Дверь захлопнулась с привычным глухим стуком. Илья сбросил туфли, не попав в полку для обуви, и прошел на кухню, громко шумя пакетами.
— Лен, я дома! Голодный как волк. Что у нас поесть?
Елена стояла у окна и смотрела на темнеющий двор. В руках она держала плотную белую папку. Три года. Три года она говорила, просила, плакала, злилась. А он слышал только фоном — как шум холодильника или гул машин за окном. Её слова отскакивали от его занятой, важной, вечно уставшей спины. Последней каплей стала её операция, после которой он забыл забрать её из больницы, потому что «срочный созвон затянулся».
Она обернулась. Илья уже сидел за столом и жадно уплетал разогретую лапшу, уткнувшись в экран смартфона.
— Илья.
—М-м? — он даже не поднял головы.
—Нам нужно поговорить.
Он вздохнул, отложил телефон, сделав вид, что отвлекается от очень важного дела.
— Опять разговор? Ладно, давай. Только быстро, я вымотан.
Елена медленно подошла к столу и положила перед ним белую папку. Рядом с миской с лапшой.
— Что это? — он покосился на папку, уже снова потянувшись за телефоном.
—Открой.
В его глазах мелькнуло раздражение. Он щелкнул кнопкой на папке и вытащил несколько листов. Первые секунды его взгляд скользил по строчкам без понимания. Потом он замер. Брови поползли вверх. Он перечитал заголовок еще раз, вслух:
— «Решение Замоскворецкого районного суда города Москвы… о расторжении брака…»
Он посмотрел на Елену, и на его лице появилась кривая улыбка недоумения.
— Это что, шутка? Очень смешно. Где взяла? Распечатала, что ли, для устрашения? — Он швырнул листы на стол.
Елена не дрогнула. Она взяла верхний лист и аккуратно положила его обратно перед ним, тыча пальцем в дату.
— Вступило в силу месяц назад, Илья. Двадцать восьмого числа. Сегодня двадцать восьмое. Ровно месяц. Исполнительный лист уже у меня.
Он молчал. Его мозг, привыкший к четким бизнес-процессам, наконец-то начал обрабатывать информацию. Не шутка. Официальный бланк. Печать. Подпись судьи.
— Как… месяц? — его голос сорвался. — Что значит «вступило в силу»? Мы же не были в суде! Я бы помнил!
— Мы и не должны были быть. Это был не спорный процесс, — голос Елены был ровным, ледяным. — Я подала заявление о расторжении брака по взаимному согласию. А раз мы не имеем общих несовершеннолетних детей и спора о имуществе…
— Какому взаимному согласию?! — он вскочил, и стул с грохотом упал на пол. — Я ничего не подписывал!
— Ты подписывал, — она проговорила медленно, словно объясняя что-то ребенку. — Ровно три месяца и пять дней назад. Когда я положила перед тобой бумаги и сказала, что это документы по новой страховке на машину. Ты, как всегда, подмахнул, не глядя. Это было заявление. А через месяц, когда тебя вызвали в суд для подтверждения воли, ты не явился. Потому что, цитата: «завален работой, разберись сама». Я и разобралась.
Илья смотрел на нее, и в его глазах гнев смешивался с нарастающим ужасом. Он шагнул к ней.
— Ты сошла с ума?! Это же… это же подлог какой-то! Я отменю! Я всё оспорю!
— Оспаривай, — пожала она плечами. — Оснований для отмены заочного решения, если сторона была надлежаще уведомлена, у тебя нет. Юрист проверял. Дорого и бессмысленно.
Он замолчал, тяжело дыша. В кухне было слышно только тиканье часов и его прерывистый вздох. Он вглядывался в ее лицо, ища хоть каплю сожаления, истерики, слабины. Но видел только усталую решимость.
— Почему? — выдохнул он уже тише. — Из-за чего вообще весь этот цирк? Из-за того, что я поздно работаю? Я же для нас стараюсь! Квартира, машина, отпуск на море…
— Для нас? — она наконец сорвалась, и в ее голосе впервые прозвучала старая, накопленная боль. — Для тебя, Илья! Ты старался для своего комфорта. Чтобы было, где припарковать свою машину. Где поспать между командировками. Где хранить вещи. Я была частью этого интерьера. Удобной, немой. «Разберись сама», «не приставай с ерундой», «устал, потом поговорим». Потом не наступало никогда.
— Так ты поговори! Вот я здесь! Говори! — закричал он.
— Я ГОВОРИЛА! — ее крик прозвучал оглушительно. — Я говорила, когда ты пропустил первый утренник Алины! Я говорила, когда мы три года подряд встречали Новый год у твоей мамы, потому что тебе «неохота морочиться»! Я говорила, лежа под капельницей, что мне страшно! Ты слышал? Нет. Теперь слушай это, — она стукнула ладонью по папке. — Юридический факт. Он тебя стукнул по голове? Стукнул. Потому что иначе ты не слышишь.
Он отступил на шаг, будто от удара. Лицо его побледнело. Он обвел взглядом кухню — их кухню, где все было знакомо до боли. И тут его взгляд упал на маленький рюкзачок Алины, висевший на стуле. До деталей вдруг дошло.
— А Алина? — спросил он хрипло.
—С мамой у меня. На неделе она будет здесь. По выходным, как договоримся. Пока договориться не можем — ты будешь видеться в присутствии меня или моей мамы. Суд решил так, учитывая твою «загруженность» и отсутствие участия в ее жизни.
Это было уже слишком. Он схватился за спинку стула, чтобы не упасть. В его мире, построенном на контроле, всё рушилось. Жена. Семья. Даже право видеть дочь.
— Ты… ты монстр, — прошептал он.
—Нет, — тихо ответила Елена, поднимая с пола упавший стул. — Я просто перестала быть твоей женой. А ты, кажется, даже не заметил, когда это случилось. Так что считай, что я просто вернула тебя в реальность. С опозданием на месяц.
Она повернулась и вышла из кухни, оставив его одного с официальными бумагами и остывающей лапшой. Тиканье часов теперь звучало как отсчет чего-то безвозвратного.
Он медленно опустился на стул и взял в руки листы. Его взгляд снова и снова возвращался к дате. Месяц. Целый месяц он жил, как ни в чем не бывало, в уже несуществующем браке. И самое страшное было даже не в папке. Самое страшное было в ее глазах. В них не было ни злорадства, ни ненависти. Только пустота. Та самая пустота, которую он сам и создал, год за годом не слушая и не замечая.
А на холодильнике, на магните, все так же висела их совместная фотография с моря пятилетней давности. Они смеялись.
Прошло два дня. Два дня тишины в телефоне, которая для Ильи была непривычнее любой ссоры. Он провел их в состоянии оцепенения, перемежающегося вспышками ярости. Он звонил какому-то знакомому юристу, тот что-то невнятно пробормотал про «заочное решение» и «исполнительный лист», посоветовал не горячиться и «попробовать договориться». Договориться! С Ленкой, которая подстроила ему такую подляну!
К вечеру второго дня гнев пересилил растерянность. Чушь какая-то. Его выгоняют из его же квартиры? Из дома, в который он вложил столько сил? Он платил ипотеку все эти годы! Нет, так дело не пойдет. Это просто женская истерика, доведенная до абсурда. Сейчас он приедет, они сядут и, наконец, нормально, по-взрослому, все обсудят. Без этих дурацких бумажек.
