Когда я разогналась для прыжка, костёр взорвался ярким светом — ослепительной вспышкой, словно фотоаппарат. Вокруг всё застыло: звук ветра исчез, время замедлилось. Костёр продолжал мерцать, но уже не поднимался ввысь привычными языками пламени — они сжались и обернулись ко мне, устремившись прямо, как сфокусированные глаза. В этом взгляде не было тепла — только хищная тишина, будто пространство вокруг задержало дыхание, ожидая моего следующего шага. В этом молчании прозвучал голос — ровный, чужой и одновременно внутренний:
— Здравствуй.
Я замерла, словно потеряла способность дышать, боясь — нелепо и инстинктивно — спугнуть огонь. Пламя перестроилось и сжалось в мою сторону, как будто изучало. Хотелось протянуть руку и коснуться — просто проверить, не обман ли всё это. Голос снова заговорил, холодя кожу:
— Не бойся. Я — не живое. Я — отражение тех желаний, что ты прячешь в себе.
Эти слова прошли через меня, как удар тока: плоть дрогнула, и я застыла так, будто в детской игре, где нельзя шевелиться, пока не услышишь: «Отомри!» Я взглянула на руку — она тянулась к огню, жара не чувствовалось, и я резко отдернула её. Хотела обернуться, но не успела — пламя заговорило снова, и в его тоне скользнула ирония.
— Здорово мы повеселились в амбаре, — проговорило пламя, и мне показалось, что оно подмигнуло. — Давно я не испытывало такого наслаждения.
«О чём ты говоришь?» — хотела выкрикнуть я, но непонимание тут же рассеялось, как дым. В памяти всплыл тот молодой парень, мешкавший и не желавший забирать Саню. Вместе с ужасом пришло другое — странное, дикое чувство свободы, чувство власти, что разливалось по телу жаром. Я вспомнила, как огонь вырывался из земли: сперва только слабый, только для защиты, затем подчинялся мне, пополз пожирать всё, к чему дотянется. Осознание нахлынуло резко: не огонь — а я была той силой разрушения. Хоть я и стояла, склонившись на колено перед угрозой, по-настоящему опасной была только я.
— Видишь? — прошептал огненный голос, мягко и насмешливо. — Одно желание — и мир у твоих ног.
Я закрыла глаза. Тишина растеклась вокруг, как смола. Небо исчезло: вместо звёзд — тучи пепла, в вихре которых таяли искры. Открыла глаза — пламя подошло так близко, что я могла сосчитать отдельные язычки тепла, но я не чувствовала жара. Сделав глубокий вдох, я ощутила, как пепел наполнил лёгкие; во рту стоял привкус гари.
— Зачем мне выжженный мир? — спросила я.
— На пепле бытия можно воздвигнуть новый, правильный мир, — ответило пламя, склоняясь ко мне с обещанием. — Такой, какой пожелаешь ты.
Этого ответа я не ожидала, и волна чувств нахлынула с такой силой, что мне стало страшно. Перед глазами побежали картины, будто сам мир перелистывался: я стою на вершине горы и смотрю вниз; у её подножья — крошечная деревня, тридцать домов, дети играют, собаки лают, слышен шум реки. Я хочу спуститься и почувствовать землю под ногами, но тело не слушается. Ноги не двигаются. Я пытаюсь дотянуться до ступней — не выходит. Опускаю взгляд — и вижу себя иначе: я — дерево. Мои ноги — корни, мои руки — ветви; я вросла в землю и больше не могу шагнуть.
Пламя засмеялось беззвучно, и в этом смехе было что-то победное и печальное одновременно.
— Цена велика, — продолжило пламя, голос был мягким и манящим. — Но не бойся: связавшись с Древом, ты обретёшь силу, что свернёт горы и повернёт реки вспять.
Голос был так сладок и коварен, что я словно попала под наваждение. Слова сами лезли на язык: свернуть горы… повернуть реки вспять… Я ловила себя на желании повторять их слово в слово.
— Всё, что от тебя требуется, — сжечь Древо Веры. Я помогу, — нашёптывало пламя, и в голосе его скользила обещающая бездна.
Я закрыла глаза. Перед внутренним взором встало Древо: огромное, листья его шептались, словно заговорщики. Сделала шаг — ещё один — третий. Протянула руку… и увидела: огонь на кончиках пальцев. Паника всколыхнула грудь, я обернулась — и лес Веры замер передо мной, Древо горело, а за моей спиной земля была выжжена до черноты.
Страх окутал меня целиком. Боль и печаль разлились по телу, слёзы сами потекли по лицу.
