Последние лучи осеннего солнца робко пробивались сквозь идеально вымытую окна моей гостиной. Я, Маргарита, закончила раскладывать салфетки на столе, отодвинула вазу с хризантемами на сантиметр вправо и замерла, осматривая результат. Все было безупречно. Чисто, уютно и пахло свежей выпечкой. Первый официальный визит свекрови в нашу с Алексеем квартиру должен был стать тем самым событием, которое окончательно скрепит нашу семью. Мы живем вместе уже год, но Людмила Петровна ни разу не была у нас, предпочитая принимать нас в своем царстве-государстве, где каждый стул знал свое место.
На мне было новое платье — элегантное, шерстяное, кашемирового цвета. Я поймала свое отражение в темном экране телевизора: волосы уложены, макияж легкий, подчеркивающий глаза. Я хотела понравиться. Нет, я хотела, чтобы она наконец-то увидела в меня не случайную девушку своего сына, а его жену. Его выбор.
Из спальни вышел Алексей, на ходу поправляя воротник рубашки.
— Ну как? — спросил он, обнимая меня сзади. — Готова к встрече с императрицей?
— Леш, не надо так, — мягко упрекнула я его, хотя сама мысленно называла его маму именно так. — Все будет хорошо. Я старалась.
— Я знаю, — он поцеловал меня в шею. — Ты прекрасно выглядишь. Мама обязательно это оценит.
Его голос прозвучал чуть менее уверенно, чем хотелось бы. В его глазах мелькнула знакомая тень беспокойства, которую я всегда видела, когда речь заходила о его матери. Но тогда я списала это на обычное предвизитное волнение.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел. Мы переглянулись. Алексей сделал глубокий вдох и двинулся открывать. Я осталась стоять посреди гостиной, подобравшись, с самой гостеприимной улыбкой, на какую была способна.
Дверь открылась, и в квартиру вошла она. Людмила Петровна. Невысокая, плотная женщина с безупречной осанкой, в дорогом пальто и с сумкой, от которой пахло дорогим парфюмом и старыми деньгами. Она не стала разуваться, прошествовав по моему светлому полу, оставляя за собой мокрые следы, и окинула меня оценивающим, холодным взглядом с головы до ног. Ее глаза, маленькие и пронзительные, будто сканировали меня на предмет брака, и судя по легкой гримасе, его нашли.
— Ну, здравствуй, сынок, — сказала она, протягивая Алексею щеку для поцелуя, даже не взглянув на него. Ее внимание было всецело приковано ко мне.
Алексей засуетился.
— Мама, это Рита! Моя жена. Рита, это моя мама, Людмила Петровна.
Я сделала шаг вперед, все еще улыбаясь.
— Здравствуйте, Людмила Петровна. Очень рада вас видеть в нашем доме. Разрешите помочь, ваше пальто…
Я потянулась к ее пальто, но она проигнорировала мое движение, снова повернувшись к сыну.
— А вы, девушка, чего столпились? — ее голос был ровным, без единой нотки приветливости. — Сумки в прихожей стоят, пальто надо принять. У вас тут сквозняк, сыну моему простудиться недолго. Он с детства горло слабое.
Я почувствовала, как улыбка застывает у меня на лице. «Девушка». «Сыну моему». Меня будто обдали ледяной водой.
— Я… Рита, — выдавила я, чувствуя, как глупо это звучит.
Людмила Петровна наконец-то сняла пальто и бросила его мне в руки, как будто я была вешалкой. Ее взгляд скользнул по моему платью.
— Какая разница. Рита, Фаина… Чай будете подавать или нет? Мы с сыном замерзли в дороге. И поживее.
Она плавно направилась в гостиную, к накрытому столу, и опустилась на диван, как на трон. Алексей стоял в растерянности, глядя то на меня, то на мать. Он нервно улыбнулся.
— Мам, давай мы тебе сначала все покажем, квартиру…
— Что там показывать, обычная однушка, — отрезала Людмила Петровна, осматривая комнату. — Все и так видно. Теснотовато. А ты, Лешенька, садись, отдохни. Я на тебя смотрю, ты устал. Работаешь много, а тут, наверное, и отдохнуть нормально негде.
Я застыла в прихожей, сжимая в руках ее тяжелое, пахнущее чужим парфюмом пальто. Ком в горле мешал дышать. Я видела спину мужа, который уже покорно устроился в кресле напротив дива, и профиль свекрови, которая с материнской нежностью смотрела на него, полностью вычеркнув меня из реальности.
В тот миг, стоя на пороге своей же гостиной, с кучей чужих вещей в руках, я поняла простую и ужасную вещь. Для Людмилы Петровны я не была женой ее сына. Я была обстоятельством. Прислугой. Помехой, которую нужно поставить на место. И война, о которой я даже не подозревала, была только что объявлена. Первый выстрел прозвучал.