Он подъехал к дому ближе к десяти вечерам, рассчитывая, что Алина уже спит и не будет свидетелем возможного напряжения. В кармане пальца лежала связка ключей. Обычная, привычная. Один ключ от машины, другой от офиса, третий — от родной входной двери.
Подъезд встретил его запахом ламината и тишиной. Он резко, уверенно сунул ключ в замочную скважину, повернул. Ключ провернулся с привычным щелчком, но… дальше ничего не произошло. Ригель не отскочил. Илья нахмурился, попробовал вытащить ключ и вставить снова, надавить, пошевелить. Безрезультатно. Замок был заблокирован изнутри.
Тогда он нажал на кнопку звонка. Длинно, настойчиво. Свет в глазке горел ровно, значит, дома. Но дверь не открывали.
— Лена! Открой! Это я! — его голос прозвучал громко в бетонной клетке лестничной площадки.
Тишина. Он снова позвонил, теперь серией коротких, раздраженных гудков.
— Елена, хватит дурачиться! Открывай дверь! Нам нужно поговорить!
За дверью послышались шаги. Глазок на мгновение потемнел. Затем раздался ее голос, спокойный, ровный, без единой эмоции, словно она говорила с посторонним:
— Илья, ты зачем приехал?
—Как зачем? Домой приехал! Открывай!
—У тебя нет ключа?
—Ключ не работает! Ты что, замок поменяла? — его голос начал терять самообладание, поднимаясь в тоне.
Щелчок защелки. Но цепочка осталась на месте, и дверь приоткрылась ровно на ширину ладони. В щели он увидел часть ее лица. Выражение было усталым, но твердым.
— Я сменила код на замке. И цилиндр. После вступления решения суда в силу я вправе распоряжаться имуществом, выделенным в мое пользование, по своему усмотрению. Это моя жилплощадь сейчас. Твоя — та, которую мы будем делить.
Он уперся ладонью в дверь.
— Ты с ума сошла?! Это наша общая квартира! Я тут прописан! Я имею право войти!
—Право на проживание — да, — кивнула она, не двигаясь с места. — Но доступ ты осуществляешь в согласованное время и по моему разрешению. Как мы договоримся. Мы еще не договорились. Поэтому — нет.
— Да я вышибу эту дурацкую дверь! — взревел он, и его эхо прокатилось по лестничной клетке.
Соседка напротив, тетя Лида, человек с обостренным чувством социальной ответственности, приоткрыла свою дверь, украдкая в халате.
— У вас там что-то случилось, Леночка? — спросила она, бросая на Илью неодобрительный взгляд.
—Все в порядке, Лидия Петровна, — ответила Елена через щель. — Бывший муж забыл, что мы развелись, пытается вломиться.
— Бывший? — тетя Лида выпучила глаза, и ее взгляд стал еще более суровым. — Ах, вот оно что… Илья Сергеевич, а вы чего это ночью-то шумите? Людей спать мешаете. И на жену, видно, при жизни внимания не хватало, а теперь ломитесь.
Илья почувствовал, как кровь бросается ему в лицо. Унижение. Жуткое, публичное унижение.
— Она не бывшая! Это недоразумение! И это мой дом! — попытался он парировать, но звучало это уже слабо.
— Дом-то, может, и был общий, — вступила Елена, и ее голос, наконец, дрогнул, но не от страха, а от накопившейся горечи. — Но ты же в нем никогда и не жил, Илья. Ты в нем ночевал. Как в гостинице. Пришел, поел, поспал, ушел. А дом — это там, где тебя ждут. Где тебя слышат. Где ты не гость. Теперь ты гость. И приходить будешь тогда, когда я скажу. По закону.
Она произнесла последние слова с особой, леденящей отчетливостью. Илья отпрянул от двери, словно обжегшись. Он видел ее глаза — в них не было ни злобы, ни торжества. Была лишь непробиваемая стена отчуждения. Та самая стена, которую он сам годами возводил между ними, отвечая на ее попытки поговорить молчанием или отмашкой.
— Прекрати нести этот юридический бред! — прошипел он, но уже тихо, понимая, что соседка ловит каждое слово. — Ладно. Хорошо. Договоримся. Открой сейчас, поговорим.
— Сейчас время для разговоров неподходящее. Алина спит. И у меня нет желания. Позвони завтра, обсудим график твоих визитов к дочери. Или напиши в мессенджер. До свидания, Илья.
И щелчок защелки прозвучал громче любого хлопка. Свет в глазке погас.
Илья стоял, опустив голову, чувствуя на себе пристальный взгляд тети Лиды. Весь его гнев, вся уверенность куда-то испарились, оставив внутри ледяную, тоскливую пустоту. Он судорожно сгреб ключи из замка, которые теперь были просто бесполезным железным хламом, и, не глядя на соседку, побрел к лифту.
— Разберитесь по-хорошему, — вслед ему сказала тетя Лида уже без прежней ехидцы, с какой-то житейской усталостью. — А то ведь дети… они все чувствуют.
Лифт поехал вниз. Он смотрел на свое отражение в полированной стали дверей — помятое, растерянное лицо мужчины, которого только что выгнали из собственной жизни. И осознание накрыло его новой, тяжелой волной. Это не шутка. Это не истерика. Это система. Закон, бумаги, замки, чужие взгляды. Елена выстроила вокруг себя крепость, и он, осаждавший ее годами равнодушием, теперь сам оказался за стенами.
Он вышел на холодный, темный улицу и закурил, впервые за много лет чувствуя себя не хозяином положения, а потерянным, заблудившимся человеком. Ключи в его кармане беззвучно звякнули, напоминая о том, что путь домой для него теперь лежал через переговоры, графики и холодные, официальные диалоги. А дом, теплый и привычный, остался там, за дверью с новым, незнакомым ему замком.
Илья не помнил, как доехал до матери. Он вел машину на автопилоте, а в голове стучала одна и та же мысль: «Она не пустила. Свою же дверь не открыла». Это не укладывалось в его картину мира, где он всегда был если не прав, то как минимум главным.
Квартира Галины Петровны пахла, как всегда, корицей, лампадным маслом и едва уловимым ароматом лекарств, хотя мать отрицала любые болячки. Она открыла дверь, и уже по ее взгляду Илья понял — она все видит. Мать всегда видела всё.
— Илюша? Что случилось? — ее голос стал мягким, тревожным. Она потянулась к его лицу, но он уклонился, прошел в гостиную и тяжело опустился в кресло.
Галина Петровна молча последовала за ним, села напротив, сложив руки на коленях. Ждала.
— С Ленкой, — хрипло начал он, не зная, с чего подступиться. — Она… она вообще крышей поехала.
Он вывалил все. Короче, сбивчиво, сгущая краски в свою пользу: про подлог с бумагами, про замок, про соседку, про то, как его, «законного хозяина», выставили на мороз, как преступника. Про Алину, которую «ограничивают в общении». Он говорил о юридических кознях, о жестокости, о неблагодарности. Но ни словом не обмолвился о своих годах молчания, об операции, о забытых утренниках.
Галина Петровна слушала, не перебивая. Ее лицо, обычно доброе и приветливое с сыном, постепенно каменело. Губы плотно сжались в тонкую, неодобрительную нить.