— Нет! Нет! Нет! Я не хочу! — кричала я, и крик был настоящим, яростным, рвущимся из нутра.
Иллюзия рассыпалась мгновенно. Воздух вокруг изменился — и вдруг я услышала реальные голоса:
— Арина, прыгай! Смелее! — кто‑то кричал с восторгом.
Ксюша подскочила ко мне, схватила за руку и потянула к костру, подталкивая, шепча: «Ты сможешь». Но я стояла, словно вкопанная.
Я опустила глаза на свои ноги, как будто боясь обнаружить корни вместо ступней. Соль слёз остро задела губы. Ксюша сначала не заметила моих слёз, но когда увидела, её лицо исказилось испугом — и этот страх словно вытащил меня обратно в реальность.
Я осмотрелась: вокруг — праздник. Девушки плясали, парни кричали и хлопали, огонь отблескивал в весёлом хаосе. Лишь Арсений и Алексей стояли в стороне, молча и внимательно наблюдая за мной.
Не в силах сказать, сколько длился тот транс, я приняла решение не привлекать к себе лишнего внимания. Протянула вторую ладонь Ксюше.
— Давай вместе, — выдохнула я.
Ксюша — настоящее чудо: её страх мгновенно сменился ослепительной улыбкой. Мы разбежались и прыгнули.
Когда пролетали над пламенем, я почувствовала тепло костра — и благодарно вздохнула: это всего лишь видение.
Вокруг раздавались бурные аплодисменты и одобряющие возгласы — но мне было всё равно.
— Арина, что с тобой? — Ксюша схватила меня за запястье так резко, словно хотела вырвать меня из собственного тела, и потащила прочь от костра, от жаркого света и чужих глаз. — Ты меня пугаешь. Если ты не скажешь сама, я сейчас всё расскажу Алексею.
— Пламя... — вырвалось у меня, голос дрожал, но я говорила уверенно, хотя внутри всё рвалось. — Пламя со мной разговаривало.
Я больше не могла держать это в себе. Разрывало на части. Кто‑то должен был объяснить, что со мной происходит, иначе я окончательно сойду с ума.
Ксюша замерла, глаза её блеснули тревогой и растерянностью. Она сжала мои пальцы чуть сильнее.
— Ксюша, — тихо произнесла я, — расскажи мне всё. Мне кажется, я теряю рассудок.
Она сделала шаг назад, словно собираясь признаться в чём‑то. В её голосе проступала вина.
— Прости... — начала Ксюша. — Но тебе нужно поговорить с Алексеем. Он приказал никому не сбивать тебя своей болтовнёй. «В её судьбу нельзя вмешиваться, она должна сама определить её», — так он сказал.
«Судьбу». Это слово ударило по мне, как холодный железный клинок.
— Судьбу? — я рассмеялась нервно, смех сорвался резким и горьким. — Что за бред. Он не мог придумать ничего умнее? Разве я не могу принять это, не впадая в истерику каждый раз, когда со мной происходит какая‑то дичь?
Гнев разливался по венам, горячий и скользкий. Я чувствовала, как внутри всё кипит.
— Ксюша, я больше так не могу, — мои слова рвались, голос ломался от усилия. — Сначала я сожгла почти два десятка людей, потом... я превратилась в лань, а сейчас едва не сожгла Древо Веры. Зачем это? Я опасна. Меня нужно изолировать.
Мой крик прокатился по лесу, отозвался эхом в ветвях и над головой чернеющих сосен. Страх, ужас, вина — всё это наливалось в одну горькую чашу, и я выплеснула её наружу. Сердце бешено колотилось, руки дрожали.
Внезапно из темноты вышел Алексей. Он подошёл тихо, схватил меня за руки и заглянул в глаза. Его взгляд был холоден и в то же время удивительно спокоен, как озеро ранним утром. Его голос прозвучал ровно и тепло, как мелодия, которой всё равно, что творится вокруг.
— Арина, всё хорошо, — сказал он. — Помни: нельзя нервничать. Саня всё чувствует.
Слова обволокли меня, как тёплое одеяло. Я почувствовала, как напряжение медленно уходит из мышц. Внутренний шторм начал утихать.
— Твой голос... — прошептала я, едва слышно, и сердце опять дрогнуло. — Твой голос как у пламени. Что ты со мной делаешь?
Я не удержалась и рухнула в его объятия. Его запах окутал меня, и где‑то глубоко внутри появилось странное успокоение.
— Нам нужно серьёзно поговорить, — это были последние слова, которые я смогла выдавить, прежде чем провалиться во тьму.
