"Я не хочу быть твоей дочерью!"
Слова Лизы ударили меня, как ледяная волна. Она стояла в дверном проёме своей комнаты — худенькая, с растрёпанными каштановыми волосами, собранными в небрежный хвост, в мятой футболке с каким-то корейским персонажем. Её карие глаза — мои глаза — смотрели с такой яростью, что я невольно отступила.
— Что ты сказала? — прошептала я, чувствуя, как холодеет внутри.
— Ты отлично слышала! — Лиза сжала кулаки. — Я подам документы на смену фамилии, как только мне исполнится четырнадцать. Не хочу носить твою. Возьму папину — буду Крылова.
Папину. Моего бывшего мужа, который ушёл к другой женщине, когда Лизе было восемь. Который видится с дочерью раз в месяц, привозит дорогие подарки и водит в рестораны, пока я...
— Лиза, послушай...
— Нет, это ты послушай! — её голос сорвался на крик. — Ты разрушила всё! Всё, что у меня было!
Я растерянно смотрела на дочь, пытаясь понять, о чём она говорит. Разрушила? Я, которая после развода работала на двух работах, чтобы мы не съехали из этой трёхкомнатной квартиры? Я, которая отказывалась от личной жизни, потому что боялась, что Лиза не примет нового мужчину?
— Объясни, что происходит, — я попыталась говорить спокойно, хотя руки предательски дрожали.
Лиза резко развернулась и схватила со стола телефон.
— Вот! Смотри! — она ткнула экраном мне в лицо.
Я увидела переписку в каком-то школьном чате. Десятки сообщений. Мелькали слова: «позор», «как она могла», «бедная Лиза».
— Я не понимаю...
— Конечно, не понимаешь! — в голосе дочери прорезались слёзы. — Ты же не подумала обо мне, когда строчила свой гениальный донос!
Донос?
И тут меня осенило. Неделю назад. Родительское собрание. Классная руководительница Марина Викторовна сообщила, что родителям нужно самим организовать выпускной, украсить актовый зал, приобрести новые портьеры, купить подарки администрации школы. И предложила родителям начать скидываться — по двенадцать тысяч с семьи.
Двенадцать тысяч. Это треть моей зарплаты.
Я подняла руку и робко спросила, законен ли такой сбор. Марина Викторовна поджала губы и ответила, что это добровольно, но «для детей же стараемся». Я промолчала тогда, но дома, взвесив всё, написала обращение в департамент образования. Анонимно, как я думала.
Но в школе, видимо, догадались.
— Из-за тебя нас всех теперь называют нищебродами! — Лиза уже плакала, размазывая слёзы по щекам. — Марина Викторовна на весь класс сказала, что какая-то "особо сознательная мамаша" пожаловалась, и теперь у нас вообще ничего не будет! Ни выпускного, ни поездки, ничего!
— Лиз, но это же незаконно...
— Мне плевать на законы! — она швырнула телефон на кровать. — Мне плевать на твои принципы! У Насти родители оплатили всему классу поездку в Санкт-Петербург на каникулы. У Максима отец купил новый проектор. А ты? Ты всё испортила! Теперь все знают, что у меня мать — стукачка!
Стукачка. Это слово пробило меня насквозь.
— Я защищала свои права. Наши права, — я услышала, как мой голос становится тише. — Я не могу отдавать двенадцать тысяч просто так. У нас кредит, коммунальные...
— У всех кредиты! — Лиза смотрела на меня с презрением, которое я никогда не видела в её глазах. — Но все платят! Потому что это для детей! А ты... ты думаешь только о себе!
Я опустилась на край её кровати, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Это несправедливо, — прошептала я. — Лиза, я работаю с утра до ночи...
— Тогда работай больше! Папа сказал, что мог бы помочь, если бы ты попросила!
Папа. Который платит алименты — пятнадцать тысяч в месяц, хотя зарабатывает в три раза больше меня. Который обещал помочь с репетиторами, но так и не помог. Который...
— Твой папа, — я сглотнула горечь, — мог бы помогать и без моих просьб. Он твой отец.
— Зато он не портит мне жизнь! — Лиза схватила со стула рюкзак. — Я ухожу к Насте. Не жди меня.
— Лиза, стой!
Но она уже выбежала из комнаты. Хлопнула входная дверь.
Я сидела в тишине, глядя на разбросанные по полу учебники, на плакаты корейских групп на стенах, на плюшевого медведя, которого я подарила Лизе на её десятилетие. Тогда она прижала его к груди и прошептала: «Спасибо, мамочка, ты самая лучшая».