— Так, — сказала она, когда он замолчал, задыхаясь от собственной ярости. — Значит, так. Решила мою семью развалить. Решила сына моего на улицу выставить. И внучку у меня отнять.
Она поднялась с кресла, и ее осанка стала прямой, воинственной. В ней проснулась не просто обиженная свекровь, а главный стратег семейного клана, привыкший командовать и держать все под контролем.
— Я так и знала. Я всегда чувствовала, что она не нашей крови. Расчетливая. Холодная. Ты ее спас, Илюша! Из той коммуналки вонючей вытащил! Квартиру дал! А она? Змея подколодная.
— Мам, она не пускает… — снова начал Илья, но мать резко взмахнула рукой.
— Молчи! Довел до белого каления, молчал, как партизан, а теперь ноешь! Надо было сразу жестко ставить вопрос! Дверь она сменила? А у меня ключ от старого есть?
Илья беспомощно мотнул головой. Галина Петровна фыркнула.
— Ну, ничего. Это мы исправим. Она думает, с законом играет? Мы ей сейчас покажем, что такое настоящая семья и что такое уважение к старшим.
— Мама, что ты собираешься делать? — в голосе Ильи прозвучала тревога. Ярость понемногу отступала, уступая место смутному предчувствию.
— Что положено! Внучку свою навестить! И объяснить твоей бывшей, как у нас в роду с мужчинами обращаются! Одевайся, поехали.
— Сейчас? Прямо сейчас? Мам, может, не надо… — он попытался возразить, но она уже натягивала пальто, и в ее движениях была такая неоспоримая решимость, что все его возражения застряли в горле. Он чувствовал себя мальчишкой, которого ведут разбираться с обидчиками. Часть его была за это благодарна. Другая — сжалась в комок тревоги.
Елена только уложила Алину. Девочка сегодня была беспокойной, спрашивала про папу. Елена, сдерживая ком в горле, говорила, что папа очень занят, но скоро обязательно с ней увидится. Она сидела на кухне с чашкой остывшего чая, когда в дверь не просто позвонили, а затрезвонил звонок — длинно, агрессивно, без перерыва.
Сердце у нее екнуло. Она подошла к двери, взглянула в глазок. Илья. И рядом с ним — Галина Петровна. Лицо свекрови было похоже на грозовую тучу.
Елена глубоко вздохнула, собрала волю в кулак. Открыла. Цепочку не стала ставить.
— Здравствуйте, — сказала она нейтрально.
— Здравствуй, Елена, — Галина Петровна миновала порог без приглашения, скидывая сапоги так, будто вытирала о коврик ноги от грязи. Илья потоптался сзади, не решаясь посмотреть ей в глаза. — Мы к тебе с визитом. Наслышаны о твоих новых порядках.
— Заходите, — Елена отступила в коридор, давая им пройти. Она чувствовала, как дрожат ее руки, и спрятала их в карманы домашних брюк.
Галина Петровна осмотрела прихожую, холл, будто проверяя, не пропало ли что из ее фамильного имущества.
— Где внучка?
—Спит. Уже поздно.
—Это мне решать, поздно или нет, когда я свою кровь навестить пришла! — голос свекрови сразу же набрал громкость. Она повернулась к Елена, и ее глаза сверкнули. — А ты что это устроила, а? Цирк с конями? Развод по подложным бумагам? Мужа на улицу выставила?
— Бумаги не подложные. Илья все подписывал сам. И на суд был вызван, — спокойно, глядя прямо на Илью, ответила Елена. Он опустил взгляд.
— Не ври! Он мне все рассказал! Ты его обманом заставила! Да и не в бумагах дело! Ты кто такая, чтобы его, кормильца, из дома выгонять? Кто квартиру оплачивал? Кто ипотеку тянул? Ты? Сидела тут, на его шее!
Каждое слово било точно в цель, в то самое больное место, где жили старые сомнения Елены. Но сейчас она не позволила им подняться.
— Я тоже работала все эти годы, Галина Петровна. И по дому все тянула, и с Алиной. Это общий дом. И раздел будет общий. По закону.
— Закон! — свекровь фыркнула с таким презрением, что Елена невольно отшатнулась. — Ты о семье думала когда-нибудь? О ребенке? Или только о своих шкурных интересах? Он тебе жизнь испортил, что ли? Крыша над головой, достаток! Благодарить должна на коленях, а не в суды бегать!
— Он мне не жизнь испортил, — голос Елены вдруг сорвался, в нем прорвалась та самая, долго копившаяся горечь. — Он меня просто… не замечал. Как этот шкаф. Удобно, стоит, и ладно. А я не шкаф. Я устала быть мебелью.
Илья вздрогнул и поднял на нее глаза. Но Галина Петровна не дала ему вставить слово.
— Ах, бедная, не замечал! Какие страсти! Вам, молодым, только чувства подавай! Жизнь — это не сериал! Это ответственность! А ты свою с себя сняла одним махом! И ребенка без отца оставила!
— Никто ее не оставляет, — сквозь зубы проговорила Елена. — Будет видеться.
—По твоей указке? По твоему разрешению? Нет, дорогая, это мы сейчас посмотрим. Я пойду и в опеку напишу, что ты невменяемая, мужа из дома выгнала, ребенка в атмосферу скандалов погружаешь! Посмотрим, кому ее оставят! Бабушке, у которой стабильность и порядок, или тебе — с твоими нервами и судами!
Это был удар ниже пояса. Елена побледнела. Страх, холодный и липкий, сжал ей горло. Она знала, что это пустые угрозы, что опека так просто ребенка у матери не заберет. Но само звучание этих слов, произнесенных с такой ледяной уверенностью, парализовало ее.
— Выйди, — тихо сказала она, глядя куда-то в пространство между ними.
—Что?
—Выйдите. Оба. Сейчас же. Иначе я вызову полицию. И ваши угрозы о опеке расскажу первому попавшемуся участковому. И попрошу оградить меня и дочь от вас.
В ее тихом голосе прозвучала такая сталь, что Галина Петровна на секунду опешила.
— Да как ты смеешь! Я тебе…
—Выйти! — крикнула Елена, и этот крик, полный отчаяния и последних сил, прозвучал оглушительно в тихой квартире.
Из спальни послышался плач Алины.
Галина Петровна выпрямилась, бросив на невестку взгляд, полный ненависти.
—Это ты сама все загубила. Помяни мое слово. Придешь еще к нам на коленях. Поехали, Илья.
Она развернулась и вышла. Илья, бледный, с перекошенным лицом, бросил на Елену последний взгляд — в нем была и растерянность, и стыд, и злость. Он хлопнул дверью.
Елена стояла, прислонившись к стене, и тряслась. Из спальни доносился испуганный плач дочери. Она закрыла глаза, пытаясь совладать с дрожью. Чужие голоса, угрозы, крик — все это проникло в дом, в ее крепость, отравило воздух.
Она оттолкнулась от стены и пошла успокаивать Алину. Надо было улыбаться, говорить, что это бабушка и папа просто поссорились с мамой, но все скоро наладется.
Укладывая дочь, она пела песенку ровным, ласковым голосом. А когда Алина наконец уснула, Елена вернулась в гостиную, села на пол, обхватила колени руками и тихо-тихо заплакала. Не от угроз, а от жуткого, всепоглощающего одиночества. Оказалось, врагов у нее больше, чем она думала. И один из них теперь знал ее самое слабое место — Алину.
