Биотех как наука: от Нобелевки до блокбастеров фармы

Когда в начале октября Нобелевский комитет объявил лауреатов премии по физиологии и медицине за 2025 год, новость в профессиональном сообществе восприняли не только как очередное подтверждение важности иммунологии, но и как изменение в устройстве науки. Всё чаще за фундаментальными открытиями стоят не столько университеты и академические институты, сколько биотехнологические компании, которые раньше воспринимались исключительно как «прикладной цех» для внедрения уже готовых идей. Мы поговорили с партнером и руководителем научной экспертизы LanceBio Ventures Ильёй Ясным о трендах в современной науке и биотехнологиях. Смотрите наш новый выпуск подкаста «Мыслить как учёный» на YouTube и других платформах. Основатель ПостНауки Ивар Максутов также запускает новый проект Naukka Talents – глобальную платформу для поиска талантов и найма STEM-специалистов в deep-tech и biotech проекты. Заполняйте анкету и становитесь участником программы. Регуляторные Т‑клетки: Нобелевка за «охрану от самих себя» Нынешняя Нобелевская премия по физиологии и медицине присуждена за открытие и изучение регуляторных Т‑клеток (Treg) — особого подтипа Т‑лимфоцитов, которые не столько атакуют чужое, сколько следят за тем, чтобы иммунная система не напала на ткани собственного организма. В классической картине иммунитета ключевой механизм самотолерантности связывали с тимусом: незрелые Т‑клетки проходят там жёсткий «экзамен», и те, что слишком активно реагируют на собственные белки, уничтожаются. Но клинические наблюдения и работа с модельными животными постепенно показывали, что этого механизма недостаточно — часть самореактивных клонов всё равно ускользает от контроля, и должна существовать дополнительная система тормозов. Сегодня без учёта регуляторных Т‑клеток не обходится ни одно серьёзное исследование в области аутоиммунных заболеваний или онкологии: они исследуются как маркеры и как терапевтические мишени, а анализ их числа и активности является стандартной частью изучения практически любого иммуномодулирующего препарата. При этом прямые попытки «лечить Т‑регами» — вводить клетки пациенту, расширять их популяцию за счёт цитокинов, использовать их в качестве клеточной терапии — пока не привели к рыночным продуктам: несколько программ столкнулись с провалами на поздних стадиях клинических исследований, и разработка сместилась в сторону более тонких подходов. Один из них связан с интерлейкином‑2: этот цитокин воздействует и на эффекторные, и на регуляторные Т‑клетки, и сейчас биотех‑компании пытаются создать его селективные формы, которые бы в одних случаях преимущественно стимулировали Treg (например, при аутоиммунных болезнях или после трансплантации органов), а в других — обходили их, усиливая противоопухолевый ответ. Где рождаются большие открытия: академия, индустрия и «технонаука» Формально большая часть Нобелевских премий по физиологии и медицине по‑прежнему достаётся исследователям из академических институтов и университетов — оценки последних лет показывают, что это примерно две трети и более лауреатов. Это логично: именно академия традиционно берёт на себя фундаментальную часть работы, где нет очевидного коммерческого продолжения и где проекты финансируются государственными и благотворительными фондами, а не инвесторами, ожидающими возврата средств. Однако в биомедицине граница между фундаментальным и прикладным не проходит по линии «университеты против корпораций». В тот момент, когда исследователь открывает конкретную молекулярную мишень, путь к лекарству уже хотя бы теоретически просматривается, и здесь к игре подключаются большие фармацевтические и биотех‑компании, для которых поиск мишеней сам по себе становится важным направлением НИОКР (научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ). На этом уровне фундаментальные открытия часто оказываются «побочным продуктом» индустриальных программ: компании выстраивают дорогие многолетние проекты по картированию сигнальных путей, функциональной геномике или скринингу малых молекул и по ходу решают задачи, которые ещё десять–пятнадцать лет назад можно было бы отнести к чистой академической науке. Одновременно меняется и общественное восприятие такой науки. Понятие «технонаука», которое в университетской среде рубежа 2000‑х часто использовали почти как ругательство — в противопоставление «чистой», не обременённой рынком академической науке, — сегодня всё больше описывает реальность, в которой производство нового знания распределено между университетами, государственными лабораториями и