Когда это всё изменилось?
Я вспомнила, как после развода Лиза плакала по ночам, а я лежала рядом и гладила её по голове, обещая, что мы справимся. Вспомнила, как она гордилась мной, когда я получила повышение на работе. Как мы смеялись на кухне, готовя вместе пиццу по выходным.
А потом... потом она пошла в среднюю школу. Появились новые подруги из обеспеченных семей. Настя, чей отец владел сетью магазинов. Полина, мать которой была известным адвокатом. Лиза стала стесняться нашей старой мебели, моей видавшей виды машины, того, что я не могу купить ей айфон последней модели.
Я пыталась объяснить, что деньги — это не главное. Но как объяснить это четырнадцатилетней девочке, когда весь мир вокруг неё кричит обратное?
Телефон завибрировал. Сообщение от Марины Викторовны в родительском чате:
"Уважаемые родители! В связи с жалобой в департамент образования вынуждена сообщить, что все добровольные сборы отменяются. Выпускной вечер будет организован на средства школы в урезанном формате. Спасибо за понимание".
Ниже посыпались сообщения от других родителей:
"Кто настучал?"
"Это просто свинство!"
"Мы хотели для детей как лучше!"
"Теперь у них будет убогий выпускной, спасибо доброжелателям".
Я выключила телефон и закрыла лицо руками.
Может, я действительно всё испортила? Может, надо было промолчать, взять кредит, попросить у бывшего мужа?
Я встала и подошла к окну. На улице сгущались сумерки. Где-то там гуляла моя дочь, которая больше не хочет носить мою фамилию.
Вечером Лиза так и не вернулась. Написала короткое сообщение: "Ночую у Насти. Её мама не против".
Конечно, не против. У Настиной мамы пятикомнатная квартира в центре и муж-бизнесмен.
Я не спала всю ночь. Ворочалась, прокручивала в голове разговор с Лизой, пыталась найти слова, которые она услышит.
Утром я поехала на работу как зомби. Коллега Света, увидев моё лицо, участливо спросила, что случилось. Я рассказала. Она долго молчала, а потом сказала:
— Знаешь, моя дочь в пятнадцать лет заявила, что ненавидит меня, потому что я не разрешила ей поехать с парнем на море. Кричала, что я разрушила её жизнь. А сейчас ей двадцать три, и она благодарит меня за то, что я тогда не разрешила.
— Это другое, — устало ответила я.
— Нет, — Света покачала головой. — Это одно и то же. Подростки не понимают. Им кажется, что весь мир — это их класс, их друзья, их сиюминутные проблемы. Они не видят, как ты надрываешься.
Может, она и права. Но от этого не легче.
Вечером Лиза вернулась. Прошла мимо меня на кухне, не поздоровавшись, закрылась в комнате.
Я постучала через полчаса.
— Что? — холодно отозвалась она.
— Можно войти?
Пауза.
— Заходи.
Лиза сидела за столом, уткнувшись в телефон. Я села на край кровати.
— Мне нужно тебе кое-что рассказать, — начала я. — Когда мне было шестнадцать, моя мама — твоя бабушка — работала на трёх работах. Папа пил, денег не приносил. Мама вкалывала, чтобы я могла учиться, чтобы у меня была одежда, еда. Я тогда не понимала этого. Мне было стыдно, что у меня нет модных джинсов, как у одноклассниц. Что мы живём в старой хрущёвке. Я злилась на маму, обвиняла её в том, что она не может заработать больше.
Лиза молчала, но я видела, что она слушает.
— А потом я выросла. Поступила в институт, начала работать. Вышла замуж за твоего отца. И только тогда поняла, как тяжело было маме. Как она жертвовала всем ради меня. — Я сглотнула комок в горле. — Лиза, я не хочу, чтобы ты чувствовала себя хуже других. Но я не могу платить деньги за то, что должна обеспечивать школа. Это неправильно. И я не хочу, чтобы ты выросла с мыслью, что всё решается деньгами.
— Но все так живут, — тихо сказала Лиза. — Все платят.
— Не все. Просто те, кто не платит, молчат. Потому что им стыдно. Как мне было стыдно в твоём возрасте. — Я посмотрела ей в глаза. — Но мне больше не стыдно. Я делаю всё, что могу. Я хорошая мать, даже если не могу купить тебе всё, что ты хочешь.
