Мамин голос в трубке звучал так, будто она зачитывала приговор. Без права обжалования.
— Ты обязана отдать квартиру Вике. Ты же старшая. У тебя муж есть, проживёшь как-нибудь. А она одна с ребёнком.
Я стояла посреди кухни, смотрела на чайник, который только что вскипел, и не могла пошевелиться. Как будто меня парализовало.
***
Бабушкину однушку на Щёлковской я ждала двадцать три года. Не в том смысле, что сидела и мечтала о наследстве — просто бабушка Зина ещё в девяносто восьмом сказала: «Тамарка, эта квартира — тебе. Ты старшая, ты за мной ухаживала, тебе и достанется». Мне тогда было двадцать два, и я правда ухаживала — возила продукты через всю Москву, сидела с ней после инсульта, меняла постельное бельё, когда она уже не вставала.
Вика в это время заканчивала школу и готовилась поступать. Потом институт, потом первый муж, второй муж, потом ребёнок от третьего — без мужа уже. Вика всегда была занята своей жизнью. А я — бабушкиной.
Когда бабушка умерла три месяца назад, завещание зачитали у нотариуса. Всё честно: однокомнатная квартира переходит Тамаре Сергеевне Волковой. То есть мне.
Мама тогда промолчала. Губы поджала, но ничего не сказала. Я подумала — смирилась. Наивная.
— Мам, подожди, — выдавила я, когда смогла наконец говорить. — Бабушка оставила квартиру мне. По завещанию. Это её решение было.
— Бабушка была старая и не понимала, что делает. А я понимаю. Вика мыкается по съёмным углам с Данилкой, а ты в своей трёхкомнатной сидишь, как барыня. Стыдно должно быть!
— Мы с Олегом эту трёхкомнатную двадцать лет выплачивали...
— И что? Вы вдвоём, а она одна! С ребёнком! Восемь лет мальчику, ему комната нужна, угол свой! А не диван в съёмной халупе!
Я села на табуретку. Ноги не держали.
— Мам, я не отдам квартиру.
— Что?!
— Не отдам. Это моя квартира. Бабушка так решила.
В трубке повисла тишина. Потом мама заговорила — тихо, с придыханием, как бывало, когда она готовилась к серьёзному скандалу:
— Ты эгоистка, Тамара. Всегда была эгоисткой. Только о себе думаешь. А о сестре — плевать. О племяннике — плевать. Мать родную в гроб загонишь своим упрямством!
— Мам...
— Я с тобой разговаривать не хочу. Пока не одумаешься — не звони.
Гудки.
Я просидела на кухне до темноты. Чай остыл, потом совсем заледенел в чашке. Олег пришёл с работы, увидел меня — бледную, с телефоном в руках — и сразу всё понял.
— Опять мать?
Кивнула.
— Насчёт квартиры?
Снова кивнула.
Он сел рядом, обнял за плечи.
— Тамар, не ведись. Это твоя квартира. Законная. Бабушка знала, кому оставляет.
— Я знаю. Но она моя мама. И Вика — сестра...
— И что? Ты им теперь всю жизнь должна? За что? За то, что родилась первой?
***
Мне сорок пять лет. Работаю бухгалтером в строительной компании — не главным, обычным. Зарплата шестьдесят тысяч, премии бывают, но редко. Муж Олег — водитель-дальнобойщик, зарабатывает больше, но и дома бывает реже. Детей у нас нет — не сложилось, не получилось, долго лечились, потом смирились.
А у Вики есть Данилка. Маме этого достаточно, чтобы считать младшую дочь более достойной всего на свете.
Вика младше меня на семь лет. Мы никогда не были близки — слишком разные. Я всегда была «правильной»: школа, институт, работа, один муж на всю жизнь. Вика — «творческой натурой»: три колледжа, ни одного диплома, работа официанткой, продавцом, администратором в салоне красоты. Три гражданских брака, из последнего — Данилка.
Отец Данилки исчез, когда мальчику было два. Алиментов нет, помощи нет. Вика снимает комнату в коммуналке на окраине, платит двадцать тысяч в месяц. Зарабатывает тридцать пять. На жизнь остаётся пятнадцать — если не болеть, не ломаться технике и не случаться форс-мажорам.
