Уведомление пришло тихо, как всегда: короткий сигнал, серый прямоугольник на экране. Я сидела на кухне, над стопкой тетрадей, и чай уже остыл, на поверхности застыли тусклые круги, как старые кольца на дереве. За окном мокрый снег стучал по подоконнику, в подъезде слышались детские голоса и скрип коляски.
«Вам поступило судебное извещение», — сухо сообщали госуслуги.
Я нажала, машинально вытирая пальцы о старый кухонный полотенец, будто от этого телефон стал бы менее скользким. Строки побежали по экрану, сомкнулись в одно слово: «Расторжение брака». Истец — Игорь Сергеевич, ответчик — я. Дата заседания. Список прилагаемых документов. Никаких чувств, только канцелярская равнодушная гладь.
В горле стало пусто, как будто туда насыпали мел. Я перечитала еще раз, медленно, по слогам, будто это было сочинение слабого ученика. Ошибка? Шутка? Но государство не шутит, оно пишет без эмоций, но всегда всерьез.
Телефон тут же зазвонил. На экране высветилось: «Варвара Ивановна». Я давно хотела переименовать ее в что-нибудь менее официальное, но каждый раз откладывала, как откладывала разговоры о разводе, о разъезде, о том, что наш брак уже давно только оболочка.
— Да, Варвара Ивановна, — голос предательски дрогнул.
— О, уже увидела? — в трубке раздался довольный смешок. — Сынок у меня решительный, наконец-то избавится от своей фифы.
Я почувствовала, как пальцы немеют. На столе тускло поблескивали скрепки, пахло чернилами и пережаренным луком из соседской квартиры.
— Вы могли мне просто сказать, — прошептала я. — Мы же люди…
— Какие мы тебе люди? — перебила она. — Ты ему жизнь испортила, училка несчастная. С твоим характером… И джип твой больше не твой, между прочим. Надеюсь, понимаешь.
Слово «джип» ударило сильнее, чем «развод». Машина отца. Моя единственная роскошь и единственная реальная свобода. Я вспомнила, как мы с папой стояли у салона, еще до его больницы. Пахло новым пластиком и мокрым асфальтом после летнего дождя. Он положил руку мне на плечо:
— Это на твою жизнь, Ленка. Чтобы ни от кого не зависеть. Ни от какого мужа, поняла?
Тогда Игоря еще и в помине не было. Он появился через год — высокий, в потертых джинсах, с тетрадкой стихов Маяковского под мышкой. На нашем курсе он читал мне вслух под окнами общаги, приносил пирожки в газетной бумаге, краснел, когда я ловила его взгляд. Варвара тогда казалась смешной: маленькая, в старом пальто, с узелком. На свадьбе она шептала мне в ухо:
— Главное, слушайся. Я-то знаю, как мужчину удержать.
Первое время все было почти как в книжках. Мы жили в маленькой съемной квартире, Игорь писал курсовую, я подрабатывала в школе. По воскресеньям мы ездили на мой джип за город, в багажнике лежал плед, термос и книжки. Варвара звонила каждый день, но я воспринимала это как проявление заботы.
Потом забота превратилась в инструкции. Как правильно жарить котлеты, как стирать Игорю рубашки, сколько времени я могу задерживаться после работы. Мой джип ей сразу не понравился.
— Девке с машины крышу сносит, — говорила она при Игоре, не стесняясь. — Сядет в свое корыто и мчится, как королева. А у нас в роду женщины пешком ходили, зато мужиков берегли.
Игорь сначала смеялся, обнимал меня за плечи:
— Не слушай маму. Ей бы в прошлый век.
Но однажды вечером, когда мы вернулись из салона, где я оформляла страховку, он неуверенно сказал:
— Может, перепишем машину на меня? Чтоб в семье все на одном человеке. Так проще. Вдруг что — отвечать будет один. Ты все равно за рулем почти не ездишь.