Я повесила пальто в шкаф, движения мои были медленными и механическими. Пальцы слегка дрожали. Сделав глубокий вдох, я вошла в гостиную, пытаясь вернуть на лицо подобие гостеприимного выражения.
Людмила Петровна сидела, выпрямив спину, и внимательно изучала полку с книгами. Алексей переминался с ноги на ногу, не зная, куда себя деть.
— Чай уже заварен, — проговорила я, направляясь к кухне. — Сейчас подам.
— Молоко отдельно, — не глядя на меня, бросила свекровь. — Я не терплю, когда его сразу в чай наливают. И сахар в розетке. И проследите, чтобы на чашках не было разводов. Я этого не переношу.
— Хорошо, — тихо ответила я из кухни.
Мои руки сами делали свое дело — расставляли чашки, разливали душистый чай, который я специально купила к ее приезду. А голова гудела от одной мысли: «Проследите… Не терплю… Не переношу…» Она разговаривала со мной языком начальницы, дающей указания нерадивой уборщице.
Я занесла в комнату поднос. Поставила перед Людмилой Петровной чашку с идеально прозрачным фарфором.
— Вам какой чай? — вежливо спросила я. — Здесь черный с бергамотом, а здесь зеленый с жасмином.
Она взяла чашку с черным, поднесла к свету и скривила губы.
— И это вы называете чистотой? — она показала пальцем на едва заметную, воображаемую пылинку на ободке. — Мой сын вынужден пить из такой посуды? Вы что, моющее средство экономите?
Алексей заерзал.
— Мам, да все нормально. Рита прекрасно моет посуду.
— Молчи, Лешенька, ты в этом не разбираешься, — отрезала она, отхлебнув чай. — Суп тоже будем ждать до вечера? Мужчины голодны, им нужна горячая пища, а не эти твои цветочки в вазе.
Я поняла, что проиграла, даже не успев вступить в бой. Суп, разумеется, уже стоял на плите, но я надеялась сначала спокойно выпить чаю, пообщаться. Наивная.
Обед прошел в тягучем, неловком молчании, которое нарушала только Людмила Петровна. Она критиковала все: соль в супе («для мужчины нужно солонее»), размер порции для Алексея («ему нужно больше мяса, он работает»), и даже расположение столовых приборов.
После еды она откинулась на спинку стула и обвела комнату властным взглядом.
— Ну что ж, — произнесла она. — Теперь можно и к порядку навести. Я вижу, здесь нужна твердая рука. Пыль на полке, паутина в углу, полы, я уверена, мыть давно не приходилось. Вы, Рита, после мойки посуды займитесь уборкой. А я пока с сыном отдохну.
Я не выдержала.
— Людмила Петровна, у меня сегодня дедлайн. Мне нужно поработать за ноутбуком. Я фрилансер, у меня…
— Работа? — она фыркнула, будто я сказала что-то неприличное. — Это вы работу называете? Сидишь, в компьютере тыкаешь. А вот руки помыть, полы протереть, мужа накормить — это настоящая работа. Иди, мой, не отвлекайся. Леша, иди сюда, расскажи, как дела на работе.
Алексей бросил на меня взгляд, полный вины и беспомощности, и покорно последовал за матерью на диван. Я осталась стоять посреди кухни, сжимая в руке губку для мытья посуды. Унижение подступало к горлу горьким комом. Я видела его спину — спину человека, который предпочел не заметить, как его жену публично унижают.
Вечером, когда я, измотанная, закончила мыть полы и протирать пыль, Людмила Петровна, не вставая с дивана, объявила:
— Я остаюсь. Погощу недельку. Нужно же наконец привести здесь все в божеский вид и присмотреть за вами как следует. Лешенька, принеси мой чемодан из прихожей.
Я посмотрела на Алексея. Он не сказал ни слова. Он просто пошел за чемоданом. И в этот момент я поняла, что я здесь совсем одна. В моей собственной квартире.
Ночь прошла в беспокойном полусне. Я ворочалась на краю нашей двуспальной кровати, чувствуя спину Алексея холодной и незыблемой стеной. Он притворялся спящим, но по его напряженным плечам я понимала — он бодрствует и избегает разговора.
Воздух в спальне был густым и тяжелым от невысказанного.
Рано утром, едва забрезжил рассвет, я тихо поднялась и закрылась в гостевой комнате, где теперь обитала Людмила Петровна. Вернее, это была моя же комната, мой кабинет, мое единственное личное пространство, теперь захваченное ею. Стояло раскладушка, привезенная Алексеем по настоянию матери, а мой письменный стол был завален ее вещами.
Я села на пол, прислонившись к стене, и обняла колени. Глаза горели от бессонницы и сдерживаемых слез. Ярость, острая и обжигающая, кипела внутри, но не находила выхода. Кричать? Устраивать сцену? Это лишь подтвердило бы ее мнение обо мне как о невоспитанной истеричке. Молчать и подчиняться? Моя собственная гордость восставала против этого.