корпорациями. В индексе Nature среди ведущих по публикационной активности игроков рядом с классическими академическими институциями стоят Alphabet, AstraZeneca, Roche и другие компании, которые десятилетиями наращивали внутренние исследовательские подразделения и теперь задают тон не только в индустрии, но и в части фундаментальных дисциплин. При этом идеальная картинка «учёные как искатели истины» сталкивается с человеческим фактором. Скандалы с фальсификацией данных и отозванными статьями по‑прежнему приходятся главным образом на академический сектор, где давление публиковаться и конкуренция за гранты могут подталкивать к недобросовестным практикам, а система рецензирования не всегда вылавливает проблемы до публикации. В индустрии стимулы иные: если компания систематически обманывает сама себя на уровне экспериментов, это рано или поздно выливается в потерянные сотни миллионов долларов и разрушенную репутацию, поэтому инвесторы и менеджмент выстраивают более жёсткие внутренние механизмы контроля и верификации. Наконец, на поверхность выходит чисто экономический разрыв. Даже такой гигант, как Национальные институты здравоохранения США (NIH) с бюджетом порядка 50 млрд долларов в год, не может соперничать с суммарным объёмом инвестиций глобальной фармы и биотеха, который оценивается как минимум в несколько раз больше. Это означает, что в ряде направлений именно индустрия структурирует поле — от выбора приоритетных терапевтических областей до стандартов дизайна клинических исследований. Деньги, риски и блокбастеры: зачем фарме «убийцы своих продуктов» Слово «блокбастер» в фармацевтической индустрии закрепилось за препаратами с годовой выручкой от одного миллиарда долларов и выше, но финансовые показатели — лишь часть истории. Чаще всего блокбастером становится лекарство, которое не просто занимает свою нишу, а кардинально меняет стандарт лечения: продлевает жизнь при онкологических заболеваниях, предотвращает отторжение органов после трансплантации или возвращает пациентам функциональность, которая раньше считалась утраченной. Чтобы довести молекулу от первых экспериментов до такого масштаба, требуются десятки или даже сотни миллионов долларов и годы работы: доклинические исследования, несколько фаз клиники, регуляторное одобрение, масштабирование производства, выстраивание системы доступа и компенсации. На каждом этапе проект может остановиться, и статистика такова, что до рынка доходит лишь малая часть кандидатов, стартовавших на уровне доклиники. Поэтому крупная фарма давно мыслит не отдельными молекулами, а портфелями, балансируя между высокопотенциальными, но более хрупкими программами и более консервативными направлениями. Справедливость и приоритеты финансирования в этой логике становятся отдельным этическим вопросом. Политики, пациенты и врачебные сообщества регулярно спорят, насколько оправдана концентрация ресурсов на заболеваниях, где уже есть базовая терапия, в ущерб редким болезням или странам с низким уровнем дохода, где доступ к блокбастерам ограничен. Тем не менее тренд на использование самой иммунной системы в качестве инструмента лечения — от онкоиммунологических препаратов до клеточных и генетических терапий — очевиден, и история регуляторных Т‑клеток как раз вписана в эту более широкую трансформацию. Параллельно развивается экосистема биотех‑стартапов. Часть из них рождается прямо в академических лабораториях — когда группа, сделавшая фундаментальное открытие, понимает, что без отдельной компании довести технологию до пациента невозможно. Другие проекты запускают опытные индустриальные специалисты и инвесторы, выбирая мишени и заболевания под перспективный, но ещё не занятый рынок. На определённом этапе такие стартапы почти неизбежно выходят на орбиту Big Pharma: через партнёрства, продажу лицензий, совместную разработку или полное поглощение. Для крупных игроков это способ пополнять портфель свежими идеями, а для основателей — путь масштабировать технологию и вернуть инвестиции. От лаборатории к фонду: карьеры и навыки в новом биотехе На фоне всех этих сдвигов меняется и карьерный ландшафт. Всё больше молодых исследователей выбирают индустрию не потому, что разочаровались в академии, а потому, что именно там видят возможность довести свои идеи до клинического применения и при этом получить более предсказуемый трек развития: понятные рамки проектов, доступ к инфраструктуре, чёткую систему оценки результатов. Это не значит, что академия перестаёт быть важной — фундаментальные открытия по‑прежнему требуют свободы и долгосрочного горизонта, который легче обеспечить