Посуду помоешь.
Галина осталась одна с грязной тарелкой и запахом чужих тефтелей. Она взяла контейнер, чтобы убрать остатки в холодильник. Внутри оставалось ещё штук шесть. Тяжелый, добротный.
И тут она заметила одну деталь.
На дне контейнера, с внешней стороны, была приклеена маленькая бумажка. Ценник? Нет, просто белый стикер. На нём синей ручкой было написано: «12.10. Разогревать 2 мин».
Почерк.
Крупный, размашистый, с завитушками у буквы «Р».
У Антонины Петровны почерк был другой — мелкий, дрожащий, «бисерный», как говорила учительница русского языка. И она никогда не писала «разогревать». Она говорила «погреть». И цифры у неё были острые, а здесь двойка округлая, как лебедь.
Галина провела пальцем по наклейке. Может, соседка угостила свекровь? Или сестра?
— Валер! — крикнула она в коридор.
— Чего? — недовольный голос из-под бубнежа телевизора.
— А мама сама готовила? Или покупала?
Пауза. Потом шаги. Валера появился в дверях кухни, настороженный.
— Сама, конечно. С чего бы ей покупать? Она эту магазинную отраву на дух не переносит. А что?
— Да ничего. Вкусно просто. Думала, может, полуфабрикаты какие новые хорошие появились.
— Сама крутила! — отрезал Валера. — Всё утро, говорила, возилась. Специально для меня. Цени.
Он ушел. Галина сунула контейнер в холодильник. Руки у неё стали ледяными.
В пятницу Валера позвонил в обед.
— Галь, я сегодня задержусь. Отчёт сдаём, потом с мужиками посидим немного. Не жди.
— Ладно, — сказала она, зажав трубку плечом и перебирая накладные. — Ужинать будешь?
— Нет, там перекусим. Ты ложись.
Галина положила трубку. В груди росло странное, липкое чувство. Не ревность, нет. Скорее, тревога, смешанная с брезгливостью. Как будто надеваешь сапог, а там внутри что-то мокрое.
Вечером она не пошла домой сразу. Ноги сами принесли её к дому свекрови. Антонина Петровна жила в старом районе, в «сталинке» с высокими потолками. Галина стояла у подъезда, глядя на окна второго этажа. Свет горел.
Зачем она пришла? Уличить? В чём? В том, что муж ест котлеты не у мамы? Глупость какая-то. Ну, соврал. Может, в кулинарии купил хорошей, чтобы жену носом ткнуть. Валера любил такие мелкие пакости — доказать своё превосходство. «Вот, смотри, как надо, а ты не умеешь».
Она уже собиралась уходить, когда дверь подъезда открылась. Вышла соседка Антонины Петровны, баба Люба, вечная шпионка на лавочке, сейчас, правда, лавочка была мокрая от дождя, и Люба просто выносила мусор.
— Галочка? — удивилась старушка, щурясь в темноту. — Ты к Тоне? А чего не заходишь? Код забыла? Тридцать восемь...
— Да нет, баб Люб, я так... мимо шла. Думала, Валера у неё, но он вроде на работе.
— Валера? — баба Люба поставила ведро на асфальт. — Да не было Валеры. Я ж весь день дома, окна мою, смотрю на двор. Не приезжал твой сокол.
— А на неделе? — голос Галины дрогнул. — Во вторник, в среду? Он говорил, ужинать заезжал.
Баба Люба махнула рукой.
— Окстись, милая. Тоня ж в санатории с понедельника! В «Сосновом бору». У неё ж спину прихватило, ты забыла? Она ж тебе звонила, жаловалась.
Галина почувствовала, как земля качнулась под ногами.
Санаторий. Точно. Антонина Петровна звонила неделю назад, нудела про радикулит, просила денег добавить на путёвку. Галина тогда ещё с Валрой поругалась из-за этих денег — у самих кредит за машину, а тут «маме надо». Валера деньги дал. Сказал: «Это святое».