За дверью послышались шаги, затем голос Людмилы Петровны, бодрый и властный:
— Рита! Вы где? Пора вставать, семье завтрак готовить. Алексею на работу скоро. Не залеживайтесь!
Я стиснула зубы, не отвечая. Пусть думает, что я еще сплю. Я слышала, как она прошлась по коридору, что-то ворча, затем скрипнула дверь в нашу спальню и ее голос смягчился:
— Лешенька, солнышко, вставай. Мама тебе яичницу вкусную сделает.
Через некоторое время до меня донесся запах жареного масла и звуки посуды. Они завтракали без меня. В моей собственной квартире. Меня вычеркнули из утра, как вычеркнули из роли жены.
Я дождалась, когда Алексей уйдет на работу. Он, конечно, не зашел ко мне попрощаться. Я вышла из комнаты только тогда, когда услышала, как хлопнула входная дверь.
Людмила Петровна возлежала на диване с чашкой кофе, листая журнал. Она подняла на меня глаза.
— А, проспались? Наконец-то. Мойте посуду после завтрака. И потом полы нужно еще раз протереть, после вчерашнего вы кое-где разводы оставили.
Я молча прошла на кухню. Гора грязной посуды, тарелки с остатками яичницы, жирная сковорода. Она даже не потрудилась ничего помыть за собой. Я включила воду и взяла в руки губку. И в этот момент что-то во мне щелкнуло. Тихий, но отчетливый внутренний щелчок. Ярость ушла, сменившись леденящим, кристально яным спокойствием.
Я развернулась, вышла на кухню и посмотрела прямо на нее.
— Людмила Петровна, нам нужно поговорить.
Она медленно опустила журнал.
— Говорите, я слушаю. Только покороче, у меня дела.
— Ваше поведение в моем доме неприемлемо. Я не ваша прислуга, и я не позволю вам так с собои разговаривать и указывать, что мне делать.
Она усмехнулась, коротко и презрительно.
— Вашем доме? Это дом моего сына. А вы здесь пока что никто. Жена? Бумажка из ЗАГСа. Так что не учите меня, как себя вести. Пока вы не докажете обратное, ваше место — на кухне.
Я повернулась и ушла обратно в комнату, закрыв дверь. Сердце колотилось где-то в горле. Я сделала это. Я сказала ей. Но это ничего не изменило.
Вечером, когда Алексей вернулся, я ждала его в спальне. Он вошел, вид у него был усталый и виноватый.
— Рит, я знаю, что ты злишься, — начал он, не глядя на меня.
— Злишься? Алексей, твоя мать обращается со мной как с обслуживающим персоналом! Она приказывает мне мыть полы, критикует мою уборку, мое готовку! Она поселилась здесь без спроса!
Он вздохнул, сел на кровать и провел рукои по лицу.
— Она же погостит и уедет, потерпи. Она просто старая, у нее такие взгляды. Она хочет как лучше, помочь нам.
— Помочь? — мой голос дрогнул от неверия. — Унижая меня? Ты слышал, как она со мной разговаривает? Ты видел это? Почему ты ничего не сказал?
Он поднял на меня глаза, и в них я увидела не защитника, а запуганного мальчика.
— Рит, ну не устраивай сцен, — его голос стал умоляющим. — Просто сделай, что она просит, и все успокоится. Она же ненадолго.
Я смотрела на него, и постепенно гнев сменялся чем-то худшим — леденящим разочарованием.
— Я тебе не прислуга, Алексей, — прошептала я, и каждая буква давалась с трудом. — И не собираюсь ею становиться ради спокойной жизни твоей мамы.
Я вышла из спальни, оставив его сидеть в одиночестве. В гостиной Людмила Петровна смотрела телевизор, удовлетворенная улыбка играла на ее губах. Она слышала все. И она знала, что победила. На этот раз.
Но, глядя в ее самодовольное лицо, я вдруг поняла. Договориться с ней невозможно. Убедить Алексея — бесполезно. Силы действительно не равны. Значит, нужно менять стратегию. Открытый бой я проиграла. Значит, нужна осада. Или западня.
Я медленно подошла к раковине, где все еще лежала немытая сковорода, взяла ее и принялась тереть губкой. Но теперь это было не проявление покорности. Это было собирание сил. Каждое движение, стирающее жир с поверхности, было шагом к новому плану. Война только началась, и я только что поняла, что сражаться придется в одиночку. И что драться нужно будет не ее методами, а своими.
Сковорода в моих руках блестела, будто новая. Я вытерла ее насухо, поставила на полку и медленно вытерла руки. Внутри все было холодно и пусто, как после бури, что унесла с собой последние надежды. Я вышла из кухни, не глядя на Людмилу Петровну. Она что-то говорила мне вслед, но я не расслышала слов. Ее голос был просто фоновым шумом, белым шумом моей новой реальности.