Тихое эхо скандала еще висело в воздухе, смешиваясь с запахом корицы, который принесла с собой Галина Петровна.
После визита свекрови в квартире еще сутки витал невидимый, но отчетливый запах корицы и чужих угроз. Елена провела ночь почти без сна, ворочаясь и прислушиваясь к дыханию Алины в соседней комнате. Утром она чувствовала себя разбитой, с опустошенной, но все еще напряженной душой. Внешний мир, в лице Галины Петровны, показал свои клыки, и теперь Елена инстинктивно ждала нового удара.
Звонок мобильного заставил ее вздрогнуть. На экране светилось имя: «Оксана». Младшая сестра. Разница в пять лет, но по жизненной позиции — будто из разных вселенных. Оксана всегда умела выкрутиться, найти выгоду, «решить вопрос». Елена относилась к этому с прохладцей, но сейчас имя родного человека на экране вызвало слабый, но теплый прилив надежды.
— Лен, привет! — жизнерадостный голос сестры сразу заполнил пространство кухни. — Ты как? Я тут новости узнала!
— Какие новости? — настороженно спросила Елена, помешивая кашу для Алины.
— Да все знают уже! — в голосе Оксаны звучало возбужденное сочувствие. — Что ты Илью-то наконец выгнала! Правильно, сестренка! Держалась, держалась, да и перестала! Я тебя уважаю!
Елена промолчала. В тоне сестры было слишком много ликования, как будто речь шла о победе в ток-шоу, а не о крахе семьи.
— Это не новость, Оксь. Месяц как все решено. Просто он не верил.
—Ну, сейчас-то поверит! — засмеялась Оксана. — Слушай, я к тебе сейчас заскочу. Поддержать. И кое-что важное обсудить. Ты дома?
Час спустя Оксана вихрем ворвалась в квартиру, пахнущая дорогим парфюмом и свежим морозом. Она обняла Елену с театральной нежностью, восхищенно покрутилась на каблуках в центре гостиной.
— О, класс! Просторно, светло! Такой метраж сейчас на вес золота! — ее взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по стенам, окнам, мебели. — Ну, рассказывай, как ты его? В дверь не пустила? Молодец! Надо было давно!
Они сели на кухне. Оксана расстегнула модную куртку, но не сняла ее, будто была здесь проездом.
— Страшно было? — спросила она, прищурившись.
—Не то слово. Вчера его мать приходила. С угрозами, — тихо призналась Елена, наливая чай. Ей отчаянно хотелось выговориться, поделиться грузом.
—Старая карга! Ну, я не удивлена. Она всегда тебя в грязь втирала. Так, это ерунда. Главное — что дальше? План есть? — Оксана отхлебнула чай, поставила чашку со звоном.
— План? Дождаться раздела. Продать квартиру, взять свою половину, купить что-то меньшее, но свое. Ипотеку, наверное.
—Продать? — переспросила Оксана, и ее глаза загорелись особым, деловым интересом. — Это самое умное! Держать тут нечего. Тем более с его родней, которая тут будет вечно маячить. Тебе надо чисто символически оставить его с носом. Быстро продать и свалить.
— Символически? — Елена нахмурилась.
—Ну да! Чтоб он понял, что ты не шутишь. И чтобы у тебя деньги появились, свобода! Ты представь: половина от стоимости этой трешки — это же очень неплохо! Ты можешь взять двушку на окраине, и еще останется.
— На окраине? Алина сад, школа…
—Всё устроится! — махнула рукой Оксана. — Главное — капитал. Деньги. Их надо не в бетон вбухивать, а в дело. Чтобы работали.
Елена почувствовала легкое недоумение. Сестра говорила слишком гладко, слишком уверенно, будто читала заученный текст.
— В какое дело?
—Ой, Лен, да я тебе столько вариантов могу предложить! — Оксана оживилась еще больше, придвинулась ближе. — У меня вот партнеры, мы такой проект запускаем… франшиза мини-пекарен в спальных районах. Выгодно безумно! Или можно в крипту часть… Ну, не вникай, это я так. Но, если серьезно, тебе нужно ликвидность, а не эта пустая квартира с памятью о прошлом.
Слово «пустая» резануло слух. Для Елены это был не пустой бетон, а дом, где росла Алина, где были их, пусть и неидеальные, но годы.
— Мне не нужны риски, Оксана. Мне нужен стабильный дом для меня и дочери.
—Дом, дом… — передразнила ее сестра с легкой досадой. — Ты думаешь как провинциалка. Сейчас время мобильности! Ты получишь деньги, снимешь классную квартиру в хорошем районе, а свободные средства вложишь и будешь получать пассивный доход! А не висеть на одной ипотеке, как раньше на Илье. Самостоятельность!
Елена замолчала, разглядывая сестру. Та говорила красиво, даже заманчиво. Но в этой речи не было ни капли понимания ее страхов, ее усталости, ее потребности в безопасности, а не в авантюрах.
— А если я не хочу снимать? Хочу свое. Чтобы не было чужого собственника над головой.
—Ну, купишь потом свое! Когда деньги приумножатся! — нетерпеливо сказала Оксана. — Лен, слушай меня, я же тебе добра желаю. Ты всегда была слишком правильной, слишком осторожной. И где это тебя привело? К разводу и к бабке с угрозами. Пора менять подход! Действовать жестко и решительно.
Она потянулась через стол и положила руку на руку Елены. Ее прикосновение было теплым, но почему-то назойливым.
— Дай мне твои интересы представлять на этой продаже. Я договорюсь, чтобы быстро и без проблем. А ты сосредоточься на Алине и на новом начале. Я помогу. Мы же сестры.
Вот оно. Фраза прозвучала. «Представлять интересы». Елена медленно отвела руку, сделала глоток чая. В голове зазвучал тревожный звонок. Слишком настойчиво. Слишком много разговоров о деньгах и выгоде. Слишком мало — о ней самой.
— Спасибо, Оксь, — осторожно сказала Елена. — Но я уже начала консультироваться с юристом. По разделу. Он поможет и с продажей, когда придет время.
Лицо Оксаны на миг стало непроницаемым, будто на нее напылили мгновенно застывающую маску. Потом она рассмеялась, но смех прозвучал фальшиво.
— Юрист? Ну конечно, они же с тебя последние деньги сдерут за бумажки! А я ведь бесплатно, по-родственному. Ладно, как знаешь. Но подумай над моими словами. Быстрая продажа — быстрое решение всех проблем. А тянуть — это только нервы тратить. Позвони, если что.
Она встала, поправила куртку, снова обняла Елену наспех, как деловые партнеры после коротких переговоров.
— И не вздумай вестись на угрозы его мамаши! Безобразие! Если что — мы ей всей семьей ответим. Пока!
И она ушла, оставив после себя не тепло сестринской поддержки, а странное, тягостное чувство. Будто ее оценили, как недвижимость: метраж, ликвидность, перспективы. Елена подошла к окну и увидела, как Оксана садится в свой подержанный, но яркий кабриолет. Та даже не оглянулась на окна квартиры.
Елена вернулась на кухню и стала мыть чашки. Ее пальцы скользили по гладкому фарфору, а мысли крутились вокруг одного: почему предложение помощи от родной сестры оставило во рту такой горький, недоверчивый привкус? Будто Оксана видела не ее боль и страх, а лишь кошелк, который вот-вот должен открыться.