Значит, с понедельника квартира пустая.
А Валера ездит «к маме» ужинать. И привозит оттуда домашние тефтели с записками чужим почерком.
— Спасибо, баб Люб, — прошептала Галина. — Я... я просто перепутала. Думала, она на следующей неделе едет.
— Да ты зайди, у меня чай с мятой! — крикнула ей вслед соседка, но Галина уже быстро шла к остановке, почти бежала.
Дождь усилился. Холодные капли били по лицу, смешиваясь с дешёвой тушью, которая наверняка потекла. Но Галине было всё равно. В голове стучала одна мысль: «Где он жрёт? Где он жрёт эти проклятые тефтели?»
Дома было тихо и темно. Галина не стала включать свет в коридоре. Разделась на ощупь, повесила мокрое пальто. Прошла на кухню.
Открыла холодильник. Яркий свет ударил в глаза.
На полке стоял тот самый контейнер. В нём оставалось три тефтели.
Галина достала его. Сняла крышку. Холодный, чесночно-мясной запах. Она взяла вилку и разломила один шарик. Внутри, в сероватой мясной мякоти, что-то зеленело. Мелко нарезанная зелень.
Она поднесла вилку к носу.
Кинза.
Свежая кинза.
Антонина Петровна ненавидела кинзу. Она называла её «клопами» и говорила, что у неё от одного запаха давление скачет. Она никогда, ни при каких обстоятельствах не положила бы кинзу в фарш.
Галина стояла посреди кухни, сжимая вилку так, что побелели костяшки пальцев.
Значит, есть другая кухня. Другая плита. Другая женщина, которая крутит фарш, режет кинзу и пишет на стикерах круглые двойки.
И Валера ездит к ней. Каждый раз, когда орёт «ты готовишь дрянь». Он специально устраивает скандал. Ему нужен повод. Нельзя же просто так уйти из дома вечером. А так — он «обиженный», он «голодный», он жертва неумехи-жены. Гениально.
Дверь в квартиру тихо щелкнула.
Галина вздрогнула (чёрт, нельзя так писать... Галина резко обернулась). Ключ повернулся в замке мягко, стараясь не шуметь.
Валера.
Вернулся с «корпоратива».
Галина быстро сунула контейнер обратно в холодильник, захлопнула дверцу. Сердце колотилось где-то в горле. Она метнулась к раковине, включила воду, делая вид, что моет посуду.
— Галь, ты не спишь? — голос мужа звучал на удивление трезво и даже ласково.
Он зашел на кухню. От него пахло не алкоголем. От него пахло дождём и... духами. Сладкими, тяжёлыми, восточными духами. Этот запах перебивал даже запах тефтелей из холодильника.
— Воды попить зашла, — сказала Галина, не поворачиваясь.
Валера подошел сзади, положил руки ей на плечи. Тяжелые, тёплые ладони. Раньше от этого жеста ей становилось спокойно. Сейчас захотелось стряхнуть их, как огромных пауков.
— А я вот пораньше освободился. Скучал.
Он прижался щекой к её затылку.
— Знаешь, я подумал... Может, я был не прав насчёт готовки. Ну, устаёшь, бывает. Давай завтра вместе что-нибудь сварганим? Или в кафе сходим?
Галина застыла. Что это? Чувство вины? Или «там» дали от ворот поворот, и он вернулся в «запасной аэродром»?
Она медленно повернулась к нему лицом. Посмотрела в глаза. В них было то самое выражение сытого кота, который только что слизал сметану, пока хозяйка не видит.
— В кафе? — переспросила она. — А как же мамины тефтели? Там ещё остались. Может, доешь?
Валера на секунду замер. Его зрачки сузились.
— Нет, — быстро сказал он. — Не хочу. Наелся я ими. Хочу чего-то... нашего.
Он улыбнулся, пытаясь придать лицу виноватое выражение, но глаза бегали. Он потянулся её поцеловать.