Я прошла в спальню. Алексей сидел на краю кровати, его поза выражала такое глубокое уныние, что на мгновение во мне шевельнулась жалость. Но лишь на мгновение. Он поднял на меня глаза, ища прощения, понимания, хоть какого-то знака, что я готова смириться ради мира в доме.
— Рита… — начал он.
— Мне нужно работать, — тихо, но четко прервала я его. — Не беспокой меня.
Я взяла с прикроватной тумбочки ноутбук и вышла, закрыв за собой дверь. В гостиной было невозможно. Мое единственное убежище — это балкон. Небольшой, застекленный, заставленный ящиками с моими прошлогодними цветами. Здесь пахло осенью и пылью.
Я села на старый скрипучий стул, поставила ноутбук на ящик и открыла его. Но вместо рабочих файлов я открыла чистый документ. Вверху я написала: «ПЛАН».
Я не была юристом. Я была копирайтером. Моим оружием всегда были слова. Но сейчас мне нужны были не просто слова, а конкретные, железобетонные аргументы. Закон.
Я начала с простого запроса в поисковике: «Права собственника квартиры». Потом: «Права прописанного человека». Потом: «Может ли свекровь выгнать из своей квартиры». Я погрузилась в чтение. Статьи Гражданского кодекса, комментарии юристов, истории с форумов. Я выписывала самое важное, сверяла, перепроверяла. Мои пальцы быстро бегали по клавиатуре, выводя на экран мое спасение.
Статья 209 ГК РФ. Содержание права собственности.
«Собственнику принадлежат права владения, пользования и распоряжения своим имуществом». Это была моя квартира. Купленная на мои деньги, до замужества. Документы лежали в моей папке в шкафу. Алексей был в ней лишь прописан. Он не имел права никого здесь прописывать без моего согласия. А уж тем более — решать, кто здесь будет хозяйничать. Статья 304 ГК РФ. Защита прав собственника от нарушений, не связанных с лишением владения.
«Собственник может требовать устранения всяких нарушений его права, хотя бы эти нарушения и не были соединены с лишением владения».Людмила Петровна нарушала мое право. Своим присутствием, своими приказами, своим неуважением. Она нарушала мой покой. И я имела полное право потребовать устранения этого нарушения. То есть, попросту говоря, выпроводить ее. Я сидела на балконе несколько часов. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона. Я выключила ноутбук. План был готов. Он был простым, как удар кулаком по столу. Но для его исполнения нужна была не сила, а выдержка. Холодная, стальная выдержка. Я вернулась в квартиру. Людмила Петровна как раз накрывала на стол. Она поставила перед местом Алексея тарелку с густым, наваристым борщом, сметану, свежий хлеб. На мое место была поставлена пустая тарелка и стакан.
— Садитесь, — бросила она мне, как собаке кидают кость. — Борщ на плите, разливайте себе сами. Я не служанка, чтобы за вами прислуживать.
Раньше эти слова обожгли бы меня. Сейчас я лишь кивнула.
— Хорошо.
Я налила себе борщ, села за стол. Алексей украдкой смотрел на меня, ожидая взрыва, упреков, слез. Но я ела спокойно, мои движения были размеренными и плавными.
— Завтра, Людмила Петровна, — сказала я, откладывая ложку, — я планирую генеральную уборку.
Буду мыть окна, возможно, переставлять мебель. Будет много пыли и шума. Хотите, я куплю вам билет на электричку до города? Вы сможете провести день спокойно, сходить в театр, у вас же там подруга живет. Она смерила меня взглядом, полным подозрения.
— Что это вы вдруг так озаботились моим спокойствием? Нет уж, спасибо. Я лучше здесь посижу, присмотрю, как вы моете мои окна. А то еще, не дай бог, разобьете что-нибудь.
— Как знаете, — я улыбнулась ей тонкой, почти невидимой улыбкой. — Но предупредила.
Я встала, отнесла свою тарелку на кухню и начала мыть посуду. Та самая, надоевшая сковорода снова была в моих руках. Но теперь я смотрела на нее иначе. Это был не символ рабства. Это был просто предмет. Часть плана.
Я мыла посуду медленно и тщательно. Людмила Петровна что-то говорила Алексею, хваля борщ и упрекая его в худобе. Я не вслушивалась. Я была занята. В моей голове, как на шахматной доске, выстраивались ходы. Ее ответ был предсказуем. Она ни за что не уйдет. Она должна была почувствовать себя полной хозяйкой. И это было мне на руку.
Пусть думает, что я сдалась. Пусть думает, что ее тактика сработала. Пусть расслабится. Чем выше она заберется на трон, построенный из моего молчания, тем больнее будет падение.
Я закончила с посудой, вытерла руки и прошла в спальню. Алексей снова попытался заговорить.