Я тогда только вздохнула, усталая после смены. В коридоре пахло мокрыми куртками, сын — еще маленький — играл с машинками, вырисовывая на линолеуме целые города. Я подписала бумагу, даже не вчитавшись. В голове вертелось: «Свой человек, муж, какая разница, на кого оформлено».
Разница оказалась огромной.
Со временем Игорь перестал читать стихи. Он стал считать. Мои часы работы, мои звонки подругам, мои покупки. Зарплату я начала приносить домой и класть в его руки, потому что так «удобнее планировать». Он фыркал, когда я задерживалась на педсовете, проверял телефон, если я уходила к однокурсницам. Варвара к тому моменту уже распоряжалась нашей жизнью, как старшая медсестра в палате: кто во сколько ест, во что одевается наш сын, какие книжки можно, а какие «слишком умные».
Я почти перестала ездить на джипе. Иногда тайком, когда они с Игорем уезжали к его друзьям, брала ключи, садилась за руль и просто стояла во дворе, слушая, как гудит мотор. Это был мой маленький, спрятанный от всех остров.
— Ты еще здесь? — голос Варвары вернул меня на холодную кухню. — Кстати, ты к школе-то как теперь? Пешочком походишь. Полезно. Гордыня пройдет.
Она снова засмеялась, и мне показалось, что этот смех пахнет нафталином и чем-то прогорклым.
— Что с машиной? — спросила я прямо.
— Сын перегнал, куда надо. В надежное место. Пока суд разберется, уже все станет по уму. Так что привыкай к своим ножкам, фифа.
Связь оборвалась. Я еще немного посидела, слушая, как в батареях булькает вода. Потом поднялась, накинула пальто, взяла папку с документами — хотела заехать к знакомому юристу после школы. В подъезде пахло мокрым железом и чужими ботинками. Я спустилась, толкнула тяжелую дверь, вышла во двор.
Моего джипа не было.
На том месте, где он всегда стоял — чуть в стороне, под одинокой рябиной, — чернел прямоугольник талого снега. На краю отпечатались свежие следы шин. Я подошла ближе, провела ладонью по мокрому асфальту, словно надеясь нащупать металл.
В груди поднялась паника — липкая, как холодный сироп. Я дрожащими пальцами набрала номер Игоря — гудки, тишина. Набрала Варвару.
— А, уже заметила, — она даже не поздоровалась. — Я ему сказала: забирай быстрее, а то она еще что-нибудь учудит. Машина у меня в гараже. Надежно, не переживай.
— Вы не имеете права, — слова давались тяжело, как будто каждая буква была камешком.
— Право? — она захохотала громче. — Ты мне про право будешь? Это ты в нашем доме лишняя. Походит пешком — поймет, где место. Все, мне некогда.
Когда я вернулась домой, в коридоре на меня из зеркала смотрела усталая женщина с красными глазами и неровным пробором. Я сняла пальто, подошла к старому шкафу, выдвинула нижний ящик. На дне, под стопкой ненужных конспектов, лежала папина папка — синяя, немного потертaя.
Запах старой бумаги ударил в нос — смесь типографской краски и времени. Я раскрыла ее и стала перебирать файлы. Свидетельство о наследстве. Завещание, где четко написано: «Денежные средства завещаю дочери Алене». Квитанция из автосалона, договор купли-продажи, платежное поручение с моего личного счета, открытого еще до брака. И дальше — наше с Игорем брачное соглашение: пункт, где сказано, что имущество, приобретенное на мои наследственные деньги, принадлежит только мне.
Руки перестали дрожать. Вместо паники пришло что-то твердое, холодное, как зимний лед на реке.
Я позвонила Лене, своей однокурснице, которая после филфака ушла в юристы. Она долго слушала, молчала, только иногда тяжело вздыхала.
