Понедельник. Состояние всеобщего сервисного бытия можно описать как «тяжелый похмельный старт после просмотра розовых пони». Воздух пропитан ворчанием, звоном упавших ключей и частым воспоминанием чьей то матери. Я, в своих боевых розовых кроссовках (новеньких, кстати, старые окончательно пали в пятничной битве с антифризом), готова нести свет знаний и… ну, ладно, просто свет в этот тёмный мир.
Первая жертва дня – паренёк на подержанной иномарке с глазами, полными надежды и кредита. Проблема: «Не работает магнитола. И подсветка кнопок. И прикуриватель. В общем, там темно и скучно». Классика. Скорее всего, предохранитель. Я подхожу, позволяя лучам утреннего (искусственного) света играть в моих уложенных (не без труда) волосах.
– Давайте-ка посмотрим на ваше печальное царство мрака, – говорю я голосом, в котором обещана помощь и… ну, вы поняли.
Парень краснеет до корней волос и бормочет что-то о «друге, который что-то там коротнул». Пока я ловко снимаю панель, чувствую на себе взгляды. Наш маляр Саша замедлил движение краскопульта, наблюдая, как я ищу мультиметр. Механик Коля внезапно озаботился протиркой уже сверкающего инструментального шкафа прямо напротив. Я внутренне ухмыляюсь. Рабочее утро начинается. Наш сервисный «домовой», старый Бензиныч, кашлянул где-то в районе вытяжки – верный признак того, что спектакль начался.
Я нашла предохранитель. Он, бедняга, был не просто перегоревшим, а похож на эпицентр маленького апокалипсиса. Держа его пинцетом, поворачиваюсь к клиенту:
– Видите этого несчастного? Он принял удар за всё ваше веселье. Видимо, кто-то пытался зарядить телефон, фонарик, ноутбук и мечты о светлом будущем одновременно.
Парень кивает, заворожённо глядя то на предохранитель, то на мои глаза. Ставлю новый. В салоне вспыхивает подсветка, оживает магнитола, загорается прикуриватель. Клиент в восторге.
– Вы – волшебница! – выдыхает он.
– Не совсем, – улыбаюсь я, сбрасывая предохранитель в его ладонь. – Просто помните: эта маленькая штука – как ваша нервная система в понедельник. Не перегружайте. С вас шестьсот – за работу и за сеанс электропсихотерапии.
Он платит, не считая, и уезжает, всё ещё оглядываясь. Саша вздыхает. Коля роняет ключ. Стандарт.
Но настоящий вызов приехал через час. И это был не просто вызов. Это было испытание всех моих профессиональных и… женских принципов.
В сервис вкатился… нет, вполз, кашляя и поскрипывая, древний, видавший виды ВАЗ-2109, цвета «блеклой надежды». За рулём – мужик лет пятидесяти, с лицом, вырубленным из гранита, в замасленной телогрейке и с взглядом, который видел всё. ВСЁ. Его звали, как я позже узнала, дядя Гоша.
Проблема, которую он изрёк хриплым басом, заставила смолкнуть даже вытяжку:
– Деваха. У меня стереосистема самодельная. Левая «шайба» в двери хрипит. Правый «саб», в багажнике, булькает, как каша. Настрой.
Мужики замерли. Это была их территория. «Шайбы», «сабы»… Они смотрели на меня с интересом: выдержу ли я? Выдержит ли моё очарование ураган по имени дядя Гоша?
Я кивнула, взяла свой тестер и отвёртку с фирменной розовой ручкой (моя слабость).
– Показывайте, – сказала я, отбрасывая игривые интонации. Тут они были бы равносильны попытке завести эту «девятку» силой мысли.
Вскрываем дверь. Внутри – жуткое сплетение проводов, изоленты и надежды 90-х. «Шайба» держалась на молитвах и двух шурупах. Я склонилась над дверным проёмом, занимаясь ювелирной работой. Моя неизменная поза, от которой обычно у мужиков подкашиваются ноги. Саша где-то сзади тихо ахнул. Я краем глаза видела, как Коля делает вид, что проверяет давление в колёсах у соседней машины, но смотрит исключительно в нашу сторону.
Дядя Гоша стоял рядом, скрестив руки. Он не смотрел на мою фигуру. Он смотрел на мои руки.
