Здравствуйте, дорогие подписчики!
Сегодня я хочу вас познакомить вот с этой иносказательной сказкой.
***
В чаще самого большого Леса, где вековые сосны упирались макушками в облака, а солнечный свет пробивался сквозь листву редкими, золотыми лучиками, жил Старый Волк.
Он давно перестал быть просто хищником.
Его не мучил голод в привычном понимании - логово Волка, скрытое в самом тёмном овраге, ломилось от несметных богатств, блестящих безделушек, утративших смысл, и даже целого склада провизии.
Физический голод был забыт, но на смену ему пришёл другой, более тонкий и опасный - голод по власти, но не по той грубой силе, а по власти над неосязаемым - над настроением, мнением, самой песней жизни Леса.
А Лес жил своей сложной, многоголосой жизнью.
Каждое утро начиналось с честной, деловитой дроби Дятла - это были сводки новостей из Леса.
К полудню разносились пересуды и сплетни бойких Синичек у старого ручья.
Вечером, когда первые тени ложились на мох, свой неторопливый, мудрый рассказ начинал Филин, а с наступлением темноты весь Лес замирал, слушая чистые, щемящие трели Соловья.
Даже неуклюжий Медведь, переваливаясь с ноги на ногу, бормотал свою тяжёлую, как мёд, балладу о смене сезонов.
Этот гул, это переплетение тысяч голосов и было дыханием Леса и именно это дыхание начало душить Волка.
Ему захотелось не просто заглушить его, а подчинить, дирижировать им, как дирижируют немой толпой марионеток.
Однажды его внимание привлек молодой, но уже любимый многими Заяц.
Тот не пел, а рассказывал истории - о хитростях Лисы, о смелости Ёжика, о том, как пережил суровую зиму.
У Пня Мудрости собиралась толпа слушателей.
И Волк, лежа на своём пригорке, подумал: "Интересно. А что, если взять эту чистую, доверчивую историю и… переписать её? Сделать так, чтобы в ней Заяц оказался не умным, а трусливым, не искренним, а лживым? Что, если заставить сам Лес усомниться в своём герое?"
Это не была месть, это был чистый, почти научный эксперимент скучающего разума, желание не убить тело, а изменить душу целой маленькой вселенной, просто, чтобы посмотреть, как она сломается.
И Волк, не рыча и не показываясь из тени, пустил в ход свои незримые ресурсы.
Он нашёл Ветер, но не тот вольный, что гонял облака, а Ветер холодный, услужливый и безликий.
Волк щедро заплатил ему шелестом самых сочных листьев, и Ветер принялся за работу.
Он проникал в каждую нору, в каждое дупло, нашептывая на ходу: "Слышали? Заяц-то врёт. Он сам тогда спрятался". Или "Говорят, эту историю он украл у старого Барсука".
Шепоток был ядовит и вездесущ.
Затем Волк нанял целую стаю ярких, крикливых Сорок.
Они слетелись на его щедрые подачки блестящими серёжками и заняли все верхние ветки вокруг Пня Мудрости.
Их стрекот заглушал тихий голос Зайца: "Кра-кра! Что за ерунду он несёт! Да мы знаем правду! Стыдно должно быть!"
Их не интересовала суть, их интересовал шум, гам, создание иллюзии всеобщего возмущения.
А потом Волк вызвал из самых сырых низин густой, молочно-белый Туман Сомнений.
Он стелился по земле, окутывая корни деревьев и тропинки, и в этом тумане всё теряло чёткие очертания.
Доброе слово становилось похожим на злое, правда - на ложь, а знакомый силуэт друга - на тень неведомого чудища.
Лес начал путаться.
Для Волка это была обычная игра.
Он наблюдал из своего логова, как шевелятся фигурки на этой сложной шахматной доске, где пешками были доверие, а ферзями - репутация. Удовольствие было леденящим и абсолютным.
А Заяц вскоре почувствовал, как мир вокруг меняется.
Знакомые взгляды становились скользкими и недоверчивыми, на его искренние вопросы вдруг переставали отвечать, его истории, которые раньше собирали благодарных слушателей, теперь встречали молчанием или тем самым ядовитым шумом Сорок.
Он пытался спорить с Сороками, кричать в Туман, догонять ускользающий Ветер - но он сражался с фантомами.
Его враг был невидим, он был самой атмосферой Леса, которую кто-то методично травил.
Волк же, насытившись зрелищем чужого замешательства, терял интерес.
"Надоел этот Заяц, - думал он. - Что там Соловей поёт? Слишком сладко. Надо сделать его песню приторной и старомодной".
И механизм, отлаженный и беспощадный, запускался вновь для новой цели.
В конце концов, устав от игр с чужими голосами, Волк решил создать что-то своё, идеальное и полностью подконтрольное.
На самой большой поляне, которую он отгородил колючей проволокой из ежевики, он установил огромные, отполированные до зеркального блеска медные трубы.
В них не было души, в них был только его собственный холодный выдох.
Он дул в них, и раздавался гулкий, правильный, мёртвый звук, объявлявший его мнимые указы и самовосхваления.
Это был звук без жизни, без трепета, без тайны.
А Лес вокруг его владений постепенно затихал.
Соловей улетел, Дятел стал стучать тише и реже, даже Синички, боясь сказать что-то не то, перешли на безобидный, ничего не значащий щебет.
Великий, многоголосый хор жизни сменился робким шёпотом и гулким, одиноким воем волчьих труб.
Волк лежал в своём логове, полном немого блеска, и думал.
Он купил себе право быть единственным голосом, он доказал свою силу.
Но странное дело - чем полнее была его победа, тем громче звучала в его ушах тишина, не умиротворяющая, а пустая, как высохшее русло ручья.
Он победил эхо других, но теперь его окружало лишь одно эхо - эхо собственного, бесконечно одинокого величия, и это было самое безвкусное и горькое эхо на свете.
Он так и не понял, что, покупая чужие голоса, он в итоге пришёл к аукциону, где распродавал по частям душу собственного мира.
И самым дорогим лотом на этом аукционе оказалась живая, неподдельная тишина, которую он когда-то, очень давно, слышал в рассказе простого Зайца у старого пня.