— Лен, — наконец сказала она, — это не просто семейная ссора. Тут много нарушений. Приезжай ко мне вечером с документами. И еще: напиши сейчас заявление в полицию о незаконном завладении машиной. Пусть хотя бы зафиксируют.
В отделении пахло пылью, старым линолеумом и крепким кофе из дешевого автомата. В коридоре кто-то спорил, хлопала дверь. Следователь — мужчина средних лет с усталым лицом — листал мои бумаги, постукивая ручкой по столу.
— Семейное, — протянул он. — Вы разводитесь, он вывез имущество… Разберетесь в суде.
— Это моя машина, — я старалась говорить спокойно. — Куплена на мои наследственные деньги. И брачное соглашение есть. Он оформил ее на себя, нарушив условия. Теперь спрятал.
Следователь покосился в монитор.
— От вашего мужа уже поступили объяснения. Он предоставил расписки, что якобы использует автомобиль в расчетах по своим делам. Мол, машина обеспечивает какие-то обязательства.
Я прикусила губу.
— Эти расписки он мог написать сам. Или с кем-то договориться.
— Вот поэтому и надо разбираться, — пожал плечами он. — А у нас, знаете ли, не один такой случай. Но заявление я приму.
Я вывела свое имя под сухими строками протокола и почувствовала странное облегчение, будто поставила подпись не только под бумагой, но и под решением: больше не молчать.
Дальше началась длинная, вязкая череда дней. Я бегала по инстанциям, брала выписки из банка, искала людей, которые знали моего отца и могли подтвердить, что он покупал машину именно для меня. Нотариус перелистывал пожелтевшие журналы, ставил печати; принтеры в разных учреждениях чихали и выплевывали листы, покрытые моим именем.
Дома было тяжелее всего. Сын-подросток, мой когда-то смешной мальчик с машинками, теперь смотрел на меня чужими, настороженными глазами.
— Папа говорит, что ты хочешь у него все отнять, — бросал он через плечо, не снимая наушников. — И вообще, ты сама виновата. Ты его достала.
Однажды он собрал рюкзак и уехал на выходные к бабушке. Вернулся пахнущий чужим стиральным порошком и новыми установками: перестал садиться со мной за один стол, перестал просить помощи с уроками. Варвара работала аккуратно, словно шлифуя каждую щель между нами.
Игорь тоже не терялся. То неожиданно отключалась вода «по его заявке в управляющую», то на лестничной площадке пропадала лампочка, и он невинно разводил руками: «Сэкономим». То в общий чат дома прилетало его сообщение о том, что «некоторые жильцы» ведут себя неподобающе, намекая на меня. Я чувствовала — он выдавливает меня из этих стен маленькими, но регулярными уколами.
Я устроилась на вторую работу — онлайн-репетиторство по литературе. По вечерам в нашей тесной кухне, где пахло тушеными овощами и чернилами, я подключалась к ноутбуку и разговаривала с подростками из разных городов о Чехове, Платонове, Цветаевой. Иногда, отключая связь, ловила на себе удивленный взгляд сына: мама, оказывается, еще кому-то интересна.
Ночами, когда они уже спали, я садилась за стол, доставала тонкую книжку с правилами дорожного движения. Желтые страницы пахли свежей типографской краской. Я чертила в тетради перекрестки, выписывала знаки, повторяла, как заклинание: «Предоставить преимущество». Я готовилась к экзамену, которого когда-то испугалась, потому что Игорь смеялся:
— Да ты за руль сядешь — и сразу в столб.
Теперь мне нужно было сесть и поехать. На своей, законно оформленной машине. Когда-нибудь.
К концу зимы папка с моими документами распухла, как набухшая от талой воды земля. Лена помогла оформить заявление не только о незаконном завладении имуществом, но и о возможном мошенничестве со стороны Игоря и его матери. Мы сидели у нее в кабинете, где пахло дорогой бумагой и мятным чаем, и я ставила подписи одну за другой, чувствуя, как внутри выстраивается позвоночник, которого так не хватало все эти годы.