— Рита, спасибо, что… что ты стараешься.
Я остановилась у двери и посмотрела на него. Прямо, спокойно, без тени прежней боли.
— Я не для тебя стараюсь, Алексей. И не для нее. До свидания.
Я закрыла дверь. Впервые за эти дни не для того, чтобы спрятаться и плакать. А для того, чтобы начать действовать. Хочешь войны, Людмила Петровна? Хорошо. Но правила этой войны установлю я. И по статье 304 Гражданского кодекса Российской Федерации.
Прошло три дня. Три дня внешнего спокойствия и методичного воплощения плана. Я играла свою роль безупречно. Вставала рано, готовила завтрак, молча мыла посуду после каждого приема пищи. На замечания Людмилы Петровны я лишь кивала или коротко отвечала: «Хорошо», «Сделаю», «Как скажете». Я стала идеальной, безропотной тенью в собственном доме.
Алексей нервничал. Он видел, что во мне что-то сломалось, но не мог понять что именно. Он пытался заговорить, шутить, но наталкивался на ровную, вежливую стену. Я не злилась на него. Я просто перестала его замечать как союзника. Он был частью интерьера, таким же, как диван или стол.
Людмила Петровна, напротив, расцветала. Ее уверенность в себе крепла с каждым часом. Мое молчание она приняла за полную и безоговорочную капитуляцию. Ее тон стал еще более снисходительным, приказы — более безапелляционными.
В четвертый день ее визита, ближе к вечеру, раздался звонок в дверь. Я как раз заканчивала мыть пол на кухне.
— Рита, откройте! — скомандовала свекровь из гостиной, даже не сдвинувшись с дивана.
Я подошла, вытерла мокрые руки о фартук — теперь я его носила, это входило в мой образ — и открыла дверь.
На пороге стояла женщина лет шестидесяти, с такой же, как у Людмилы Петровны, безупречной прической и оценивающим взглядом. Я узнала ее со старой фотографии — сестра свекрови, тетя Алексея, Валентина.
— Здравствуйте, — проговорила я, отступая, чтобы впустить ее.
Валентина, не удостоив меня взглядом, прошмягалась в прихожую.
— Люда, я приехала! — громко возвестила она, направляясь в гостиную. — Ох, еле нашла твою хрущевку.
Я закрыла дверь и осталась стоять в прихожей, слушая их радостные возгласы и поцелуи. Теперь их было двое.
— Рита! — снова раздался голос свекрови. — Гостей встречать надо! Пальто примите, тапочки подайте. И чай, конечно. Да поживее!
Я медленно повесила пальто Валентины в шкаф, достала тапочки и понесла их в гостиную. Сестры сидели рядышком на диване, оживленно беседуя. Они замолчали, когда я вошла.
— Вот, — я поставила тапочки на пол.
— Спасибо, милая, — сказала Валентина, наконец-то глядя на меня. Ее взгляд скользнул по моему фартуку и задержался на тряпке для пола, которую я все еще сжимала в руке. — А ты, я смотрю, у Люды в полном подчинении. Молодец. Настоящая хозяйка должна уметь держать дом в ежовых рукавицах.
Я ничего не ответила и ушла на кухню готовить чай. Сквозь приоткрытую дверь доносились их приглушенные голоса.
— Ну как, присмотрелась к ней? — спросила Валентина.
— Да что смотреть-то, — пренебрежительно ответила Людмила Петровна. — Девка как девка. Робкая, тихая. Но послушная, это главное. Руки золотые, все делает. Для Лешеньки в самый раз. Он сильный, ему нужна такая — чтобы под крылом.
Я стояла у плиты и смотрела, как закипает вода. Мое сердце билось ровно и спокойно. Их слова больше не ранили. Они были топливом.
Когда я занесла в гостиную поднос с чаем и печеньем, разговор резко оборвался. Я расставила чашки перед ними. Людмила Петровна с гордостью наблюдала за мной.
— Вот, смотри, — сказала она сестре, — все сама, без слуг управляется. Хоть и не идеально, но старается. Для нашего Лешечки — самое то. Он ведь у меня простой, неприхотливый.
Я поставила последнюю чашку и выпрямилась. Мой фартук был испачкан, волосы выбились из хвоста. Я была воплощением затюканной домохозяйки.
И в этот момент я посмотрела прямо на Людмилу Петровну. Не в пол, не мимо, а прямо в ее самодовольные глаза.
— Людмила Петровна, — сказала я тихим, но абсолютно четким голосом. — Я не прислуга.
В комнате повисла гробовая тишина. Валентина замерла с поднесенным к губам печеньем. Людмила Петровна медленно, как бы не веря своим ушам, поставила чашку на блюдце.
— Что ты сказала? — ее голос стал тише и опаснее.