Проснулась я в объятиях своего любимого мужчины. Он требовательно дергал меня за футболку. «Сколько можно спать, пора устроить перекус перед завтраком».
— Доброе утро, малыш, — я растянулась в улыбке, — мама проснулась, молодец, что разбудил.
Я потянулась, подняла футболку. Саня быстро приложился к груди, лег рядом и крепко обнял меня одной рукой. Наши глаза встретились. Такое сильное чувство любви накрыло меня в этот момент, что слёзы покатились из глаз. И на губах снова стоял солёный вкус. При этом улыбка моя становилась всё шире и шире. А мой Александр смотрел на меня, не отрываясь. Нежно поглаживая его по голове, я замурлыкала песенку.
Солнышко яркое
вышло из‑за туч,
Солнышко яркое
подарило луч.
Этот луч принес
самый лучший дар:
Мы с тобой теперь
будем навсегда.
Момент растянулся на целую вечность — и даже её оказалось недостаточно. Саня давно насытился, отстранился от груди и просто лежал, смотрел на меня и крепко обнимал. Наверное, именно в тот день я впервые рассмотрела его глаза. Передо мной словно раскинулось тяжёлое серое небо с постоянно меняющимися оттенками. Оно затягивало, обволакивало. И вдруг — мимолётное видение: в укутанных этим серым небом горах, как будто между слоями тумана и свинцовых облаков, проступило серое строение. Оно казалось и знакомым, и чужим одновременно: простые строгие линии, будто вырезанные из камня, и купол или башенка, едва различимые в дымке. Строение не нарушало спокойствия пейзажа, а скорее было его частью — немым наблюдателем, спрятавшимся в глубине хребтов. Оно мелькнуло и тут же растаяло. И вот рука Сани коснулась моего лица.
— Мама, — раздался звонкий голосок.
Я встряхнулась, словно скидывая с себя морок.
— Сынок, я люблю тебя! — прошептала я, обняла своё дитя и крепко прижала. В ответ почувствовала объятия сына. И снова слёзы, хотя, возможно, они не прекращались.
Какое прекрасное утро. Вчерашний день ещё кружил где‑то в уголках памяти, но не хватался за неё; на душе — лёгкая прозрачность, как будто весь мир снова стал новеньким. Я поднялась с кровати, одела сначала себя, потом Саню. Он стал тяжелее — как же быстро он растёт. Мы вышли из комнаты умываться, по пути я рассказывала ему обо всём подряд. Тянула его к каждому предмету, как к маленькому чуду. Поднимала вещи, называла их, поясняла — а когда не могла поднять, просто указывала пальцем и шептала слово. Мне хотелось вложить в его память всё, что знаю: названия дверей и плетёнок, запахов и фактур. Мы долго шли к умывальнику, знакомясь с каждым уголком: дверь, веник, шкаф, коврик — всё подряд. И вдруг — кошка.
— Сынок, — шепнула я, прижимая Саню к себе, — когда приедем домой, заведём кота, рыжего, толстого. Назовём его Гарлфид — в честь очень отважного кота.
— Гггг… — протянул Саня, и в этом простом звуке было столько восторга, что я засмеялась.
— Точно «Гггг», гораздо лучше, — ответила я. — Кот по имени «Гггг».
В этот момент из ниоткуда появился Арсений и погладил кошку, как будто она ждала именно его.
— Это Мурка, — сказал он тихо, — кошка Марфы. Она постоянно к этому крыльцу возвращается. Котят сюда всегда приносит — и мать её так делала, и бабка… Весь их род тут рождается. Так что вы ещё сюда за своей кошкой придёте.
Я растерялась: «Вот это поворот...»
Арсений улыбнулся спокойно, будто говорил прописные истины:
— Раз сказал старец — значит приедете. Что ты говорила, Арина? Гарлфид… Ну ладно, назови серую кошку Гарлфид — пусть люди удивляются.
Я уже не могла молчать от любопытства.
— Арсений, расскажите мне всё. Сил больше нет пребывать в неведении, — перегрузив Саню на другую сторону (он действительно стал тяжелее), попросила я.
— Я не всё расскажу, — ответил он, — но приглашу тебя на прогулку и поведаю историю. Марфа за Александром присмотрит.
И в тот же момент Марфа, будто появилась из воздуха, кивнула и заговорила тёплым голосом:
— Здравия тебе, доченька. Дозволишь, я за сыном присмотрю? Помою, покормлю, развеселю, убаюкаю. Всё будет хорошо.