Мне её жалко. Правда жалко. Данилку — ещё больше. Он хороший мальчишка, тихий, вежливый. Когда приезжает к нам в гости, всегда благодарит за еду и спрашивает разрешения включить телевизор.
Но отдать квартиру?
Бабушкину однушку, которую я ждала двадцать три года? В которую вложила столько сил, времени, нервов?
Нет.
***
Через три дня позвонила Вика. Голос был виноватый, тихий — не её обычный, звонкий и требовательный.
— Тамар, привет. Ты как?
— Нормально, — ответила сухо. — А ты чего звонишь? Мама попросила?
Пауза.
— Ну... да. Но я и сама хотела поговорить.
— О чём?
— О квартире, Тамар. Ты же понимаешь...
— Что я должна понимать, Вик?
— Ну, что мне тяжело. Что Данилке нужна нормальная комната. Что на съёмное жильё уходит половина зарплаты. Тамар, я не справляюсь. Совсем.
Сердце сжалось. Голос сестры дрожал — она действительно плакала или была близка к этому.
— Вика, мне тебя жаль. Честно. Но эта квартира — моя. Бабушка её мне оставила. Не маме, не тебе — мне.
— Но тебе она не нужна! У тебя своя есть!
— Откуда ты знаешь, что не нужна? Может, я её сдавать буду. Может, продам и на эти деньги мы с Олегом на пенсии проживём. Может, ещё что-то.
— Тамар, ну пожалуйста... Я тебе верну потом. Когда встану на ноги.
— Когда? Через год? Через десять? Вика, тебе сорок лет скоро. Когда ты уже встанешь на ноги?
Она всхлипнула.
— Ты жестокая.
— Нет, Вик. Я просто уставшая. От того, что всю жизнь должна всем — маме, тебе, бабушке. Что мои интересы всегда на последнем месте. Что я всегда «старшая» и «должна понимать». Когда кто-нибудь поймёт меня?
Она повесила трубку, не ответив.
***
Мама не звонила неделю. Потом две. К концу третьей недели я поняла, что она всерьёз — бойкот, пока не сдамся.
Олег уехал в рейс, и я осталась одна со своими мыслями. Ходила по квартире, разговаривала сама с собой, пила валерьянку на ночь. Не помогало.
Позвонила подруге Лене — выговориться.
— Лен, я не знаю, что делать. Чувствую себя виноватой, хотя вроде ни в чём не виновата.
— Тамар, ты серьёзно сейчас? Ты двадцать лет за бабкой ухаживала, пока твоя сестрица по мужикам скакала. Квартира твоя по всем статьям — и по закону, и по совести.
— Но Данилка...
— Данилка — Викин ребёнок. Не твой. Ты не обязана его обеспечивать. Если хочешь помочь — помоги чем можешь. Купи ему зимнюю куртку, оплати секцию какую-нибудь. Но квартиру отдавать — это уже не помощь, это жертва. А жертвы, Тамар, никто не ценит. Попомни моё слово.
— Мама сказала, я эгоистка...
— Твоя мама сама эгоистка. Младшенькую любимую пристроить хочет за твой счёт. А что ты двадцать лет горбатилась — это не считается. Ты же старшая, тебе положено.
Я вздохнула.
— Лен, от твоих слов легче не становится.
— А от того, что квартиру отдашь — станет? Вика тебе спасибо скажет и через год забудет. А ты останешься ни с чем. И обида эта тебя изнутри съест. Помяни моё слово.
***
В субботу приехала мама. Без звонка, без предупреждения. Я открыла дверь — а она стоит на пороге, губы поджаты, в руках сумка с пирожками. Это её тактика — сначала пирожки, потом разговор по душам, потом манипуляция.
— Мам, ты чего без звонка?
— А что, к дочери уже нельзя зайти? — она прошла в прихожую, не дожидаясь приглашения. — Я пирожков напекла. С капустой, как ты любишь.
— Спасибо, — я взяла сумку. — Проходи, чаю налью.
Мы сели на кухне. Мама оглядывала комнату — цепко, оценивающе. Я знала этот взгляд.
— Хорошо живёте, — сказала она наконец. — Ремонт свежий, мебель новая. А Вика в коммуналке с обшарпанными стенами.