Галина отстранилась.
— Валера, — тихо сказала она. — А мама когда из санатория возвращается?
Улыбка сползла с его лица, как приклеенная маска.
— Из какого санатория? — он попытался сыграть удивление, но вышло фальшиво. — А... ну да. В понедельник вроде. А что?
— Да так. Думала, может, навестить её надо. Продуктов отвезти. Тефтелек твоих любимых.
В кухне повисла тишина. Густая, тяжёлая. Слышно было только, как капает вода из неплотно закрытого крана. Кап. Кап. Кап.
Валера отступил на шаг. Лицо его стало жёстким, тем самым, «кухонным», которое она видела последние дни.
— Чего ты начинаешь, Галь? Опять допросы? Я устал. Я спать хочу.
Он развернулся и пошел в спальню.
— И выключи воду! — крикнул он уже из коридора. — Действует на нервы.
Галина выключила воду. Вытерла руки о полотенце.
Она знала, что не пойдёт спать в эту комнату. Не сегодня.
Она выдвинула ящик стола, где лежали всякие мелочи — батарейки, скотч, старые чеки. Начала рыться. Ей нужно было найти одну вещь. Запасные ключи от квартиры свекрови. Они лежали здесь уже года три, на всякий случай.
Если Антонина Петровна в санатории, квартира пустая.
Но Валера приносил еду. Горячую.
Значит, кто-то готовил в той квартире? Или Валера возил «её» туда? В квартиру своей матери?
Это было бы слишком даже для него.
Галина нашла связку ключей. Холодный металл обжёг ладонь.
Сейчас час ночи. Такси доедет за двадцать минут.
Она должна знать. Не догадываться, а знать наверняка.
Она накинула пальто прямо на халат, обула сапоги. Взяла сумку.
Валера уже храпел в спальне — он всегда засыпал мгновенно, счастливый человек без совести.
Галина вышла в подъезд, стараясь не шуметь дверью. Вызвала такси.
Окна квартиры Антонины Петровны были темны. Галина стояла во дворе, кутаясь в пальто. Дождь кончился, но ветер пробирал до костей.
Может, вернуться? Ну узнает она правду, и что дальше? Развод? Делёжка квартиры? Одиночество в 53 года?
«А сейчас ты не одна?» — спросил внутренний голос. — «Ты одна, Галя. Ты прислуга, которой врут в глаза и кормят объедками с чужого стола».
Она решительно подошла к подъезду. Набрала код. Пиликнул домофон.
Поднялась на второй этаж. Лифта здесь не было. Ступени казались бесконечными.
Вот она, знакомая обитая дермантином дверь. Номер 15.
Галина вставила ключ. Повернула. Замок поддался мягко, смазанно.
Она толкнула дверь.
В нос ударил запах.
Не запах старой квартиры. Не лекарства Антонины Петровны.
Пахло жилым духом. Кофе. И теми самыми восточными духами.
В прихожей горел ночник — маленькая лампочка в розетке.
На вешалке висела не куртка свекрови. Там висел ярко-красный плащ. И мужская куртка. Кожаная. Чужая.
Галина сделала шаг вперёд. Половица предательски скрипнула.
Из комнаты донёсся женский голос. Сонный, недовольный:
— Валерчик, ты чего вернулся? Забыл что-то?
Галина замерла.
Валерчик? Но Валера дома, храпит в их кровати.
Тогда кто здесь?
— Эй? — голос стал громче. В проёме двери зажёгся свет.
В коридор вышла женщина. Молодая, лет тридцати. В короткой шёлковой сорочке. Растрёпанная, заспанная.
Она увидела Галину и взвизгнула, прикрывая грудь руками.
— Вы кто?! Как вы сюда попали?!
Галина смотрела на неё, и пазл в голове никак не складывался.
Эта женщина ждала «Валерчика». Но Валера дома.
И тут из спальни, шаркая тапками, вышел мужчина.