— Сейчас подадим ходатайство, — сказала Лена, — и я добьюсь выезда наряда к гаражу твоей свекрови. Если машина там — зафиксируют. Потребуем эвакуацию до разбирательства. Ты готова?
Я кивнула. Готова.
Когда она вышла в коридор звонить, я смотрела на свои руки. На безымянном пальце еще поблескивало обручальное кольцо — тонкий круглый след прошлой жизни. Я медленно сняла его и положила в карман. Металл показался неожиданно легким.
Вечером, уже дома, мы с Леной созвонились по видеосвязи. Она сообщила, что наряд и эвакуатор уже направлены к гаражам, где у Варвары был ее «надежный» бокс.
— Позвони ей, — сказала Лена. — Включи громкую связь. Пусть говорит все, что думает. Это тоже потом пригодится.
Я набрала знакомый номер. В комнате было тихо, только часы на стене отстукивали секунды, пахло жареным луком и лекарственной ромашкой — я ставила заварник, чтобы хоть как-то успокоить желудок.
— Слушаю, — голос Варвары был самодовольным, вязким.
— Варвара Ивановна, — я включила громкую связь, положила телефон на стол. — Хотела уточнить: машина все еще в вашем гараже?
— А где же ей быть, — усмехнулась она. — У меня под замком. Не переживай, я о ней лучше забочусь, чем ты. Тебе она все равно не нужна, вон, ножки у тебя есть. Походишь — отпустит твоя гордыня.
Я провела пальцем по краю стола, чувствуя шероховатость лака.
— Знаете, — сказала тихо, но отчетливо, — сегодня мы обе поменяем обувь. Я впервые выйду в мир своими ногами. А вы узнаете, как это — ходить по судам.
Она хотела что-то резкое ответить, уже набрала воздух, но в тот момент где-то вдалеке протянулись знакомые звуки. Сначала глухо, будто через вату, потом громче — резкий вой сирен. Они надрывались на морозном воздухе, приближались, и у меня по спине побежали мурашки.
Я посмотрела в окно. Над серыми домами отражался синий свет проблесковых маячков.
Сирены выли все ближе, их вой дрожал в стеклах, будто кто-то ногтями проводил по тонкому льду. На том конце провода Варвара Ивановна фыркнула:
— О, слышу-слышу. Это тебя уже в психушку едут забирать? Походишь пешком, фифа, может, мозги на место встанут.
Я молчала, глядя, как по побелке на потолке ползет синий блик. В кухне чуть подгорел лук, запах стал терпким, въедливым, как ее голос.
— Варвара Ивановна, — сказала я медленно, — это не за мной. Это к вам.
Она рассмеялась так громко, что хрип в трубке зазвенел.
— Ой, не смеши! Ко мне? За моим гаражом в очередь выстроились, что ли?
В этот момент за ее спиной что-то глухо загрохотало. Сквозь динамик прорезался другой, чужой голос:
— Гражданка, откройте, пожалуйста, ворота. Полиция. Эвакатор уже подъехал.
Хохот Варвары оборвался на полуслове, превратился в какой-то свист. Я слышала, как она роняет на землю, видимо, связку ключей, как бормочет: «Сейчас, сейчас…» — а другой голос, строгий, без привычного для меня заискивания, повторяет:
— Документы на автомобиль предъявите. И на гараж.
Я сжала телефон так, что побелели костяшки. Сердце стучало где-то в горле. Лена уже ждала меня внизу, в машине, но я не могла оторваться от этого чужого, неожиданно правдивого спектакля за границей провода.
— Это семейная машина! — вдруг взвизгнула Варвара. — На сына оформлена! Невестка моя… бывшая… она… у нее с головой…
— Проверим, — спокойно ответил полицейский. — Назовите VIN.