Она вспомнила, как сестра говорила: «Ты всегда была слишком правильной». Да, была. А Оксана всегда была слишком практичной. И сейчас эта практичность, направленная на нее, пугала гораздо больше, чем прямая агрессия свекрови. Потому что под маской заботы скрывалось что-то другое. Что именно — Елена пока боялась сформулировать даже для себя. Но щель в броне ее маленького мира, пробитая Галиной Петровной, теперь, казалось, пристально изучали чужие, расчетливые глаза.
Юрист, которого Елена нашла по рекомендации коллеги, оказался не многоопытным старцем, а молодым, спокойным мужчиной по имени Андрей. На первой консультации он внимательно выслушал, просмотрел документы и сказал, что у Галины Петровны нет юридических рычагов для ограничения материнских прав, но право на общение с внучкой через суд она выбить могла. Так и произошло.
Спустя неделю после визита свекрови Елена получила по почте копию судебного определения. Мировой суд, учитывая близкое родство и отсутствие доказательств дурного влияния, обязал ее не препятствовать общению бабушки с Алиной не менее двух раз в месяц в присутствии отца. Илья, очевидно, подал соответствующее заявление. Это была не полноценная победа свекрови, но ее первый легальный плацдарм.
В субботу в десять утра они стояли у подъезда: Илья, неловко shifting с ноги на ногу, и Галина Петровна, сияющая триумфальной, сладковатой улыбкой.
— Ну вот, все по закону, — сказала она, входя и не глядя на Елену. — Здравствуй, солнышко моё! Бабушка соскучилась!
Алина, которой заранее объяснили, что будет прогулка с папой и бабушкой, сначала застеснялась, прижавшись к маминой ноге. Но Галина Петровна достала из огромной сумки новую, яркую куклу с длинными радужными волосами — именно такую, о которой девочка тайком вздыхала, проходя мимо витрины.
— Это тебе, родная! Поехали, мы тебе целый мир купим!
Илья молчал, его взгляд скользнул по лицу Елены, поймал её напряженное выражение и снова ушел в пол. Он выглядел не как победитель, а как марионетка, которой стыдно за свои нитки.
— В шесть вечера, не позже, — тихо, но четко сказала Елена, целуя Алину в макушку. — У нее режим.
—Не учи нас, мы сами знаем, — бросила свекровь, уже уводя девочку за руку к лифту.
День тянулся мучительно долго. Елена пыталась занять себя уборкой, чтением, но любое дело валилось из рук. Она представляла, как Галина Петровна настраивает Алину против нее, шепчет на ушко гадости. Эта мысль сверлила мозг, не давая покоя.
Они вернулись без десяти семь. Алина была возбуждена до предела, ее щеки горели румянцем, в одной руке она сжимала ту самую куклу, в другой — огромный пакет из детского магазина.
— Мама, смотри, что мне купили! И пиццу мы ели, и в зооуголок ходили, и бабушка сказала, что в субботу мы поедем в большой парк аттракционов!
Елена чувствовала, как внутри все сжимается.
— Это всё очень здорово, зайка. Но сейчас нужно умываться и готовиться ко сну.
—Я не хочу спать! — капризно надула губки Алина, чего с ней давно не случалось. — Я хочу еще играть с куклой! Бабушка сказала, что я большая и сама могу решать!
Галина Петровна, стоявшая в дверном проеме, позволила себе едва заметную, но для Елены кричащую улыбку.
— Ну, мы не стали ее перегружать правилами, — сладким голосом произнесла она. — Пусть ребенок отдохнет от серых будней. Мы же родные, мы ее не обидим. Правда, Илюша?
Илья что-то промычал в ответ, глядя куда-то в сторону.
— Спасибо, что привезли, — ледяным тоном сказала Елена, беря дочь за руку. — Алине пора отдыхать. До свидания.
— До субботы, солнышко! — помахала рукой Галина Петровна Алине, игнорируя Елену.
Когда дверь закрылась, Елена опустилась на колени перед дочерью, пытаясь поймать ее взгляд.
— Зайка, ты хорошо провела время?
—Да! Папа молодец! И бабушка добрая! Она сказала, что ты устала и поэтому иногда злишься на папу. Но это ничего. Они нас с тобой все равно любят.
Слова, словно ледяные иглы, вонзились Елене в сердце. Она поняла тактику. Никаких открытых угроз. Только любовь, подарки и тонкие, ядовитые инсинуации. «Ты устала и злишься». Это переворачивало все с ног на голову, делая ее, Елену, причиной разлада в глазах ребенка.
— Мама не просто злится, Алинка. Маме было грустно и одиноко. Но мы с тобой — команда, правда?
—Правда, — девочка обняла ее, но тут же потянулась к новой кукле. — Можно я ее с собой в кровать возьму? Бабушка сказала, что у этой куклы нет режима.
В ту ночь Елена долго лежала в темноте, прислушиваясь к ровному дыханию дочери в соседней комнате. Она чувствовала себя не просто преданной или атакованной. Она чувствовала, как у нее из-под ног выбивают самую важную почву — доверие и эмоциональную связь с собственным ребенком. Галина Петровна не шла в лобовую атаку. Она вела подкоп, мину за миной, подарок за подарком, сладкое слово за словом.
Илья был всего лишь инструментом, молчаливым сопровождающим в этой изощренной войне. Но самый страшный удар был нанесен не им. Он был нанесен через беззащитные, открытые к доброте и новым игрушкам детские глаза. Елена повернулась лицом к стене и, закусив губу, чтобы не разбудить Алину, тихо, безнадежно заплакала. Она плакала не от злости, а от беспомощности. Как бороться с тем, кто приходит не с кулаками, а с конфетами и ядом, аккуратно замазанным в их сладкую начинку?
Паника после слов Алины о «доброй бабушке» была слепой и всепоглощающей. Елена провела бессонную ночь, и к утру ее мысли, словно испуганные птицы, бились в клетке из единственного вопроса: «Что делать?». Она не могла запретить общение — было решение суда. Она не могла контролировать, что говорят дочери на этих встречах. Ощущение беспомощности грозило перерасти в истерику.
И тогда она вспомнила о визитке, лежавшей в ящике кухонного стола. Простой белый прямоугольник с именем: «Андрей Миронов, юрист». Рекомендация коллеги звучала обнадеживающе: «Он не наводит пафоса, но знает Семейный кодекс как свои пять пальцев. И клиентов не разводит на деньги».
Она позвонила с утра, ожидая услышать секретаря или автоответчик. Но трубку сняли сразу, и спокойный, немного усталый мужской голос произнес:
— Алло, Андрей слушает.
—Здравствуйте, меня зовут Елена, мне вас рекомендовала Светлана из «Вектора»… мне нужна консультация по семейному праву, очень срочно.
—Понимаю. Сегодня в четыре часа у меня освободилось окно. Можете подъехать? Адрес в смс пришлю.
Офис оказался не в стеклянной башне в центре, а в уютном, отремонтированном старом здании недалеко от Садового кольца. Маленькая табличка на двери, внутри — тишина, запах кофе и книг. Андрей оказался мужчиной лет тридцати пяти, в очках, без галстука. Он не стал предлагать чай или расспрашивать о жизни. Просто кивнул на стул и сказал:
— Рассказывайте, в чем проблема. По пунктам, пожалуйста.
