Евгению Марголиту исполнилось 75 лет. Публикуем мемуар заслуженного киноведа о его первом столкновении с киноэкраном, о богатом на шедевры 1966-м и одном ныне забытом прибалтийском вестерне. Эти воспоминания стали частью печатного номера «Молодость».
Фильм, который превратил меня из мальчишки — пожирателя бесконечного количества экранных историй — в кинозрителя, назову без колебаний.
Равно как и дату происшедшего события.
Был это 1966‑й — уникальный год, когда кинопрокат враз опрокинул на бедные головы советской кинопублики буквально вал шедевров мирового кино разных лет. «Расёмон» и «Земляничная поляна», «Пепел и алмаз» и «Дорога», «Затмение» и «Скованные одной цепью», «Поезд» и «Магазин на площади» входили в репертуар рядового кинотеатра. Впрочем, предпочитали им в массе другие картины – каково это было, оказаться рывком втянутыми в ледяное пространство экзистенциальной тревоги. Поэтому тогда лишь холодок ужаса вызовут у меня и агония смертельно раненого Мачека на помойке, и вой Дзампано в черноте ночного берега моря. И полюблю я это кино потом, много позже, когда разгляжу, откуда идет источник света, направленный сверху на плачущего героя.
Пока же, из последних сил предпочитая в заскорузлом своем инфантилизме картины с пальбой, я иду смотреть свежий черно-белый прибалтийский вестерн. Первый титр: «К 50‑летию Великой Октябрьской социалистической революции» (под ним тогда вышло несколько десятков картин – в том числе «Время, вперед» и, кажется, «Первый учитель»). Литва, первые послевоенные годы, «лесные братья» убивают председателя сельсовета, четверо сыновей убитого приезжают в родную деревню, чтобы найти убийц отца и отомстить.
Выхожу оглушенный. И оглушен не историей разыгранной. Она, что называется, полностью соответствует ожиданиям: перестрелки поставлены по высшему классу, сюжет выстроен по всем правилам. Оглушает другое: самое сильное впечатление для меня исходит от фактуры — того, что напрямую к самой конкретной истории отношения вроде бы не имеет.
Как повисает бессолнечное небо над небогатой равниной.
Как неколебимо стоят вросшие в эту песчаную почву навек — попробуй, выкорчуй! — сосны в лесу.
Как осязаемо корява их грубая кора.
Как схожи с ними сами герои, особенно четверка братьев. Лесные духи — недаром имя им Медведи.
Как бежит на рассвете к убитому мужу по песчаной дороге мать его детей, простоволосая, в длинной ночной рубахе, и ложится с ним рядом. И отшатывается в ужасе самый младший из сыновей, юный, светловолосый — и камера отшатывается вместе с ним.
Как из утреннего тумана беззвучно, словно призраки, надвигаются на спящую деревню бандиты.
И, наконец, как в финальной схватке самый старший из братьев сражает выстрелом в упор их неуловимого таинственного главаря. И, сползая в предсмертной агонии, тот вдруг выдыхает в лицо победителю незабываемым голосом Ефима Копеляна, дублирующего роль в варианте для всесоюзного проката: «Ты не знаешь, какая боль… Не знаешь…»
А герой помотает отрицательно головой, сжав скулы: «Не знаю». И сядет, уставившись невидящим, в себя устремленным долгим взглядом так, что становится понятно: все он про эту боль знает…
Тогда впервые поразила эта драгоценная способность человека в кино бесконечно долго держать крупный план. И здесь разгадка одного из феноменов этой картины: именно благодаря этой способности приглашенные в фильм мало кому известные исполнители вышли из фильма международно известными звездами: и Бруно Оя, и Юозас Будрайтис, и Регимантас Адомайтис, и Альгис Масюлис, и Лаймонас Норейка. Не говоря уже о Донатасе Банионисе.
…Тем временем безнадежно искореженный грузовик, на котором пытался бежать главарь, лошади потянут в лес под торжественно мрачный хор среди грубых столов. И на одном из них — на самом переднем плане — окажутся деревянные фигуры святых, так схожие с языческими. Они останутся — а процессия растворится среди этих сосен.
Тогда-то и посетила совсем смутная догадка, что кино — это не про то, кто куда пошел и что из этого вышло. ЧТО в кино создается посредством КАК. Его подлинный сюжет — вечное движение: неба, земли, воды, облаков, огня. И человеческого лица.
До того я смотрел фильмы – бесконечное количество фильмов. А тут, как теперь понимаю, первый раз увидел кино.
Называлось оно «Никто не хотел умирать» (рабочие названия – «Медведи» и «Террор»). Поставил его на Вильнюсской киностудии по собственному сценарию Витаутас Жалакявичус. Тогда это кино сразу стало классикой. Теперь оно, кажется, почти забыто.