Она запнулась. Стала шептать в сторону: «Где тут эти цифры, черт бы их…» Я услышала, как щелкает замок, как скрипят тяжелые ворота, как в морозный воздух выдыхает железом открытый бокс.
— Не сходится, — спустя паузу произнес второй голос. — В базе собственник другой. Машина проходила регистрацию по иным документам.
Я встала так резко, что стул отъехал и жалобно скрипнул. На плите шипела сковорода, пахло пережаренным маслом, на столе остывал чай с ромашкой. Весь этот домашний мир казался декорациями, нарисованными гуашью.
— Я сейчас буду у гаражей, — выдохнула я в трубку, хотя Варвара меня уже не слушала, что-то сбивчиво объясняя полицейским.
Дорогу до ее двора я не помню. Только серый снег по обочинам, как несвежая вата, и Ленины руки на руле, с тонким серебряным кольцом, которое блестело при каждом повороте.
— Помни, — говорила Лена, не отрывая взгляда от дороги, — ты не просишь. Ты предъявляешь. Машина куплена на твои средства. Договор дарения от отца, платежки — все у нас. Говоришь спокойно и только по сути.
Во дворе уже толпились соседи, как на спектакле: пуховики, цветные шапки, дыхание клубится паром. Между ними, как яркие пузыри, вспыхивали экраны телефонов. Эвакуатор стоял у рядов гаражей, чуть накренившись, его платформа поблескивала инеем. Рядом — полицейская машина с включенными мигалками, синий свет размазывался по ржавым дверям боксов.
Варвара стояла, вцепившись руками в свой пуховик. Лицо ее было красным, распухшим, как вареная свекла. Увидев меня, она дернулась, будто я ударила ее.
— Ты посмотри, кого принесло! — заорала она. — Это она все устроила! Она… она моего сына без копейки оставит!
Полицейский повернулся ко мне:
— Вы Алена? Заявление ваше?
Я кивнула и протянула папку. Пахло бумагой и морозом. Кончики пальцев тут же занемели.
— Тут договор дарения средств от моего отца, — голос мой вдруг стал твердым, почти чужим. — Вот оригиналы платежных документов за автомобиль. И копии регистрационных бумаг. Там указано, что машина приобретена мной до брака, на личные средства.
Лена рядом уже достала из своей строгой сумки еще один пакет.
— А здесь, — добавила она, — заявление о возможных мошеннических действиях, поддельных расписках и попытке незаконно завладеть имуществом. Прошу приобщить.
Варвара дернулась:
— Какие еще поддельные расписки?! Это Игорь… это он… Я ничего не знаю!
Ее голос сорвался на визг, потому что в этот момент в ворота двора, чуть не снеся облезлую краску, влетела знакомая машина. Игорь выскочил, даже дверь не захлопнув. Без шапки, с растрепанными волосами, с таким лицом, каким я его помнила только в самых тяжелых ссорах.
— Ты с ума сошла?! — он буквально подскочил ко мне, так близко, что я почувствовала запах его дорогого одеколона, смешанный с потом и металлом. — Убери заявление. Сейчас же. Я все решу. По-человечески.
— По-человечески — это как? — Лена встала чуть вперед, как щит. — Опять «семейная договоренность без свидетелей»?
Игорь швырнул на капот полицейской машины какие-то бумаги — потрепанные листы, с торчащими углами.
— Вот расписки! — кричал он. — Она мне должна! Машину мы купили на общие деньги, оформляли через партнера, чтобы… ну, чтобы налоги… Короче, это наше общее имущество! А она хочет все загрести!
Слово «налоги» повисло в морозном воздухе, как чужой, посторонний запах. Соседи переглянулись. Один из полицейских, тот, что был постарше, медленно поднял с капота бумажки, пробежался глазами, хмыкнул.
— Здесь явные признаки подделки, — сказал он. — И схемы ухода от обязательных платежей. Вы сейчас при свидетелях это подтверждаете?