И она рассказала. Не так эмоционально, как сестре, и не так сбивчиво, как могла бы. По пунктам, как он и просил: развод, смена замков, визит свекрови с угрозами опеки, судебное определение об общении и, наконец, вчерашняя прогулка и слова дочери. Она положила на стол копию определения суда.
Андрей слушал, изредка делая пометки в блокноте. Когда она закончила, он откинулся на спинку кресла и снял очки.
— Хорошо. Давайте по порядку и без паники, — его голос был как якорь в бурном море ее тревог. — Первое: угрозы опекой. Пустая страшилка для давления. Чтобы ограничить вас в родительских правах, нужны веские основания: алкоголизм, наркомания, систематическое оставление ребенка в опасности, жестокое обращение. Ничего из этого нет. Заявление бабушки, даже если она его подаст, будет рассмотрено и отклонено. Это не ваш страх номер один.
Елена невольно выдохнула, даже не осознавая, что задерживала дыхание.
— Второе: определение об общении. Стандартная практика. Суд всегда исходит из интересов ребенка, а интерес — иметь связь с родственниками, если они адекватны. Формально они адекватны. Но. — Он снова надел очки и ткнул пальцем в бумагу. — Здесь сказано: «в присутствии отца». И «не препятствовать». Ни слова о подарках, о длительности прогулки сверх оговоренного, о вашем отсутствии. Вы как мать вправе устанавливать для ребенка режим. Если они привозят ее в семь, когда вы договорились о шести, вы вправе в следующий раз сократить время прогулки, сославшись на нарушение договоренностей. Вести жесткий учет. Записывать.
— Но как бороться с тем, что они говорят ей? Шепчут?
—С этим сложнее. Прямых рычагов нет. Но есть косвенные. Если вы заметите у ребенка признаки сильного стресса, невротические реакции — можете инициировать психологическую экспертизу общения с бабушкой. Пока это нецелесообразно. Ваша главная задача сейчас — не воевать с ними, а создавать для дочери стабильную, безопасную среду дома. Чтобы их сладкие слова были просто словами, а не истиной в последней инстанции. Вы — ее мать. Ваша связь сильнее.
Елена кивнула, чувствуя, как внутри что-то укрепляется, выпрямляется.
— Теперь о главном. Имущество. Я так понимаю, раздел еще не начат?
—Нет. Я ждала… не знала, с чего начать.
—Начать нужно с подачи искового заявления о разделе совместно нажитого имущества. Квартира, машина, возможно, вклады. Пока он или его мать не начали себя вести еще более «креативно».
— Его мать уже говорила, что давала деньги на квартиру. Без расписки.
Андрей усмехнулся,но беззлобно.
— Классика. Пусть попробует доказать. Если нет расписки, нет выписки со счета о переводе именно целевых средств на покупку именно этой квартиры, если эти деньги не проходили через ваш общий счет или счет продавца — это будут просто слова. Суд их во внимание не примет. Деньги родителей, подаренные детям в браке, считаются общей собственностью супругов, если не доказано иное. А доказать «иное» без бумаг — фантастика. Не тратьте на это нервы.
Он достал чистый лист бумаги и начал рисовать схему.
— Вот ваши следующие шаги. Первое: собираем все документы на квартиру, свидетельство о браке, о разводе, паспорта. Второе: я составляю иск о разделе. Требуем признать за каждым право на 1/2 долю в квартире. Третье: параллельно предлагаем второму участнику долевой собственности — то есть вашему бывшему мужу — выкупить вашу долю. По рыночной стоимости. Если откажется или не найдет средств, мы требуем в суде принудительной продажи квартиры с торгов и раздела денег. Процесс не быстрый, но предсказуемый.
Елена слушала, и лабиринт, в котором она блуждала, постепенно обретал четкие очертания. Не тупики, а коридоры с указателями.
— А если он будет всячески затягивать? Мать его настроена…
—Суд не любит затягивание. Есть процессуальные сроки. А его мать, — Андрей снова снял очки, и его взгляд стал очень серьезным, — не является стороной процесса. Она — третье лицо. Ее мнение суда не интересует. Ваша задача — перестать видеть в ней главного противника. Ваш противник — это нерешенный имущественный вопрос. Решите его — и значительная часть ее влияния испарится. Она останется просто вредной бабушкой, с которой вы решаете вопросы графиков.
Он протянул ей листок с четко написанными пунктами: что собрать, что подписать.
— У вас есть силы на это? — вдруг спросил он, глядя ей прямо в глаза.
—Теперь есть, — честно ответила Елена. Впервые за последние недели это не была бравада. Это было понимание.
—Отлично. Тогда начнем. И, Елена, — он добавил уже менее официально, — перестаньте читать форумы и слушать подруг. У каждой ситуации своя петля. Работайте с фактами, а не со страхами.
Когда она вышла из его офиса, вечерний воздух показался не враждебным, а просто холодным. Она застегнула пальто и пошла к метро, сжимая в руке папку с его пометками. Паника отступила, уступив место тяжелой, но четкой работе. У нее появился план. И что более важно — появился профессионал, который этот план составил и был готов за него отвечать.
В кармане зазвонил телефон. Оксана. Елена посмотрела на экран и впервые без сомнений нажала на красную кнопку. У нее теперь был юрист. И ей больше не нужны были советы сестры о «быстрой и выгодной продаже». Теперь все будет по закону. Медленно, сложно, но предсказуемо. И это ощущение было бесценным.
Жизнь по плану, который дал Андрей, требовала сил, но приносила облегчение. Собрав документы, Елена чувствовала себя не жертвой, а участником процесса. Она вела дневник встреч Алины с отцом, скрупулезно записывая время привоза, состояние дочери, все нестыковки. Это успокаивало: хаос обретал структуру.
Оксана звонила еще дважды. Первый раз — с предложением «срочно и выгодно» познакомить с риелтором, второй — просто «проведать». Елена отнекивалась, ссылаясь на занятость с бумагами и делами дочери. Она не хотела новых советов, чувствуя подсознательное отторжение к этой навязчивой заботе. После разговора с юристом глаза будто протерли: где раньше она видела сестринскую прыть, теперь маячила тень корысти.
В пятницу Оксана заявилась без звонка, с коробкой дорогих пирожных.
— Не гони, я на минутку! Соскучилась по племяшке! — весело заявила она, проходя в гостиную, где Алина смотрела мультики.
Елена, занятая на кухне сортировкой квитанций за коммуналку, лишь кивнула. Через полчаса Оксана собралась уходить.
— Ладно, не буду мешать вашим женским делам, — пошутила она, целуя Алину. — Ой, забыла! Мне срочно нужно позвонить, а телефон сел. Лен, дай свой, я на секунду.
Елена, не задумываясь, протянула свой смартфон. Сестра вышла на балкон, якобы для лучшего сигнала, проговорила пару минут и вернула телефон.
— Спасибо, выручила! Всё, бегу! — и она скрылась за дверью.
Вечером, укладывая Алину, Елена нечаянно задела на тумбочке свою сумочку. Она упала, и из нее высыпались кошелек, ключи и… яркий, фиолетовый чехол с блестками. Телефон Оксаны. Видимо, она вытащила его из кармана куртки вместе со своим и по рассеянности положила в сумку, а свой забрала.