— Я сказала, что я не прислуга, — повторила я, не отводя взгляда. — Я — хозяйка этой квартиры. И, кстати, согласно Гражданскому кодексу, я имею полное право ограничивать пребывание в своем доме лиц, которые нарушают мой покой и создают невыносимые условия для проживания.
Я сделала небольшую паузу, чтобы мои слова повисли в воздухе, достигли самой сути их понимания.
— А вы, Людмила Петровна, как раз являетесь таким лицом.
Тишина в гостиной была настолько густой, что в ушах звенело. Казалось, даже часы на стене перестали тикать, затаив дыхание. Валентина замерла, разинув рот, а ее печенье так и осталось висеть в воздухе. Но самым ценным было выражение лица Людмилы Петровны. На нем медленно сменялись эмоции: от полного непонимания до осознания, а затем — до бешенства. Ее щеки залила густая краска, шея напряглась.
— Что?! — это был не вопрос, а хриплый, животный рык. Она вскочила с дивана, сжав кулаки. — Ты кто такая, чтобы со мной так разговаривать?! Это квартира моего сына! Моего сына! Я здесь хозяйка, где бы ни находился мой ребенок!
Я не отступила ни на шаг. Ее истерика разбивалась о мое ледяное спокойствие, как волна о скалу.
— Нет, Людмила Петровна, — мой голос был ровным и негромким, но каждое слово падало, как молот. — Это моя квартира. Я ее собственник. Документы на квартиру находятся в моей спальне, в моей папке. Хотите проверить? Алексей здесь лишь прописан. С моего разрешения. И это разрешение не распространяется на то, чтобы подселять сюда кого бы то ни было, а уж тем более — создавать невыносимые условия для жизни законной владелице.
— Ты врешь! — закричала она, но в ее крике уже слышалась трещина, паника. — Леша! Леша, выйди сюда! Ты слышишь, что твоя… твоя жена творит?!
Дверь в спальню приоткрылась, и на пороге показался Алексей. Он был бледен, его глаза бегали от меня к матери, снова ко мне. Он все слышал.
— Мам… Рита… — он бессильно обвел рукой воздух. — Прекратите, пожалуйста…
— Ты слышишь?! — набросилась на него Людмила Петровна, тыча в мою сторону пальцем. — Она меня выгоняет! Из квартиры твоего сына! Ты сейчас же приведи ее в чувство! Немедленно!
Алексей посмотрел на меня. Я встретила его взгляд без упрека, без мольбы. Просто констатировала факт.
— Алексей, — сказала я. — Ты подтвердишь, что квартира оформлена на меня. И что твоя мать находится здесь против моей воли, систематически нарушая мое право на отдых и неприкосновенность жилища.
Он опустил глаза. Этот простой, невыносимый для него жест был красноречивее любых слов. Он не мог солеть.
— Мама… — он прошептал. — Может, действительно… ты погостила уже…
— Что?! — ее вопль достиг крещендо.
— Ты против матери идешь?! Из-за этой… этой стервы?! Да я тебя на ноги ставила, я на двух работах горбатилась! А она тебе мозги промыла!
Она снова повернулась ко мне, ее глаза полыхали ненавистью.
— Я тебя посажу! Я на тебя в полицию напишу! Ты мне угрожаешь!
— Я не угрожаю, — парировала я. — Я информирую. Согласно статье 304 Гражданского кодекса, я имею право требовать устранения нарушений. Ваше присутствие, ваши оскорбления и ваши попытки диктовать мне правила поведения в моем же доме — и есть это нарушение. Я имею полное право вас отсюда выпроводить. И я это право сейчас реализую.
Я сделала шаг к прихожей, не сводя с нее глаз.
— Собирайте вещи. Я вызываю такси до вокзала. Если вы откажетесь уходить добровольно, мой следующий звонок будет в полицию. И поверьте, закон будет на моей стороне.
Людмила Петровна стояла, тяжело дыша. Казалось, она вот-вот рухнет от апоплексического удара. Валентина наконец пришла в себя и встала, пытаясь ее поддержать.
— Да как ты смеешь! — прошипела она в мою сторону. — Кто ты такая?!
— Я уже сказала, — ответила я, доставая из кармана телефон. — Собственник. У вас есть пятнадцать минут на сборы.
Я вышла в прихожую, оставив их в гостиной в состоянии шока. Сердце колотилось где-то в висках, но руки не дрожали. Я открыла приложение такси и начала вводить адрес. Сзади доносились приглушенные рыдания свекрови, шипящие утешения сестры и гробовое молчание моего мужа.
Я победила. И это была не эмоциональная, истеричная победа. Это была победа разума, воли и закона. Холодная, чистая и безоговорочная.
Такси, вызванное мной, уехало, увозя двух молчаливых, напуганных женщин. Людмила Петровна, перед самым отъездом, обернулась и бросила на меня взгляд, полный такой лютой ненависти, что, казалось, воздух зашипел. Но это уже не имело значения. Дверь закрылась, и в квартире воцарилась оглушительная, звенящая тишина.
