Бабушка шила у окна. Катя, забравшись на подоконник, смотрела, как голуби клюют крошки хлеба.
— Ба, — спросила она, не отрываясь от стекла. — Что было раньше: курица или яйцо?
Иголка замерла. Бабушка улыбнулась.
— Яйцо, конечно. Его снесла птица, которая ещё не была курицей.
— А откуда взялась та птица?
— Из другого яйца.
Катя нахмурилась. Её мир был прямым: поел кашу — сыт, упал — плачешь. А тут — замкнутый круг, дыра в логике, в которую проваливаешься, как в сугроб.
— Так нельзя, — прошептала она. — Должен быть самый-самый первый. Или яйцо. Или птица.
— Иногда, — сказала бабушка, откладывая шитьё, — самое важное — не найти ответ, а увидеть сам вопрос. Он, как клубок: потянешь за ниточку — и размотается целая вселенная.
Катя не спала всю ночь. Она представляла бесконечную вереницу яиц, уходящую в тёмный тоннель прошлого. А в конце тоннеля — ничего. Или всё. Голова шла кругом, но было странно, щекочуще интересно.
Утром она прибежала к бабушке с двумя листами бумаги. На одном было нарисовано яйцо, из которого вылуплялась курица. На другом — курица, которая несла яйцо. Она сложила их стопочкой.
— Смотри, ба. Они одновременно.
Бабушка посмотрела на рисунки, потом — в широко открытые, серьёзные глаза внучки. В этих глазах она увидела не детскую растерянность, а новый, неожиданный свет.
— Знаешь, — тихо сказала бабушка, — я думаю, самый первый был вопрос. Тот, который только что родился у тебя в голове. Он и высидел всё на свете.
И Катя вдруг поняла. Парадокс — это не ошибка. Это дверь. Дверь, в которую можно стучаться бесконечно, и каждый раз за ней будет открываться новая, невиданная комната. Она обняла бабушку и побежала во двор — смотреть на голубей, на облака, на свой мир, который с этой минуты стал глубже, загадочнее и бесконечно больше.
А на столе, под чашкой с остывшим чаем, так и лежали два рисунка, наложенные друг на друга. Яйцо и курица. Вопрос и ответ. Начало, которое есть конец, и конец, который ведёт обратно к началу.