государству или филантропии, — но баланс между секторами явно смещается. Параллельно растёт спрос на специалистов, которые способны соединять научную глубину с пониманием бизнеса, регуляторики и инвестиций. Биотех‑фонды, подобные LanceBio Ventures, формируют портфели из десятков частных и публичных компаний, оценивая каждую с точки зрения научной состоятельности, дизайна клинических программ, конкурентной среды и потенциального выхода — IPO, сделки с Big Pharma или стратегического партнёрства. Для таких ролей важны не только публикации, но и умение разбирать чужие данные, критически относиться к хайпу вокруг модных технологий и принимать решения в условиях неполной информации. На уровне компаний всё чаще появляется роль СЕО, который одновременно понимает научную суть проекта и владеет языком рынков капитала. На ранних стадиях эту функцию часто берёт на себя один из основателей‑учёных, но по мере роста бизнеса и приближения к поздним фазам клиники или выходу на биржу компанию нередко возглавляет профессиональный менеджер с опытом в фарме и финансах. Это не признак «предательства науки», а способ адаптировать организацию к новым задачам, не теряя при этом связь с исходной научной идеей. На стороне талантов появляются структуры, которые помогают учёным и инженерам встроиться в международный биотех. Платформы вроде Naukka Talents, ориентированные на STEM‑специалистов, соединяют ранние deep‑tech и биотех‑проекты с потенциальными сотрудниками и кофаундерами, которые готовы работать в глобальной среде и понимают специфику рынка. Для тех, кто только планирует вход в индустрию, это возможность увидеть реальный спрос на навыки, понять, какие комбинации компетенций — от экспериментальной биологии и биоинформатики до продуктового мышления и управления проектами — ценятся выше всего. Искусственный интеллект, образование и будущие точки входа Искусственный интеллект, с одной стороны, усиливает спрос на высококвалифицированные кадры в биотехе, а с другой — заметно меняет структуру задач. Уже сейчас большие языковые модели и специализированные алгоритмы берут на себя значительную часть работы по поиску и агрегированию информации, подготовке обзоров и предварительному анализу данных — то, чем занимались многочисленные джуниор‑аналитики, биоинформатики начального уровня и ассистенты исследователей. В ближайшие годы эта тенденция, по оценкам участников индустрии, только усилится. При этом потребность в людях, которые умеют ставить эксперименты, работать с живыми системами, разбираться в статистике, дизайне клинических исследований и ограничениях самих моделей, никуда не исчезает. Напротив, чем более широко используются AI‑инструменты, тем важнее становится критическое мышление: способность отличить артефакт от сигнала, увидеть, где модель «галлюцинирует», а где действительно помогает ускорить открытие. И в академии, и в индустрии такие специалисты будут только выигрывать от автоматизации рутинных задач. Однако по мере того как биотех превращается в по‑настоящему глобальную индустрию, всё большее значение приобретают не названия вузов, а индивидуальные треки. Успешные примеры перехода российских и постсоветских специалистов в ведущие лаборатории и компании Западной Европы, США или Израиля показывают, что при достаточном уровне знаний, публикаций и практического опыта формальное происхождение диплома перестаёт быть решающим фактором. Работодатели в первую очередь смотрят на то, какие задачи человек реально решал, как он мыслит и насколько способен адаптироваться к новой среде. Для тех, кто сегодня задумывается о карьере в биотехе, это означает необходимость строить долгосрочную стратегию: сочетать фундаментальную подготовку в области биологии, химии, медицины или математики с освоением инструментов анализа данных и AI, следить за отраслевыми дискуссиями (вроде еженедельного Biotech Hangout, где лидеры рынка обсуждают свежие регуляторные решения, сделки и результаты клинических испытаний), а также искать точки входа через стажировки, аспирантуру, стартап‑инкубаторы и специализированные программы. В каком‑то смысле биотех сегодня — это «технонаука» в самом позитивном понимании: область, где фундаментальные открытия вроде регуляторных Т‑клеток не застревают в стенах лабораторий, а становятся частью сложной экосистемы из университетов, компаний, фондов и регуляторов, и где учёный редко ограничивается ролью автора статьи, всё чаще становясь основателем, экспертом или инвестором. Именно на этом стыке рождаются будущие блокбастеры и новые стандарты лечения, а вместе с ними — и новые профессиональные биографии.