Елена вздохнула. Нужно было вернуть. Она взяла аппарат, намереваясь просто отложить его до завтра, но экран мигнул, реагируя на движение, и показал уведомление из мессенджера Telegram. Имя отправителя заставило ее кровь застыть в жилах: «Илюха».
Сообщение было коротким, видна была только первая строка: «Договорились. Если она согласится на нашу цену…»
Сердце Елены заколотилось с такой силой, что ее затошнило. Она стояла посреди комнаты, держа в руке этот розовый, блестящий предмет, словно горячий уголь. «Нельзя, — шептал внутренний голос. — Это чужая переписка». Но другой голос, холодный и ясный, настаивал: «Она уже влезла в твою жизнь. Ты должна знать».
Пальцы, казалось, двигались сами. Она провела по экрану. Пароля не было. Оксана всегда хвасталась, что ей нечего скрывать. Елена открыла мессенджер. Чат с Ильей был в самом верху.
Она начала читать. Сначала бегло, схватывая обрывки фраз, потом медленнее, вникая в каждое слово. Картина, сложившаяся из этих сухих, деловых строк, была чудовищнее любой фантазии.
Переписка шла несколько недель. Начиналось все с «сочувствия» Илье после скандала у двери. Потом Оксана плавно переводила разговор на квартиру: «Лена в шоке, но я ее уговорю продать быстро и без проблем». Позже: «Она пошла к какому-то юристу, я пытаюсь выведать, что он ей насоветовал». Вчерашнее сообщение от Оксаны: «Она паникует из-за слов дочки, но юрист, кажется, ее успокоил. Говорит, будет подавать на раздел. Надо действовать быстрее, пока она не передумала о быстрой продаже».
И ответ Ильи, тот самый, начало которого она увидела: «Договорились. Если она согласится на нашу цену (на 20% ниже рынка), то моя мать дает недостающую сумму на выкуп ее доли. Твои 5% от разницы между рыночной и нашей ценой, как и договаривались, получишь сразу после сделки. Главное — уговори».
И последнее, отправленное уже сегодня утром: «Заскочу к ней сегодня, попробую еще раз повлиять. Если не получится — придется давить через Алину и опеку, как твоя мама и предлагала».
Елена опустилась на пол в коридоре. Телефон выпал у нее из рук на ковер. В ушах стоял оглушительный звон. Все сомнения, все полутона, вся эта липкая неприязнь к сестриной «заботе» — все обрело форму, четкую, отточенную, циничную. Сестра не просто была практичной. Она была торговцем. Она продавала информацию о ее страхах, о ее планах, о ее дочери. Продавала ее будущее с дисконтом в 20%, а свою совесть — за мзду в 5%.
Глубокий, животный звук вырвался из ее груди — не плач, а стон. Она схватила телефон, поднялась и, шатаясь, пошла на кухню. Она набрала номер. Руки тряслись так, что она дважды промахнулась мимо кнопки.
Оксана сняла трубку на втором гудке.
— Алло, Лен? Что случилось?
—Ты. — голос Елены был хриплым, чужим. — Ты забыла здесь свой телефон.
На другом конце на секунду воцарилась тишина.
— А, точно! Ну я же рассеянная! Завтра заеду, хорошо?
—Не надо заезжать. Я все прочитала.
—Что… что прочитала? — в голосе Оксаны прозвучала фальшивая, натянутая легкость.
—Прочитала, как ты продаешь меня Илье. С потрохами. Со скидкой. За пять процентов.
Молчание на том конце провода стало густым, давящим. Потом раздался вздох, и тон Оксаны изменился. Исчезла всякая слащавость, всякое притворство. Голос стал плоским, деловым.
— Ну, раз уж ты так подкралась… Что ж, прочитала. И что? Ты бы все равно сама наломала дров, впуталась бы с адвокатами, тянула бы годы. А так — все быстро и чисто. Ты получишь свои деньги и уедешь. Я — свою комиссию за организацию. Все в шоколаде.
— За организацию? — Елена задохнулась от невероятности этой наглости. — Ты продала мои нервы, мои разговоры с дочерью, мои страхи! Ты торговалась о цене моего же дома! С моим бывшим мужем и его матерью, которая грозится отнять у меня ребенка!
— Ой, перестань драматизировать! — резко оборвала ее Оксана. — Никто Алину у тебя не отнимет! Это просто рычаг давления. А ты велась, как девочка. Кстати, о девочке. Ты думаешь, только ты одна устала и хочешь лучшего? У меня двое детей, Лен! И никакого Ильи с квартирой! Мне тоже нужно жить, растить их! И если я могу решить свои проблемы, помогая решить твои — в чем преступление? Я же тебе добра желала — быстрый финал, деньги, свобода!
— Желала добра? — Елена засмеялась, и этот смех звучал дико и страшно. — Ты желала добра своему кошельку! Ты превратила мою боль в товар! Ты… ты даже не сестра. Ты посредник. Самая подлая из всех, потому что прикидывалась своей.
— А ты всегда была святее всех! — в голосе Оксаны прорвалась злоба. — Правильная, честная, жертвенная. И где это тебя привело? К разводу и истерикам! Мир так не работает, сестренка! Он работает на договоренностях и выгоде. И тебе давно пора было это понять. Ты могла бы получить деньги и спасибо мне сказать. А теперь будешь судиться, тратить последнее на адвокатов, нервы трепать. Умно, да?
Елена смотрела в темное окно, за которым отражалось ее бледное, искаженное страданием лицо. Боль от предательства была такой острой, что перехватывало дыхание. Но вместе с болью пришла и странная, леденящая ясность.
— Знаешь что, Оксана? Ты права. Мир действительно часто работает на выгоде. И сейчас я это прекрасно поняла. Поэтому наш разговор окончен. Твой телефон я выброшу в мусорный бак у подъезда. Можешь приехать и покопаться в отходах. А если ты, Илья или его мать попробуете еще раз приблизиться ко мне или к Алине с этими «деловыми предложениями» — следующей инстанцией будет не суд по опеке, а заявление в полицию о вымогательстве и шантаже. У меня есть все доказательства. Вся твоя «деловая переписка». Теперь это мои пять процентов. Понимаешь?
Она не стала ждать ответа. Резко нажала на красную кнопку, затем выключила и свой телефон, и телефон сестры. Тишина, наступившая после этого разговора, была громче любого крика. Елена опустила голову на стол и замерла. Слез не было. Было только пустое, выжженное пространство внутри, где еще несколько минут назад была ее сестра. Теперь там был только пепел и вот эта переписка — неоспоримое, мерзкое доказательство того, что в этой войне за ее жизнь не было тылов. Линия фронта проходила через самое, казалось бы, близкое и безопасное.
Прошла неделя с того вечера, когда мир Елены перевернулся из-за предательства сестры. За это время она успела передать Андрею скриншоты переписки Оксаны с Ильей. Юрист, не скрывая отвращения, кивнул: «Пригодится. Как минимум, для давления. Как максимум — для встречного иска о возмещении морального вреда, если они не уймутся». Он подал иск о разделе имущества. Маховик закона, медленный и неумолимый, начал раскручиваться.
Субботние встречи с бабушкой и отцом продолжались. Но Елена, следуя совету Андрея, установила железные правила: точное время, никаких спонтанных поездок, возвращение строго по часам. Она встречала и провожала Алину с бесстрастным, вежливым лицом, не вступая в дискуссии. Галина Петровна ехидно улыбалась, но в ее взгляде уже читалась досада — метод тотального подкупа и натиска давал сбой перед этой новой, холодной собранностью.
