Людмила застегнула чемодан и посмотрела на мужа. Четыре года совместной жизни уместились в один взгляд — и в этом взгляде не было ни слёз, ни упрёков. Только усталость.
— Ты куда это собралась? — Геннадий стоял в дверях спальни. — Что за представление?
— Никакого представления. Ты прав — это твой дом. А у меня есть свой.
Но до этого момента оставалось ещё пять недель. Пять недель, которые перевернули всё.
— Гена, я не поняла, это что за машина у ворот стоит? — Людмила выглянула в окно и почувствовала, как холодок пробежал по спине.
— Какая машина? — муж оторвался от телевизора и тоже посмотрел во двор. — А, это... Это Валя с Толиком приехали.
— Какая Валя?
— Сестра моя двоюродная. Ну, из Саратова которая. Я тебе рассказывал.
Людмила напрягла память. Да, что-то такое было. Кажется, один раз за четыре года их совместной жизни Геннадий упоминал какую-то сестру, которая в детстве за ним присматривала, пока родители на смене были. Но чтобы вот так, без звонка, без предупреждения, заявиться в чужой дом?
— А почему ты мне не сказал, что они едут?
— Так я сам не знал, — развёл руками Геннадий. — Валя позвонила только вчера вечером, сказала, что проездом будут. Ты уже спала, не хотел будить.
В дверь позвонили — настойчиво, требовательно.
Людмила была замужем второй раз. С первым мужем прожила восемнадцать лет, вырастила сына, а потом муж просто собрал вещи и ушёл к молодой коллеге. Без скандалов, без объяснений. Просто однажды вечером сказал, что устал и что жизнь проходит мимо.
— Квартиру разменяем, сын уже взрослый, как-нибудь разберёмся, — бросил он тогда.
Людмила не стала унижаться и выяснять отношения. Подписала бумаги, получила свою долю и переехала в маленькую квартиру на окраине. Одна комната, кухня, совмещённый санузел. Думала, что это конец. Что в пятьдесят два года никакой личной жизни уже быть не может.
А потом появился Геннадий.
Познакомились в санатории, куда Людмила поехала подлечить спину после многолетнего сидения за компьютером в бухгалтерии. Он был вдовцом пятидесяти пяти лет, жил один в частном доме в пригороде, работал мастером на заводе. Простой, надёжный, немногословный. Людмиле показалось, что наконец-то судьба ей улыбнулась.
Через полгода она переехала к нему. Свою квартиру сдала, но Геннадию об этом не сказала. Почему — сама не знала. Может, хотела иметь запасной вариант. Может, просто не нашла момента признаться. А потом уже как-то неудобно стало.
— Людмила! — в прихожую вошла крупная женщина лет шестидесяти в ярко-розовой куртке и с двумя огромными сумками. — Генка столько про тебя рассказывал!
За её спиной стоял худощавый мужчина, который молча втаскивал ещё три баула.
— Здравствуйте, — сказала Людмила. — Проходите.
— Какой у вас дом хороший! — Валентина уже шла по коридору, заглядывая во все комнаты. — Генка, а ты молодец, хозяйственный стал. Помнишь, как я тебе нос вытирала, когда тётя Нина на ночные смены уходила? Ты ещё такой маленький был, всё за мной ходил.
Геннадий смущённо улыбнулся. Людмила заметила, как потеплел его взгляд. Понятно, родственные чувства, воспоминания детства. Но всё равно внутри шевельнулось что-то неприятное.
— Вы надолго к нам? — спросила она, стараясь говорить ровно.
— Да мы проездом, — махнула рукой Валентина. — На пару дней буквально. Толик на работу устраивается в областной центр, вот и решили по пути к Генке заскочить. Сто лет не виделись.
Пара дней. Это можно пережить. Людмила выдохнула.
— Располагайтесь в гостевой комнате, — сказала она. — Я сейчас ужин приготовлю.
— Да не беспокойся! — Валентина уже открывала холодильник. — Мы с собой привезли. Толик, доставай банки! Огурчики свои, помидорчики, сало домашнее. И бутылочка есть, за встречу выпьем.
На столе появилась литровая бутылка мутноватой жидкости.
— Настойка своя, на черносливе, — гордо объявила Валентина. — Генка, помнишь, как отец мой делал? Вот по его рецепту.