— Мам, мы с Олегом этот ремонт три года откладывали на отпусках. И мебель в рассрочку брали.
— А Вике и рассрочку не дадут. Зарплата маленькая.
Я поставила чашку на стол. Руки слегка дрожали.
— Мам. Зачем ты пришла?
— Поговорить. По-человечески. Без телефонов.
— О квартире?
— О квартире, — она кивнула. — Тамар, я всё понимаю. Ты обижена, что бабушка тебе всё оставила. Но ты должна понять и Вику...
— Подожди, — перебила я. — Я обижена? На что?
— Ну, что тебе досталась такая... ответственность. Ухаживать за бабушкой, все эти годы...
— Мам, я не обижена. Я любила бабушку. Я сама вызвалась помогать. Никто меня не заставлял.
— Вот видишь! Ты сама! А Вика не вызывалась! Она молодая была, глупая, ей не до бабушки было!
— Мам, когда бабушка умирала, Вике было тридцать семь. Это уже не «молодая и глупая». Это взрослая женщина, которой было плевать на родную бабку.
Мама осеклась. Моргнула.
— Ты... ты не смей так про сестру говорить!
— А как мне говорить? Мам, за двадцать лет Вика была у бабушки раз десять. Может, пятнадцать. Я — каждую неделю. Каждую, мама. Вместо выходных, вместо отдыха. Продукты, лекарства, уборка, стирка. После инсульта — памперсы, клеёнки, ночные дежурства. Где была Вика?
— У неё ребёнок!
— Данилке сейчас восемь. Когда бабушка умерла, ему было восемь. Когда она слегла после инсульта — пять. А до этого? Где была Вика первые пятнадцать лет?
Мама молчала. Крутила в руках чашку.
— Ты всегда была сильная, — сказала наконец. — Справлялась. А Вика... ей помощь нужна. Она не такая, как ты.
— Мам, — я почувствовала, как в груди закипает что-то горячее, — ты сейчас слышишь себя? Ты говоришь, что я всю жизнь справлялась — сама. Без помощи. А Вике нужна помощь — за мой счёт. Это справедливо?
— При чём тут справедливость? Это семья!
— Семья — это когда всем одинаково. А не когда одна дочь тянет всё, а вторая получает всё.
***
Мама уехала через час. Без скандала, но с поджатыми губами и фразой «ты ещё пожалеешь». Пирожки остались на столе — я смотрела на них и не могла заставить себя съесть ни одного.
Позвонил Олег — из рейса, с трассы где-то под Воронежем.
— Тамар, как ты?
— Мама приходила.
— И?
— И ничего. Поговорили. Она считает, что я должна отдать квартиру. Я считаю, что нет.
— Тамар, — голос мужа был тёплым, спокойным, — ты правильно делаешь. Не сдавайся.
— А если я потеряю их? Маму, Вику?
— Если они готовы отвернуться от тебя из-за квартиры — то это не ты их теряешь. Это они тебя.
Я всхлипнула. Неожиданно для себя — слёзы полились сами.
— Олег, мне плохо. Мне так плохо от всего этого.
— Знаю, родная. Знаю. Потерпи, я через два дня вернусь. Мы вместе справимся.
— Я тебя люблю.
— И я тебя.
***
Решение пришло на следующее утро. Я проснулась с ясной головой — впервые за три недели. Сделала кофе, села за стол, взяла блокнот.
Написала список. Что я хочу. Что готова дать. Что — нет.
Потом набрала Вику.
— Тамар? — голос сонный, настороженный. — Что случилось?
— Вик, нам надо поговорить. Вживую. Можешь приехать сегодня?
Пауза.
— Да. Могу. Данилку в школу отведу и приеду.
— Жду.
Она появилась к одиннадцати. Бледная, с тёмными кругами под глазами, в старом свитере. Я вдруг увидела, как она изменилась за последние годы — постарела, осунулась. Красивая когда-то Вика превратилась в уставшую, замученную женщину.
— Проходи, — сказала мягко. — Чаю? Кофе?
— Кофе, если можно.
Мы сели на кухне. Я положила перед ней блокнот.
— Вика, я не отдам тебе квартиру. Это не обсуждается.