Игорь побледнел, как мел. Шум двора стал гуще, кто-то вполголоса произнес: «Вот тебе и примерный бизнесмен…», кто-то шепнул: «А мать его как хвалилась…»
— Вы не имеете права! — Игорь рванулся к эвакуатору, схватился за трос, будто мог удержать весь этот металлический мир своими руками. — Никто не заберет мою машину!
— Машина будет изъята как вещественное доказательство, — четко сказал полицейский. — До выяснения всех обстоятельств.
Он сделал знак водителю эвакуатора. Тот опустил платформу, заскрипели металлические петли, холодный воздух прорезал запах машинного масла. Мой джип, аккуратно припаркованный в чужом гараже, медленно пополз вверх, колеса задрожали на морозе.
Варвара вдруг заголосила, уже не на меня, а на весь двор:
— Не позорьте семью! Люди смотрят! Опустите! Я все верну, слышите? Аленка, ну ты же умная девочка, давай договоримся…
Ее «умная девочка» прозвучало так фальшиво, что меня даже передернуло. Я вспомнила, как она этим же тоном говорила: «Походишь пешком — поймешь свое место».
— Поздно договариваться, — сказала я и сама удивилась, насколько спокойным вышел голос. — Я отказываюсь от любых тайных договоренностей. Все будет через суд. Официально.
— Ты же без нас пропадешь! — прошипел Игорь, пытаясь шагнуть ближе, но полицейский встал между нами. — Я тебя из квартиры выкину. Сына не увидишь. Я тебе такое устрою…
— Агрессию и угрозы зафиксируйте, пожалуйста, — громко сказала Лена, так, чтобы слышал весь двор. — А по поводу подделки документов и схем с имуществом… Уголовный кодекс у нас строгий. Там несколько статей тянут.
Соседи перестали шептаться. Они просто смотрели. Снимали на телефоны. Образ «успешного предпринимателя и заботливого сына», которого так старательно строили Игорь и его мать, трещал на глазах, как старая штукатурка.
Меня чуть качнуло, когда джип окончательно встал на платформу. Синий свет мигалок скользнул по его лобовому стеклу и на секунду ослепил. Я вдруг ясно поняла: это уже не символ их власти надо мной. Это просто металлическая коробка на колесах, которая поедет туда, куда скажут законы, а не чья-то прихоть.
Потом были долгие месяцы. Залы судов, пахнущие старой бумагой и чем-то известковым. Двери, которые хлопают слишком громко. Варвара в своих лучших платках, но уже без прежней уверенности в глазах. Свидетели, которые путались в показаниях. Документы, где всплывали странные схемы оформления квартир на дальних знакомых. Отчеты по фирме Игоря, в которых вспенивались «серые» платежи, фиктивные обязательства, странные переводы.
Часть имущества неожиданно для них была арестована. Их «семейный клан» трещал, как старая лодка на волнах. Родственники, еще недавно радостно елкавшие на праздниках, стали внезапно заняты и недоступны. Телефон Варвары, по ее словам, «умолк от неблагодарности».
На одном из заседаний судья, поправив очки, зачитал решение: автомобиль признать моей личной собственностью и вернуть. Я только кивнула. Слез не было. Было тихое, упрямое: «Так и должно быть».
Игорь в итоге получил условный срок. Еще был запрет занимать руководящие должности. Для него это прозвучало почти как приговор жизни: он всегда любил быть главным, сидеть во главе стола, раздавать указания. Варвара перестала быть «серым кардиналом» — так за глаза называли ее даже родня. Теперь от нее дистанцировались: никто не хотел, чтобы их фамилия всплыла рядом с ее схемами.
Самым тяжелым оказался не приговор, а коридор перед одним из заседаний. Узкий, с облупленными стенами, запахом мокрой одежды и дешевого мыла. Сын сидел на жестком стуле, держа в руках рюкзак. Он смотрел на отца, который ходил туда-сюда, как загнанный зверь в клетке.