— Кис, ну чего ты орьёшь...
Галина посмотрела на него.
Это был не Валера.
Это был мужчина примерно возраста Валеры, но лысоватый и в очках.
Но он был в халате Валеры. В старом, синем махровом халате, который Валера якобы «отвёз на дачу» полгода назад.
— Здрасьте... — пробормотал мужчина, поправляя очки.
— Вы кто? — спросила Галина. Голос её звучал на удивление твёрдо.
Женщина в сорочке перестала визжать и посмотрела на мужчину.
— Это... это жена его, наверное. Того, чья хата.
— Чья хата? — переспросила Галина. — Это квартира моей свекрови.
Мужчина в очках нервно хохотнул.
— Какой свекрови, дамочка? Мы эту квартиру снимаем. Уже третий месяц. У Валерия Петровича. Он сказал, квартира его матери, она в деревню уехала на пмж. Деньги ему на карту переводим.
Галина прислонилась спиной к косяку двери.
Снимают.
Валера сдал квартиру матери, пока та в санатории (или правда в деревне?).
И деньги забирает себе.
А ей говорит, что денег нет.
И про тефтели...
— А тефтели? — спросила она тупо.
— Чего? — не понял мужчина.
— Еду... он отсюда еду брал?
Женщина в сорочке вдруг фыркнула.
— А, так это вы про "сухой паёк"? Ну да. Он когда за деньгами заезжает, вечно ноет: "Жена не кормит, дома шаром покати". Я ему иногда с собой собираю, мне не жалко, я поваром в столовой работаю. У нас там остаётся часто.
Повар в столовой.
Казённые тефтели.
С кинзой.
Валера не просто врал. Он брал еду у квартирантки, которой сдавал квартиру матери втихаря, и приносил эту еду жене, выдавая за "мамин эталон", чтобы унизить её стряпню.
Это было так мелочно, так подло и так... смешно.
Галина начала смеяться. Сначала тихо, потом громче. Смех перешёл в икоту.
— Жена не кормит... — давилась она смехом. — Поваром в столовой...
Квартиранты переглянулись. Мужчина покрутил пальцем у виска.
— Уходите, пожалуйста, — сказал он. — А то полицию вызовем. Мы договор подписывали, всё честно.
— Уйду, — Галина вытерла выступившие слёзы. — Обязательно уйду. Только одну вещь заберу.
Она прошла в комнату, не разуваясь, прямо по чистому ковру. Подошла к серванту. Там, на полке, стояла шкатулка. Старая, лакированная.
Антонина Петровна хранила там свои "похоронные". И документы на квартиру.
Галина открыла шкатулку.
Пусто.
Ни денег. Ни документов.
— Где бумаги? — она повернулась к "Валерчику".
— Какие бумаги? — испугался тот. — Мы ничего не брали! Шкаф пустой был!
Галина посмотрела на пустую бархатную обивку внутри шкатулки.
Валера не просто сдал квартиру. Он забрал документы.
Зачем?
И тут у неё в кармане зажужжал телефон.
Валера. Проснулся. Потерял жену.
Или не Валера?
На экране высветилось: "Любимый".
Она нажала "принять".
— Галя! Ты где?! — голос мужа был паническим. — Ты где шляешься ночью?!
— Я в гостях, Валера, — сказала она в трубку, глядя в упор на перепуганных квартирантов. — У нас тут ужин. Тефтели едим. С кинзой.
В трубке повисла тишина. Мёртвая, звенящая тишина.
А потом Галина услышала то, от чего у неё волосы зашевелились на затылке.
На заднем фоне, в трубке мужа, раздался не домашний шум. Не тишина спальни.
Там объявили женским механическим голосом:
"Внимание! Объявляется посадка на рейс 2415 до Анталии. Выход номер семь".
Валера был не дома.
Он звонил не из спальни.
Он был в аэропорту.
С документами на квартиру матери.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.