– Клеммы окислились, – констатирую я. – Контакт хуже, чем связь между бывшими супругами. И динамик отсырел.
– Знаю, что окислились, – буркнул он. – Вопрос – как паять будешь? У меня там припой особый, оловянный. Не то что ваше новое…
– Дядя Гоша, – говорю я, не отрываясь от работы, – я паяла схемы, когда некоторые твои «сабы» ещё в проекте у инженеров были. Дай-ка сюда свой «особый» припой.
Он, ухмыльнувшись, подал катушку. Я взяла паяльник, нашла обрыв, зачистила, прогрела… Всё делала быстро, чётко, профессионально. От пайки шел лёгкий дымок. В цеху пахло канифолью и напряжённым ожиданием.
– Ну? – спросил он, когда я закончила.
Я подключила динамик, запустила тестовый тон. Чистый, ровный звук наполнил дверь. Ни хрипа, ни помех.
– С дверью закончили, – говорю я. – Теперь ваш булькающий «саб» в багажнике. Открывайте.
Багажник «девятки» был похож на филиал склада запчастей и инструментов. Среди всего этого хаоса ютился огромный, самодельный сабвуфер в ящике из советской ДСП. Чтобы до него добраться, пришлось буквально залезть в багажник по пояс. Представьте картину: я, в обтягивающем комбинезоне, полужопой торчу из багажника «девятки», копошась у каких-то древних динамиков. Это был, без сомнения, самый нелепый и одновременно самый эпичный ракурс за всю историю сервиса. Саша, кажется, перестал дышать. Даже суровый Витяныч замер, уставившись на сцену.
Дядя Гоша смотрел только на мои руки, державшие тестер, и на провода.
– Усилок перегревается, – выдала я диагноз. – Его поставили сразу на пол, охлаждения ноль. И сечение провода – как ниточка для вышивания. Нужно ставить на проставки и менять «питалку».
– Умная ты, – неожиданно хмыкнул дядя Гоша, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на уважение. – Ладно. Делай как знаешь. Только смотри, не спали мою «Ласточку».
Полчаса кропотливой работы. Замена провода, проставки под усилитель, настройка частот на кроссовере. Я работала в полной тишине, нарушаемой лишь моими командами: «Держи», «Подай», «Включи». Мужики, забыв про притворство, обступили багажник, наблюдая за магией восстановления звука из хлама.
Я закончила, выбралась из багажника, чуть поправила волосы (они всё равно были в беспорядке) и кивнула: «Запускай».
Дядя Гоша сел за руль, включил свою кассету (КАССЕТУ!). Звук хриплого барда, вероятно, Высоцкого, полился из дверей мощно, чисто, а из багажника пошёл плотный, упругий бас, без единой посторонней булькашки.
Гранитное лицо дяди Гоши озарила редкая, как солнечное затмение, улыбка.
– Вот это да. Здорово. Сколько?
– Тыща пятьсот, – говорю я, вытирая руки. – За работу и за экскурсию в эпоху, когда звук был железным, а музыка – душевной.
Он, не торгуясь, отсчитал купюры. Потом глянул на меня оценивающе.
– Руки золотые. И голова на месте. Редко сейчас. Спасибо, деваха.
И уехал. В сервисе повисла тишина, которую нарушил только Саша:
– Лекс… а он… он вообще заметил, что ты… женщина?
Коля покачал головой:
– Он заметил только пайку и сечение провода.
Я рассмеялась, опуская деньги в кассу.
– Это, мальчики, и есть высшая форма лести. Меня оценили не как украшение, а как спеца. Почти как равную. Хотя, – я повернулась к ним, лукаво сощурившись, – от вашего внимательного наблюдения за моим… техническим процессом… я тоже не без удовольствия. Работаем дальше. Понедельник только начался.
А где-то в углу, старый Бензиныч фыркнул. Я это слышала. Наверное, думает, что мир сошёл с ума. Но в его фырканье я уловила нотку одобрения. В его мире, где главное – чтобы «гудок работал», я сегодня починила не просто звук. Я починила чью-то старую, добрую «Ласточку». И это круче, чем любая победа, одержанная только чарами. Хотя… и они не помешали.