Она открыла рот — возразить.
— Подожди. Дослушай. Квартиру я не отдам. Но помочь — готова. Вот, смотри.
Она взяла блокнот. Прочитала вслух:
— «Оплачивать аренду жилья — пятнадцать тысяч в месяц. Оплачивать секцию для Данилки — пять тысяч. Раз в полгода — одежда и обувь ребёнку». Это... серьёзно?
— Серьёзно. Двадцать тысяч в месяц я могу выделить. Если сдам бабушкину квартиру — выйдет как раз столько. Но квартира остаётся моей. И в любой момент, если мне понадобится — я её заберу.
Вика смотрела на меня, и в глазах её что-то менялось. Не знаю, что именно — обида, недоверие, надежда.
— Почему?
— Потому что ты моя сестра. И Данилка мой племянник. Но не потому, что я должна. А потому, что хочу помочь. Чувствуешь разницу?
Она молчала долго. Потом всхлипнула.
— Тамар, я... я вела себя как свинья. Все эти годы. С бабушкой, с тобой...
— Я знаю.
— Мама говорила, что ты справишься. Что тебе не тяжело. А я верила, потому что так было удобнее.
— Я знаю, — повторила я. — Мне было тяжело. Очень. Но я справлялась, потому что кто-то должен был.
— Прости меня.
Я посмотрела на неё — на свою младшую сестру, которая всю жизнь была «маминой любимицей» и «творческой натурой». На сорокалетнюю женщину с потухшими глазами и трясущимися руками.
— Прощаю, — сказала тихо. — Но, Вик... давай договоримся. Без мамы. Без её «ты должна» и «она обязана». Просто ты и я. Две взрослые женщины. Хорошо?
Она кивнула. По щекам текли слёзы.
— Хорошо.
***
Маме мы сказали вместе. Позвонили по видеосвязи — втроём с Олегом, который к тому времени вернулся из рейса.
— Мам, квартира остаётся у Тамары, — сказала Вика. — Это правильно. Она её заслужила.
Мама открыла рот — но Вика не дала ей вставить слово.
— И я прошу тебя — не дави больше на Тамару. Она и так много для меня делает. Больше, чем обязана.
— Но... Викуша... ты же сама говорила...
— Я была неправа, мам. Мне сорок лет. Пора уже отвечать за свою жизнь самой. А не ждать, что старшая сестра всё решит.
Мама замолчала. Долго смотрела в экран, переводя взгляд с меня на Вику.
— Вы что, сговорились против меня?
— Нет, мам, — ответила я. — Мы просто договорились между собой. Впервые за много лет — как сёстры.
Она отключилась, не попрощавшись. Но я почувствовала — это уже не страшно. Не так страшно, как раньше.
***
Прошло два месяца. Бабушкину квартиру я сдала молодой паре — тихие, аккуратные, платят вовремя. Двадцать тысяч в месяц уходят Вике — на аренду и Данилкину секцию по плаванию. Он, оказывается, давно мечтал научиться плавать.
Мама постепенно оттаяла. Не сразу, не полностью — но звонит теперь, разговаривает почти нормально. О квартире больше не заговаривает.
А в прошлое воскресенье Вика приехала к нам с Данилкой. Просто так — в гости. Мы пили чай, мальчишка рассказывал про соревнования, показывал грамоту за третье место.
— Тёть Тамар, а можно я летом к вам поживу? На даче?
— Можно, — улыбнулась я. — Конечно, можно.
Вика поймала мой взгляд и одними губами сказала: «Спасибо».
Я кивнула.
Мы не стали идеальной семьёй. Не бывает так, чтобы все обиды вдруг исчезли и все раны затянулись. Но мы научились разговаривать. Без посредников, без маминого «ты должна», без упрёков и манипуляций. Просто две сестры, которые наконец-то увидели друг друга.
А бабушкина квартира... Она осталась моей. И когда-нибудь, может быть, я передам её Данилке. Когда он вырастет. Когда сам чего-то добьётся. Чтобы знал — вещи нужно заслуживать. А не получать просто потому, что кто-то «должен».
А вы смогли бы сказать родным, что больше не готовы жертвовать собой ради чужих ожиданий?