Я смотрела на неё и видела не ту весёлую женщину, что вчера причесывала мне волосы, а другую — смиренную, тихую, просящую разрешения с набатом в голосе. Саня потянулся к ней ручками — и Марфа как будто расцвела: румянец на щеках, радостная, распахнутая улыбка, словно десяток лет отступил.
— Он, кажется, очень хочет с вами посидеть, — сказала я и протянула ребёнка. — Спасибо вам за заботу.
— Нет, это я благодарна, — ответила Марфа. — Не каждая мать позволит чужому человеку нянчиться с дитём. Я буду внимательна и старательна. Ждём вас.
Она взяла Саню, тихо урчала, и я почувствовала, как напряжение сползло с плеч. Обернулась на Арсения:
— Арсений, вы не против, если я быстренько приведу себя в порядок? Или нам уже пора отправляться?
Он посмотрел на нас, затем на солнце, проникающее в двор, и сказал спокойно:
— Конечно, дитя моё. И более того — я встречу тебя с чашкой горячего кофе. Мне важно не только твоё присутствие: мне нужен ясный, полный стремлений ум, готовый впитать те знания, которые сама природа бережно собрала для тебя.
Трудно сказать, какая часть этого обещания пробудила во мне больший восторг — образ тёплой чашки или сама мысль о матушке‑природе. Но, кажется, я буквально взлетела от предвкушения ответов на свои вопросы — настолько, что едва не забыла о необходимости зайти в туалет.
Кофе оказался божественным. Возможно, я раньше не знала, что такое настоящий кофе. Казалось, Арсений вновь прочёл мои мысли и произнёс почти вслух:
— Кофе хорош; он пахнет завораживающе. Славно — ты попал в водоворот страстей. Взбудоражен каждый твой нерв. Ты ожидаешь соприкосновения. И вот горячий напиток касается твоих губ. И что дальше? Ты уверена, что ожидание будет соответствовать реальности?
Я посмотрела на себя и ощутила странную уязвимость: хрупкая блондинка в галошах и запятнанных штанах, на голове — нечесаная копна волос вместо аккуратной шапки. Последним ударом стало увидеть свои руки: сухая кожа, заусенцы, обломанные ногти. Если такова — моя дальнейшая реальность, значит, пусть будет так. Если это — плата за «Самый лучший дар», я готова заплатить её.
— Кофе прекрасен, — сказала я, — его обжигающий аромат тронул мою душу. Я закрыла глаза, и передо мной раскинулись бескрайние просторы, тянущиеся за горизонт. Я почувствовала одновременно сладость свободы и лёгкую, тонкую грусть пустоты. Оно словно говорило: найди свой путь в одиночестве, чтобы постичь счастье близости.
— Арина, вы — замечательная ученица, — ответил он. — Этот кофе мне привёз старинный друг из далёкой Эфиопии. Его предки веками выращивали эти зерна.
— Эфиопия? Это так далеко, — удивилась я. — Расскажете про вашего друга и его историю?
Арсений улыбнулся и немного помедлил, будто выбирая слова.
— Конечно. Его зовут Матео. Я встретил его впервые не в реальности, а во сне. Причём сон был странным: я оказался на джаз‑фестивале — представьте себе, я и джаз!
Он рассмеялся, провёл рукой по бороде и поднял взгляд к потолку, словно погрузился в воспоминания.
— Джаз — словно заклинание, любовь с первого аккорда. Но это не главное. Во сне Матео торговал на фестивале — кофе, как ты уже поняла — и сразу привлёк моё внимание. Его улыбка была как утро: свежая и полная обещаний. Я подошёл к его прилавку мгновенно, и разговор начался в ту же секунду.
Арсений рассказал историю так, будто напевал — слова лились плавно и тепло.
— Матео поведал о своей семье, которая долгие годы владела небольшой плантацией на горном склоне. Там каждое утро туман нежно окутывает кусты, а земля даёт тонкие зерна с лёгким цветочным ароматом. В их доме кофе не считали товаром, это было священное наследие. Из поколения в поколение передавались не только приёмы сбора и обжарки, но и ритуалы, которые наделяют напиток душой. Он описывал ранние часы на плантации с такой живостью, что я будто ощутил прохладу тумана на лице — тонкая вуаль между рядами кустов, приглушающая звуки. Работали там с рассвета: солнце ещё не взошло, а уже слышались лёгкие шорохи, словно земля пробуждалась. Зёрна собирали бережно, пальцами, знавшими каждую ягодку. Каждое зерно было пропитано любовью и заботой, напоминая, что радость и счастье собираются по крупицам. Я слушал и понимал, что передо мной не просто торговец, а хранитель — человек, соединяющий прошлое с настоящим и бережно охраняющий эту связь.