Сознание вернулось к Вирне внезапно, как удар хлыста. Она лежала лицом вверх в ледяной болотной воде, и первое, что она ощутила — всепроникающую боль. Горела рана на ноге, ныла шея, куда впились когти, каждая мышца кричала от перенапряжения. Но хуже всего была пустота — опустошающая слабость после колдовского всплеска и действие эликсиров, сменившееся жестокой расплатой.
Она с трудом приподнялась на локте, выплевывая мутную воду. Болото лежало в предрассветной мгле, но туман, что еще недавно был оружием полуденницы, теперь был просто туманом — холодным, безжизненным и беззвучным. Ни шепота, ни пения. Только кваканье лягушек и привычный, гнилостный запах топи.
Вирна попыталась встать и чуть не потеряла сознание. Ее правая нога ниже колена была покрыта запекающейся черной слизью, смешанной с кровью. Там, где щупальце сжало ее, кожа была не просто порвана — она выглядела обугленной, будто тронутая кислотой или морозным ожогом. Она сорвала с пояса остатки плаща и с дрожью в руках начала стягивать им рану, стараясь не смотреть на поврежденную плоть.
Именно тогда она ее увидела.
В нескольких шагах от нее, на небольшом возвышении из спутанных корней и мха, лежала девочка. Лет восьми, не больше. Худая, бледная, в простом крестьянском платьице, давно утратившем цвет от грязи и болотной воды. Ее светлые, почти белые волосы раскинулись вокруг головы мокрым ореолом. Она лежала неподвижно, глаза закрыты.
Сердце Вирны сжалось. Еще одна жертва? Та самая девушка, о ленте которой просил староста? Но как она выжила? И почему была здесь, в самом сердце проклятого места?
Вирна, хромая и опираясь на серебряный меч, как на костыль, подобралась к ребенку. Она опустилась на колени, отбросила меч в сторону и дрожащей рукой потянулась к худенькому плечику. Кожа была ледяной, но под ней чувствовалась слабая пульсация жизни.
— Эй, — хрипло позвала Вирна. — Девушка. Ты жива?
В ответ не последовало ничего. Лицо девочки было безмятежным, как у спящей. Ни кровоподтеков, ни ран. Только невероятная бледность.
Вирна наклонилась ближе, пытаясь разглядеть черты в скудном свете зари. И в этот момент девочка открыла глаза.
Это не были глаза ребенка. В них не было ни страха, ни растерянности. Они были огромными, цвета болотной тины, с вертикальными зрачками, как у ящерицы. И в них плескалась вся холодная, древняя злоба этого места.
Вирна рванулась назад, но было поздно. Худая, словно кость, рука с молниеносной скоростью впилась ей в предплечье. Не когтями, а просто пальцами, но с такой силой, что хрустнули кости. Боль, острая и оглушающая, пронзила мозг. Вирна взревела, пытаясь вырваться, но хватка была мертвой.
Вторая рука девочки метнулась к ее лицу. Вирна успела отклониться, и тонкие пальцы лишь скользнули по виску, оставив на коже полосы леденящего холода. Она почуяла запах — тот самый, сладкий и гнилой, запах мертвых лилий.
Инстинкт взял верх над болью. Вирна всей своей массой навалилась на девочку, придавив ее к земле. Та извивалась под ней с нечеловеческой силой, шипя, как змея. Ее глаза пылали чистой ненавистью. Это был не ребенок. Это был последний отголосок полуденницы, ее квинтэссенция, воплотившаяся в самом неожиданном обличье.
«Убей ее, — пронеслось в голове Вирны. — Это монстр. Просто убей».
Она потянулась к кинжалу на поясе. Но ее взгляд упал на лицо существа. Не на глаза-демоны, а на тонкие брови, на пухлые, по-детски припухлые губы, на веснушки, проступавшие сквозь грязь на носу. Это было лицо ребенка. Того самого ребенка, которого она, возможно, искала.
И Вирна не смогла.
Вместо того чтобы вонзить клинок, она обхватила голову девочки своими крупными, сильными руками, зажав ее, не давая возможности укусить. Существо выло, брыкалось, пытаясь вырваться.
— Успокойся, — прошептала Вирна, и ее голос прозвучал чужим, сдавленным. — Успокойся. Я не причиню тебе зла.
Она прижала голову девочки к своей груди, к грубой, мокрой коже куртки, чувствуя, как тощее тельце бьется в конвульсиях. Она продолжала шептать — бессвязные, глупые слова утешения, которые никто и никогда не говорил ей самой. Она говорила о тепле, о безопасности, о том, что все закончилось.
И постепенно, невероятно, сопротивление стало ослабевать. Вой сменился тихими, прерывистыми всхлипами. Железная хватка на ее руке ослабла. А потом и вовсе разжалась.
Вирна рискнула отодвинуться. Девочка лежала на спине, ее грудь судорожно вздымалась. Слезы текли по ее грязным щекам, смывая болотную слизь. А когда она снова открыла глаза, Вирна увидела в них только боль и животный страх. Зрачки стали круглыми, человеческими. Цвет глаз остался странным, болотным, но демон ушел.
Девочка смотрела на нее, не понимая, кто она, где она, и что происходит. Она просто плакала.
Вирна, стиснув зубы от боли, сорвала с себя остаток относительно чистого подклада с куртки и, смочив его в болотной воде, принялась осторожно вытирать лицо ребенка. Та не сопротивлялась, лишь смотрела на ведьмачку широко раскрытыми, полными слез глазами.
— Все кончено, — повторила Вирна, больше для себя, чем для нее. — Все.
Она попыталась снова встать, чтобы нести девочку к людям, но мир поплыл перед глазами. Темные пятна затанцевали в ее vision. Она поняла, что не дойдет. Потеря крови, яд и истощение брали свое.
Последнее, что она успела сделать — обнять девочку, прижав ее к себе, пытаясь своим телом защитить ее от холода и тьмы. Потом ее накрыла волна ничегоness.
Где-то далеко, за пределами болота, в деревне Угринец, третий раз пропел петух. Его крик, хриплый и победоносный, прорезал сырой утренний воздух, возвещая о рассвете, который Вирна так и не увидела.