Лиза отвела взгляд.
— Мне просто... тяжело, — прошептала она. — Они смеются надо мной. Говорят, что ты всё испортила.
— Я знаю. И мне жаль, что тебе приходится это переживать. Но, Лиза, если ты сейчас научишься прогибаться под чужое мнение, платить за то, чтобы тебя приняли, — это будет продолжаться всю жизнь.
Она молчала. Я встала, собираясь уйти, но вдруг Лиза спросила:
— А ты правда думаешь, что поступила правильно?
Я обернулась.
— Да. Думаю.
Она кивнула. Еле заметно, но кивнула.
Следующие дни были напряжёнными. Лиза почти не разговаривала со мной, но хотя бы не повторяла слов о смене фамилии. Я видела, как она мучается, как избегает смотреть мне в глаза.
А потом случилось то, чего я не ожидала.
Через неделю мне позвонила незнакомая женщина.
— Здравствуйте, это Ольга Петровна, мама Максима из класса вашей дочери.
Я напряглась, ожидая очередных обвинений.
— Я хотела сказать спасибо, — продолжила она. — За то, что вы написали жалобу. Я тоже не могла платить эти деньги, но боялась признаться. Муж потерял работу три месяца назад, мы еле концы с концами сводим. А тут ещё эти поборы... Я уже думала кредит брать, чтобы Максим не чувствовал себя изгоем.
Я молчала, не зная, что ответить.
— Марина Викторовна на собрании сказала, что теперь выпускной будет скромнее, но знаете... мне кажется, это даже лучше. Дети совсем оборзели с этими понтами. Может, пора вспомнить, что школа — это место учёбы, а не показ достатка родителей.
Мы поговорили ещё немного. Когда я положила трубку, на душе стало чуть легче.
Вечером я рассказала об этом звонке Лизе. Она слушала молча, потом спросила:
— Максим тоже не мог заплатить?
— Да.
— Но он ничего не говорил...
— Потому что ему было стыдно. Как и тебе. Как и мне когда-то.
Лиза задумалась.
— Настя сегодня сказала, что я должна извиниться перед всем классом за тебя, — вдруг произнесла она. — Что это из-за нас теперь у всех будет дерьмовый выпускной.
— И что ты ответила?
Лиза подняла на меня глаза — и я увидела в них что-то новое. Не злость. Не обиду. Что-то похожее на... решимость?
— Я сказала, что не буду извиняться. Что моя мама поступила правильно. — Она помолчала. — Настя обозвала меня нищебродкой. Мы поссорились.
Моё сердце сжалось.
— Мне жаль, Лиз.
— Не надо, — она покачала головой. — Знаешь, я потом подумала... Настя никогда не приглашала меня к себе просто так. Только когда ей нужно было, чтобы я помогла с домашкой по математике. А когда у меня был день рождения, она даже не поздравила. Сказала, что была занята.
Я молчала, давая ей договорить.
— Может, она и не была настоящей подругой, — тихо закончила Лиза.
Я подошла и обняла её. Она не отстранилась. Мы сидели так долго, и я чувствовала, как дрожат её плечи.
— Прости меня, мам, — прошептала она. — За то, что я сказала тогда. Про фамилию и всё остальное.
— Я не сержусь, — ответила я, целуя её в макушку. — Ты имеешь право злиться. Имеешь право на свои чувства.
— Но я была несправедлива. Ты... ты правда много работаешь. Я просто не замечала.
Мы ещё долго сидели обнявшись. А потом Лиза спросила:
— Мам, а можно мы в эти выходные испечём тот пирог? Который ты делала, когда я была маленькой?
Я улыбнулась сквозь слёзы.
— Конечно можно.
Прошло два месяца. Выпускной в девятом классе действительно был скромным — в школьном актовом зале, Без лимузинов, без ресторана, без фейерверков.
Но Лиза пришла домой счастливая.
— Знаешь, — сказала она, снимая туфли, — это было классно. По-настоящему. Мы танцевали, смеялись, вспоминали смешные истории. Не нужно было делать вид, что мы все богатые и крутые. Мы просто были собой.
Я смотрела на свою дочь — уже не девочку, но ещё не взрослую — и понимала, что она прошла важный урок. Урок, который многие не усваивают и во взрослом возрасте.
— Мам, — Лиза вдруг обняла меня, — я горжусь тобой. Правда. Ты смелая.
Эти слова я буду помнить всю жизнь.