Я стояла в центре гостиной, там, где всего полчаса назад была эпицентр бури. Теперь здесь было тихо. Слишком тихо. Я медленно обернулась. Алексей стоял у окна, спиной ко мне, глядя в темноту, в которую только что скрылась машина. Его плечи были напряжены до предела.
Я не стала ничего говорить первой. Я ждала. Я знала, что сейчас прорвется.
Он резко повернулся. Его лицо было искажено гримасой гнева и стыда.
— Довольна? — его голос сорвался на крик, резкий и неожиданный в этой тишине. — Довольна тем, как унизила мою мать? Выгнала ее, как какую-то бомжиху! Ты слышала, что ты ей сказала? Про какой-то кодекс! Ты перегнула палку, Рита! Я не мог так с матерью! Я не могу!
Я смотрела на него, на этого чужого, разгневанного мужчину, и не чувствовала ничего, кроме усталости и пустоты.
— А ты мог так со мной? — спросила я тихо. Едва слышно. — Ты мог наблюдать, как твоя мать унижает твою жену в ее же доме три дня подряд? Ты мог слышать, как она называет меня прислугой, как она приказывает мне мыть полы, как она критикует каждый мой шаг? И при этом — молчать? Ты мог это видеть и промолчать?
Он замер, словно я ударила его. Его рот приоткрылся, но звука не последовало.
— Я… Я просил тебя потерпеть! — выпалил он, пытаясь найти оправдание. — Она же уехала бы!
— Нет, Алексей, — я покачала головой. — Она бы не уехала. Она чувствовала твою поддержку. Твое молчание было для нее зеленым светом. Ты дал ей понять, что так со мной обращаться можно. Что твоя жена — это человек второго сорта, чьи чувства ничего не стоят.
— Это неправда! — он подошел ко мне, его лицо было совсем близко. — Я просто не хотел ссоры! Я пытался сохранить мир!
— Какой мир? — в моем голосе впервые зазвучала горечь. — Мир, построенный на моем унижении? Ты знаешь, в чем разница между твоей матерью и мной сегодня? Я дала ей сдачи. А ты — нет. Ты не защитил меня. Ты даже не попытался.
Я обошла его и пошла в спальню. Мне нужно было остаться одной. Ощущение победы было горьким и одиноким.
— Рита, подожди! — он пошел за мной. — Давай обсудим это как взрослые люди!
Я остановилась в дверном проеме и обернулась.
— Обсудить? Хорошо. Давай обсудим. Выбор за тобой, Алексей. Или ты мой муж.
Муж, который уважает меня, который защищает меня, даже если обидчиком является его мать. Который понимает, что этот дом — мое пространство, и никто не имеет права устанавливать здесь свои правила без моего согласия.
Я сделала паузу, глядя ему прямо в глаза.
— Или ты — сын своей матери. Который ищет себе не жену, а тихую, покорную золушку, которую можно поставить под каблук его родне. И которому в первую очередь важно спокойствие его мамы, а не чувства его жены.
Он смотрел на меня, и я видела, как в его глазах идет борьба. Борьба между yearsми летами внушаемого чувства долга перед матерью и осознанием собственной трусости.
— Если ты выбираешь второе, — мой голос стал окончательно твердым, — то начинай искать себе новую квартиру. Потому что я больше не намерена жить в таком треугольнике. Я здесь хозяйка. Или ты со мной, как с равной, или тебя здесь нет.
Я не стала ждать его ответа. Я вошла в спальню и прикрыла за собой дверь. Не захлопнула, а именно прикрыла. Оставив ему этот выбор. Оставив его наедине с самим собой, с его молчанием и его виной.
Я села на кровать и прислушалась. Из-за двери не доносилось ни звука. Он не ушел, не стал ломиться, не кричал. Он просто остался там. В тишине, которую я для него создала. В тишине, где было слышно, как рушатся старые стены и рождается что-то новое. Или не рождается.
Впервые за эти дни я позволила себе тихо заплакать. Но это были не слезы слабости или отчаяния. Это были слезы по тому мужу, который не смог стать моим защитником. И слезы надежды на то, что, возможно, где-то в нем еще остался человек, способный на этот выбор.
Тишина за дверью длилась всю ночь. Я не спала, прислушиваясь к каждому шороху. Но Алексей не вошел. Где-то под утро я услышала, как скрипнул диван в гостиной. Он остался там. Эта мысль была одновременно и болезненной, и справедливой. Ему нужно было пространство, чтобы переварить все, что случилось. Чтобы принять решение.
Утром я вышла из комнаты первой. Он сидел на краю дивана, ссутулившись, с опухшим лицом и красными глазами. Он не спал всю ночь. На кофейном столе перед ним стоял нетронутый стакан воды.