Людмила хотела сказать, что не пьёт крепкое, что вообще-то у неё давление, что она устала после работы и хотела просто тихо посидеть с мужем перед телевизором. Но промолчала.
Ужин затянулся до полуночи. Валентина говорила без остановки, вспоминая какие-то истории из детства Геннадия, от которых тот краснел и отмахивался. Толик молчал и методично опустошал бутылку. Людмила сидела с застывшим лицом и считала минуты.
— А у вас тут баня есть? — вдруг оживилась Валентина. — Генка, затопи завтра! Я косточки попарю, а то в поезде все бока отлежала.
— Затоплю, — кивнул Геннадий.
Людмила посмотрела на мужа. Он что, серьёзно? Баня — это её пространство. Она сама её обустраивала, сама травы для веников собирала, сама составляла расписание, когда топить. А тут — затопи для людей, которых видишь второй раз в жизни?
Но опять промолчала. Два дня. Всего два дня.
На следующее утро Людмила проснулась от грохота на кухне. Часы показывали семь утра. Суббота. Единственный день, когда можно было поспать.
— Разбудила? — Валентина стояла у плиты в халате Людмилы. В её любимом махровом халате с вышитыми ромашками, который ей подарила дочь подруги. — Я тут яичницу решила пожарить. А халат твой взяла, свой не нашла в сумках. Ничего?
— Ничего, — ответила Людмила, хотя внутри всё сжалось.
День прошёл в суете. Валентина распоряжалась, будто была здесь хозяйкой. Отправила Геннадия топить баню, хотя он собирался заняться машиной. Перебрала все банки с вареньем в кладовке, громко комментируя каждую. Нашла в шкафу старые фотоальбомы и три часа рассматривала их, то и дело восклицая: «А это кто? А это где?»
Толик весь день просидел на диване, переключая каналы и оставляя после себя крошки от печенья.
Людмила терпела. Два дня. Осталось полтора.
Вечером, когда гости ушли в баню, она зашла в ванную. И замерла.
На полочке с её косметикой стояли чужие баночки. Её крем для лица был открыт и явно использован. На расчёске — чужие волосы. В воздухе висел запах приторных духов, от которых сразу заломило в висках.
— Гена, — позвала она мужа. — Можно тебя на минуту?
Геннадий вошёл в ванную и непонимающе посмотрел на жену.
— Ты видишь это? — Людмила показала на полочку. — Твоя сестра пользуется моей косметикой. Моей расчёской. Моим халатом. Она распоряжается на моей кухне. Она командует в моём доме.
— Люда, она же не со зла, — начал Геннадий. — Просто человек такой, открытый, без церемоний.
— Без церемоний — это когда в гости без предупреждения. А это уже за гранью.
— Потерпи ещё день. Завтра уедут.
Но завтра они не уехали.
— Людмила, тут такое дело, — Валентина остановила её утром в коридоре. — Толику на работу только через неделю выходить, а снимать жильё — дорого. Мы тут у вас ещё поживём немного, ладно? Гена сказал, что не против.
— Гена сказал? — Людмила почувствовала, как пол уходит из-под ног. — А меня спросить?
— Так это же его дом, — удивилась Валентина. — Он хозяин. А ты... ну, жена, конечно, но дом-то его.
Людмила нашла Геннадия в гараже.
— Ты им разрешил остаться на неделю? — спросила она, стараясь говорить спокойно.
— Люда, ну куда им деваться? — Геннадий даже не поднял глаз от мотора. — Денег у них нет на съёмное жильё. А Валя мне в детстве как мать была. Не могу я её выставить.
— А меня ты можешь? Ты понимаешь, что я себя чужой чувствую в собственном доме?
— Это мой дом, — вдруг жёстко сказал Геннадий. — И я решаю, кто в нём живёт.
Людмила молча развернулась и ушла.
Неделя превратилась в две. Потом в три.
Толик так и не вышел на работу — оказалось, что вакансию уже заняли. Валентина и не думала искать другие варианты. Она обосновалась в доме так, будто жила здесь всегда.
Людмила перестала спать. По ночам лежала, глядя в потолок, и слушала, как за стеной храпит Толик. Утром вставала с тяжёлой головой, шла на работу, а вечером возвращалась в дом, который перестал быть её домом.
Однажды она открыла шкаф и не нашла своего любимого шарфа. Кашемирового, тёмно-синего, который купила себе на день рождения.