Илья выглядел все более потерянным. Он молча принимал Алину и молча возвращал, его попытки заговорить с Еленой разбивались о ее ледяную вежливость: «Все вопросы к моему адвокату». Он видел, как изменилась дочь: после скандала с «доброй бабушкой» Елена стала проводить с ней больше времени, объяснять простыми словами, что мама и папа живут отдельно, но оба ее любят. Яд инсинуаций терял силу.
И вот в один из будних вечеров, когда Алина была у своей второй бабушки, Елены, раздался звонок в дверь. Не тот агрессивный трезвон, как раньше, а робкий, короткий. Она взглянула в глазок. На площадке стоял Илья. Один. Без матери. В его руках не было цветов или подарков. Он просто стоял, опустив голову.
Она открыла, оставив цепочку.
—Тебе чего? У нас нет назначенных встреч.
—Лена. Мне нужно поговорить. Только поговорить. Я один, — его голос был тихим, сиплым.
Она молча скинула цепочку и отступила, пропуская его в прихожую. Он снял обувь — привычный жест, который сейчас выглядел неестественно-церемонным. Они прошли на кухню. Сесть он не решался, пока она не кивнула на стул.
— Говори, — сказала Елена, оставаясь стоять у столешницы. Дистанция между ними была в метр, но ощущалась как пропасть.
—Я получил повестку. Иск о разделе, — начал он, глядя на стол.
—Я знаю.
—И… я поговорил с мамой. После того, как узнал про Оксану. Про её пять процентов.
Елена ничего не сказала. Она ждала, сжав руки под столом.
— Мама сказала, что это просто бизнес. Что Оксана — умная девчонка, нашла выход. Что мы все в выигрыше, — он замолчал, в его горле что-то сдавленно клокотало. — А я… я слушал её и вдруг понял. Я понял, до чего мы докатились. Моя мать и твоя сестра торгуются из-за тебя, как на базаре. Из-за наших с тобой общих лет. Из-за стен, где Алина сделала первые шаги. И я… я сидел и кивал.
Он поднял на нее глаза. В них не было ни злости, ни оправданий. Только усталая, неприкрытая боль и стыд.
— Я не знал, Лен. Честно. Я не знал, что ты так… что тебе так плохо было. Я думал, ты просто ворчишь, как все. А когда ты подала на развод… я думал, это манипуляция. Чтобы я наконец заметил. Я не думал, что ты… уйдешь по-настоящему.
— Я и сама не думала, что смогу, — тихо отозвалась Елена. — Пока не поняла, что лучше быть одной, чем с человеком, который не видит, как ты одинока рядом с ним.
Он сжал кулаки, костяшки пальцев побелели.
—Я виноват. Безоговорочно. Я был слепым, глухим эгоистом. И позволил своей матери влезть в наш брак, а теперь — в наш развод. Я позволил ей манипулировать Алиной. Я стал тем, кого сам всегда презирал — слабаком, которым вертят.
Елена слушала. Его слова не вызывали ни злорадства, ни желания утешить. Они были просто фактами, наконец произнесенными вслух.
— Я хочу… я хочу исправить, — выдохнул он. — Я отзову все претензии. Будем делить квартиру по совести. Я не буду чинить препятствий. И маму… я поговорю с ней. Серьезно. Чтобы она оставила тебя и Алину в покое.
— Теперь ты это понимаешь? После того, как твоя мама и моя сестра вступили в сговор? — в голосе Елены прозвучала не злость, а горькая ирония.
—Да, — честно признал он. — Мне понадобилось увидеть это дно. Чтобы понять, в какую вонючую игру мы все играем. И что начал эту игру я. Своим равнодушием.
Он встал, прошелся по кухне, остановился у окна, глядя в темноту.
—Я не прошу прощения. Я не имею права. И уж тем более не прошу вернуться. Я знаю, что ничего уже не вернуть. Но я хочу… чтобы то, что осталось, не было испачкано этим цирком. Чтобы у Алины были просто папа и мама, которые не воюют. Которые могут говорить. Хотя бы так.
Елена смотрела на его спину, на знакомый изгиб плеч, который когда-то казался ей таким надежным. Теперь это были просто плечи уставшего, заплутавшего человека, который наконец нашел карту и понял, что находится не там, где думал. Далеко не там.
— Я не верю в красивые слова, Илья, — сказала она спокойно. — Я поверю делам. Отзовешь претензии — хорошо. Поговоришь с матерью — еще лучше. Но наше общение теперь будет только через адвокатов по имущественным вопросам и по согласованному графику с Алиной. Без твоей матери в качестве куратора. Никаких «внезапных» прогулок, никаких дорогих подарков, ломающих режим. Ты хочешь быть отцом? Будь им. Не по выходным с развлечениями, а в будни — помочь с уроками, сходить к врачу, просто выслушать. Готов?
Он обернулся. В его взгляде была горечь, но и понимание.
—Готов. Это справедливо.
—И насчет квартиры… Мы продадим ее по рыночной цене. Каждый возьмет свою половину. Я не согласна на скидки. Ни на чьи.
Он кивнул, уловив тонкий намек на Оксану.
—Справедливо. Я поговорю с матерью. Деньги на выкуп твоей доли… это были ее средства. Но я найду другие варианты. Возьму кредит. Или соглашусь на продажу.
Наступила тишина. Все было сказано. Не было прежней теплоты, не было и лютой ненависти. Было пустое пространство, которое предстояло заполнить новой, сложной, но возможно — цивилизованной реальностью.
Он двинулся к выходу, остановился у прихожей.
—Лена… Спасибо, что выслушала.
—Я выслушала не тебя, Илья. Я выслушала отца своей дочери. Это теперь — разные люди.
Он снова кивнул, словно получив окончательный, не подлежащий обжалованию приговор. И вышел. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком.
Елена осталась стоять посреди тихой квартиры. Не было больше гнева, не было паники, не было даже боли от предательства Оксаны. Была глубокая, всепоглощающая усталость и странное, непривычное чувство — не победы, а прекращения боевых действий. Война не закончилась триумфом одной из сторон. Она просто закончилась, потому что одна из сторон — она сама — вышла из игры, в которой правила писали другие.
Она подошла к окну и увидела, как Илья выходит из подъезда и медленно идет к своей машине. Он не сел сразу, а постоял, запрокинув голову к небу, беззвездному и холодному. Потом сел и уехал.
Она вернулась на кухню, долила в чашку остывший чай. Взгляд упал на фотографию на холодильнике — они смеются на морском берегу. Она сняла магнит и аккуратно перевернула снимок белой стороной вверх. Прошлое не стерлось. Оно просто перестало быть ориентиром.
Завтра будет новый день. Будет работа с адвокатом, будут прогулки с Алиной, будет сложный, долгий процесс раздела и продажи. Будет жизнь, в которой нет Ильи, свекрови и сестры. Будет жизнь, которую она будет строить сама.
Она сделала глоток чая, поставила чашку и тихо, но очень четко произнесла в тишину опустевшей кухни:
— Мы развелись. И я наконец-то это запомнила.
И впервые за много месяцев эти слова не резали слух, а звучали как констатация. Не приговор, а точка отсчета. Точка, с которой можно было начать движение. Вперед. Без оглядки.