Он поднял на меня взгляд, и в нем не было ни вчерашнего гнева, ни упреков. Только усталость и какая-то детская растерянность.
— Я не могу найти оправдания тому, что произошло, — тихо сказал он, прежде чем я успела что-то произнести. — И не могу найти оправдания своему молчанию.
Я молча села в кресло напротив, давая ему говорить.
— Ты была права во всем, — он сглотнул, глядя в пол. — Я видел, как мама обращается с тобой. Я слышал. И каждый раз, когда я открывал рот, чтобы что-то сказать, внутри все сжималось от страха. Страха перед скандалом, перед ее слезами, перед чувством вины. Я думал, что если просто переждать, все само рассосется. Но это не рассосалось. Я позволил ей унижать тебя в твоем же доме. Я предал тебя.
В его словах не было попытки вымолить прощение. Это было горькое, неприкрытое признание.
— Я не хочу быть тем мужем, которого ты описала вчера, — его голос окреп. — Сыном своей матери. Я хочу быть твоим мужем. И я понимаю, что слова сейчас ничего не стоят. Но я готов доказывать это. Каждый день.
Мы смотрели друг на друга через всю комнату, разделенную не только пространством, но и выжженной землей вчерашней битвы.
— Хорошо, — наконец сказала я. — Тогда нам нужны новые правила. Не только для нас, но и для твоей матери.
Он кивнул, готовый слушать.
— Первое: твоя мать больше не приезжает к нам без моего личного, четкого приглашения. Никаких «внезапных визитов». Никаких «погостить недельку».
— Согласен.
— Второе: любые ее визиты, даже согласованные, ограничиваются одним, максимум двумя днями. И они заранее обсуждаются со мной.
— Хорошо.
— И третье, самое главное: здесь, в этих стенах, ты — мой муж. И если она позволит себе хотя бы намек на неуважение ко мне, ты пресекаешь это. Немедленно и твердо. Если ты не сделаешь этого, наши с ней отношения на этом закончатся. Навсегда.
Он несколько секунд молча смотрел на меня, словно взвешивая тяжесть этого условия. Потом медленно кивнул.
— Я понял. Я буду это делать.
В его глазах читалась решимость, которой я раньше не видела. Возможно, шок от происшедшего заставил его наконец повзрослеть.
Прошло несколько недель. Наши отношения напоминали хрупкий хрусталь, который мы бережно несли, боясь уронить. Мы учились заново говорить друг с другом, доверять. Алексей стал внимательнее, как будто впервые по-настоящему увидел меня.
И вот однажды вечером зазвонил его телефон. Он лежал на столе, и я увидела на экране имя «Мама». Мы переглянулись.
— Включи громкую связь, — тихо сказала я.
Он кивнул и нажал кнопку.
— Алло, мама.
— Лешенька, здравствуй, родной! — голос Людмилы Петровны звучал натянуто-сладко, но сквозь эту сладость пробивались знакомые нотки обиды. — Как ты? Как дела? Я так за тебя переживаю… Ты один там совсем…
— Со мной все в порядке, мама. Рита здесь.
На том конце провода наступила короткая пауза.
— А… Ну, передай ей привет. Леша, я думаю… Мне кажется, нам нужно встретиться. Обсудить то недоразумение. Я могу приехать в субботу, на денек.
Алексей посмотрел на меня. Я молча покачала головой.
— Мама, в субботу у нас планы, — твердо сказал он. — И в ближайшее время у нас довольно плотный график.
— Но Леша… Я же твоя мать! Мы должны…
— Мама, — он мягко, но неуклонно прервал ее. — Ты можешь приехать к нам в гости. В следующем месяце, например, в воскресенье. Мы с Ритой будем рады видеть тебя за обедом. Как гостью.
В трубке повисло ошеломленное молчание. Затем послышался вздох, полный драматизма.
— Да как ты со мной разговариваешь? Как с какой-то чужой теткой!
— Как с гостьей в моем доме, мама, — его голос не дрогнул. — Всего доброго, ждем твоего ответа. Пока.
Он положил трубку. Его рука слегка дрожала, но он справился. Он сделал это.
Я подошла к нему и обняла. Впервые за долгое время это был искренний, а не утешительный жест.
— Спасибо, — прошептала я.
— Это я должен благодарить тебя, — он обнял меня в ответ. — За то, что не сдалась. За то, что заставила меня посмотреть правде в глаза.
Мы стояли в центре нашей гостиной, в нашей квартире. Воздух был чистым, без привкуса чужих духов и унижений. Свекровь не изменилась, это я понимала. Она никогда не примет меня по-настоящему. Но теперь у нас были границы. Прочные, выстроенные на фундаменте закона и собственного достоинства. И в этой новой реальности я была не прислугой, не жертвой, а хозяйкой. Своей жизни, своего дома и своих правил. И это было именно то, за что я сражалась.