— Валя, вы не видели мой шарф? — спросила она. — Синий, мягкий.
— Этот? — Валентина даже не смутилась. — Я его племяннице отправила в посылке. Он же старый совсем, думала, тебе не нужен.
— Старый? Я его год назад купила! За девять тысяч!
— Да ладно тебе, — отмахнулась Валентина. — Подумаешь. Гена тебе новый купит.
Людмила стояла посреди комнаты и чувствовала, как что-то внутри неё ломается. Не шарфа было жалко. Жалко было себя. Того, во что она превратилась за эти недели. Терпеливую, молчаливую, бесправную приживалку в доме собственного мужа.
Вечером она дождалась, когда Геннадий сядет перед телевизором.
— Гена, нам надо поговорить.
— Опять про Валю? — он даже не повернулся. — Люда, ну сколько можно? Они скоро уедут.
— Когда скоро? Прошёл месяц. Они и не собираются никуда уезжать. Твоя сестра распоряжается моими вещами, отправляет мою одежду каким-то родственникам, пользуется моей косметикой...
— Мелочи это всё.
— Для тебя мелочи. А для меня — нет. Я хочу, чтобы они уехали. Сегодня.
Геннадий наконец посмотрел на неё. В его глазах было раздражение.
— Людмила, это мой дом. И моя сестра. Ты здесь живёшь, потому что я тебя пустил. Так что не командуй.
И тогда всё стало ясно.
Людмила кивнула. Спокойно прошла в спальню. Достала из шкафа чемодан и начала складывать вещи.
— Ты куда это собралась? — Геннадий стоял в дверях. — Что за представление?
— Никакого представления. Ты прав — это твой дом. А у меня есть свой.
— Какой свой? У тебя же ничего нет.
— Есть. Квартира в городе. Маленькая, но своя. Я её сдавала всё это время. Теперь буду жить сама.
Геннадий опешил. Валентина, которая слушала за дверью, охнула.
— Ты мне врала четыре года? — процедил он.
— Врала. Как и ты мне. Ты говорил, что я для тебя главная. Что мы — семья. Что всё решаем вместе. А на деле я для тебя — обслуга. Которую можно потеснить ради двоюродной сестры.
— Людмила, да вы что! — всплеснула руками Валентина. — Мы же уедем скоро, честно! Толик завтра на собеседование пойдёт!
— Уже не важно, — Людмила застегнула чемодан.
Она вызвала такси и уехала, не оглядываясь.
Две недели Геннадий не звонил. Людмила и не ждала. Она вернулась в свою маленькую квартиру, попросила жильцов съехать, сделала генеральную уборку и впервые за долгое время выспалась.
Странное это было чувство — снова оказаться в четырёх стенах, где всё принадлежит только тебе. Где можно поставить чашку на любую полку. Где никто не возьмёт твой халат. Где тишина — не пустота, а покой.
Потом он всё-таки позвонил.
— Люда, они уехали, — сказал глухо. — Ещё и денег попросили на дорогу. Двадцать тысяч. Я понял... Ты была права.
— И что теперь?
— Возвращайся. Пожалуйста. Дом без тебя пустой.
— А я без этого дома — целая, — ответила Людмила. — Знаешь, Гена, я много думала. Ты выбрал сестру. Это твоё право. Но и у меня есть право — выбирать, где и с кем мне жить.
— Люда, ну прости. Погорячился. Валя детство напомнила, я и растерялся.
— Дело не в Вале. Дело в том, что для тебя я — никто. Приживалка в твоём доме. Я так больше не хочу.
Они помолчали. В трубке потрескивало, и Людмила слышала его дыхание — тяжёлое, растерянное.
— Так что, всё? — спросил он наконец.
— Не знаю, — честно ответила она. — Мне нужно время. Подумать, чего я хочу на самом деле. Может, мы встретимся. Поговорим нормально. Но жить у тебя я больше не буду. Если будем вместе — то на равных. Или никак.
— Когда встретимся?
— Я позвоню.
Людмила положила трубку и подошла к окну. За стеклом моросил дождь, и город казался серым и размытым. Но внутри было спокойно. Так спокойно, как не было уже давно.
Она стояла в своей квартире. На своей земле. И впервые за долгое время точно знала: здесь она — хозяйка. И это уже никто не отнимет.