Когда из зала вышли приставы и позвали нас, Игорь вдруг сорвался. Подскочил ко мне, сжал плечи:
— Это ты все разрушила! Семью, бизнес, репутацию! Я тебя ненавижу! Слышишь?!
Он дернулся так, будто собирался ударить. Приставы среагировали мгновенно, оттащили его, где-то рядом вскрикнула Варвара. Люди в коридоре отпрянули к стенам, кто-то схватился за рот.
Я почувствовала, как рядом со мной кто-то встал. Теплое, знакомое плечо. Сын. Он молча встал между мной и отцом. Так, как я когда-то вставала между ним и Игорем, принимая на себя крики.
— Хватит, пап, — сказал он неожиданно взрослым голосом. — Хватит орать на маму. Я все вижу.
Потом, уже дома, он сидел на краю моей кровати, ковыряя край покрывала.
— Мам, — он говорил медленно, будто пробуя слова на вкус, — прости, что я… верил вам. Ну, ему и бабушке. Про тебя. Что ты забираешь у нас все. Я… просто мало что понимал.
Я потрогала его волосы, уже не мальчишеские, а жесткие, подростковые.
— Ты ничего мне не должен, — ответила я. — Ты ребенок. Твоя задача была — верить взрослым. То, что ты сейчас видишь и делаешь выбор сам, — вот это важно.
Прошел год. Ромашковый чай на моей кухне теперь пах по-другому — свободой, наверное. По вечерам ко мне приходили девочки с тетрадями и блестящими глазами. Мы садились за стол, на котором когда-то лежали мои собственные заявления и справки, и писали тексты — о границах, о свободе, о том, как не стесняться своего голоса. Я объясняла им, как важны свои правила дорожного движения в жизни: где знак «кирпич», а где «главная дорога» — твоя, а не чья-то навязанная.
Иногда я спешила в кризисный центр, где женщины с потухшими глазами и сжатыми кулаками рассказывали свои истории. Я слушала, задавала вопросы, помогала составлять планы ухода, жалоб, заявлений. И всякий раз, выходя на улицу, чувствовала, как у меня за спиной будто вырастают невидимые крылья: я не просто выбралась сама, я подставляю плечо тем, кто еще идет по этому голому, страшному льду.
Джип стоял во дворе, чистый, чуть поблескивающий на солнце. Он перестал быть символом контроля. Теперь это был просто инструмент — чтобы отвезти подростков на экскурсию, довезти до кризисного центра очередную женщину, которая боится ехать одна, и однажды — осуществить давнюю мечту сына.
— Мам, а давай на море, — сказал он как-то вечером, лениво крутя в руках книгу. — На машине. Без турагенств, без всего. Просто поедем.
Я села за руль, положила ладони на знакомый кожаный обод. Руки не дрожали. Права лежали в бардачке, уже слегка потертые от постоянного использования.
Мы ехали по трассе, и ветер свистел в приоткрытое окно, принося запах мокрого асфальта и сосен. Когда проезжали район, где тянулись те самые гаражи, я невольно сбросила скорость. На дверях бокса Варвары висела свежая табличка «Продается». Краска на буквах еще блестела.
— Смотри, — тихо сказала я, кивая туда.
Сын мельком глянул и пожал плечами:
— Пускай продают. Это не наша история больше.
На вершине прибрежного обрыва мы остановились. Внизу шумело море, пахло солью и чем-то металлическим, как в том дворе, когда увозили мою машину. Дорога уходила дальше, петляя между холмами и линией горизонта.
Я думала о том, как когда-то меня заставили «походить пешком» — и в буквальном, и в переносном смысле. Лишили опоры, заставили считать каждый шаг, просить разрешения на любой поворот. Но именно этот долгий путь без машины, без мужа и без свекровиного одобрения сделал меня достаточно сильной, чтобы сесть за собственный руль — и ехать туда, куда выберу сама.