Все главы здесь
Глава 46
Бабка Лукерья, как и велел дед, перебралась в пустую хату, что стояла поодаль, прибранная да тихая. Сразу разложила свои немногочисленные вещи, повесила над окном тряпичные мешочки с сушеными травами, прибрала на полку горшочки да скляночки — чтоб дух ее был рядом, и, буркнув себе под нос молитву, принялась варить отвар.
Марфа осталась с ребенком у Митрофана: больной муж под присмотром, дитя малое рядом и Анфиска под ногами крутится.
Спустя время бабка Лукерья принесла в хату отвар:
— На-кось, Марфа, пои яво, да почаше, не лениси. Три-пять ден по кружке зараз давай, а потома можна и половину, и еще подольша потома, до самова лета пущай пьеть по ложке. Я сама варить буду. А ты токма пои яво.
— Благодарствую тебе, бабка Лукерья, — Марфа поклонилась низко и еще норовила схватить ее руку и поцеловать.
— Ну чевой ишо удумала! — строго нахмурилась Лукерья. — Я за вами сюды поехала. Родныя вы мене таперича. Не знай, пошто прикяпела к вама.
Митрофан приподнялся на локте:
— И от мене тебе поклон, бабка. Здрава будь. Токма дай встать — усе у тебе у хате да окрест яе сделаю, как кажешь. Как родной постараюсси…
Бабка махнула рукой:
— Лежи ужо! Усе ладно у мене. Печь справныя, нужник рядом. Чевой ишо старой надоть? Баня общая со всемя. Ты… Енто… Митрофан, гляди, ить пей отвар-то. А потома я ишо клюкой тебе отхожу по спиняке. Но енто не чичас, енто попезднее. Слаб ты ишо, вот чевой. Ты, Марфа, яму щей погуше навари да блинков напеки, да масла побольша пущай исть. Есть масло-то у нас?
— Как не быть! — спохватилась Марфа. — Дык и не один горшок привезли нонче.
— От и ладно. А я покудава пошла. Ты енто, ежеля хошь, то Анфиску мене давай. Подсоблю тебе с ею. А вы ишть помилуетеси, — Лукерья хитро подмигнула.
Марфа смутилась, Митрофан улыбнулся.
Анфиска, сидевшая тихо на лавке, вскинула головенку и глянула на мать.
— Пойдешь? — спросила Марфа, краснея и замирая от счастья.
— Давай, давай, — засуетилась бабка Лукерья. — Айда, я чичас тебе блинков напеку. Пока мать соберетси, а у нас ужо и готово усе. Наедимси.
Анфиска накинула платок и кинулась к бабке.
— Чувяки-то напяль на себе. Куды ж босая, милмоя, — укорила Лукерья.
Через пару минут Митрофан и Марфа пылко приникли устами друг к другу. Она плакала и шептала любимому:
— Ужо как жеть я скучамши о тебе давеча, милмой Митенька! Ужо скольки ночей не спамши, а о тебе усе мысли мои. Как жа я радая, что местя мы с тобою нонче.
— Думал я, Марфуша, не доживу, не увижу тебе инако.
Больше в тот день друг друга приютские не беспокоили: каждый занимался в своей хате своим делом.
…А поутру, едва рассвело, в хате у Митрофана запахло блинами. Марфа стояла у печи, румяная, усталая с ночи, а по лицу улыбка — снова жизнь вернулась. Да не одна, а с любовью крепкой. На столе — стопка блинов, рядом миска с маслом, кувшин молока.
— Митенька, я пойду деда да бабку кликну. Уж, поди, усе дела переделали. Можно и подкрепитьси.
— Иди, иди, родныя моя! Лебедушка моя! Ай да жена мене досталаси!
Марфа смутилась, накинула платок и чуть задержалась на пороге. Кого звать первым? Деда или бабку Лукерью?
Побежала к избе деда:
— Айда, айда, батя! Настенька! Мишаня! — позвала она, вытирая руки о передник. — Блины на столе, румяные дожидаютси, када у масло их мачуть да у рот положать.
Марфа поклонилась троекратно. Дед крякнул от удовольствия:
— От жа девка, огонь горить у заду! А у голове ветер гуляеть. Давай, давай. Чичас приду с робятами.
Все собрались у Митрофана — и дед с Мишаней, и Настя, и Лукерья пришла с Анфиской. Бабка не с пустыми руками, а снова с кружкой отвара.
— Вот енто, — сказала, ставя на стол, — травка воростяная. Пусть пьеть да не ленитси. От сердца она, от усталости, от легкова и от всево, чевой у нутрях болить.
Дед кивнул, глядя, как пар идет от кружки, и сказал тихо:
— Слава Богу, все живы. Пущай и дальша так будеть.
А дальше — день пошел как надо: за блинами, за разговорами. Потом хозяйство присмотреть необходимо. У всех есть свое дело в приюте. И стар и млад занят.
А еще деду не терпелось сидеть в хате или во дворе. Все в нем зудело, будто кто подталкивал: надо, мол, глянуть на реку, самому убедиться. Все ли так, как молодежь рассказывает. Действительно ли так уж близко Кукушкино? И как такое могло случиться, что нигде река на пути им не попадалась.
— Ну, Минька, веди. Показуй реку, — сказал он, нахлобучивая старую шапку и подтягивая пояс. — Запомнил дорогу-то, постреленок?
— А то как жа! — обиженно протянул пацаненок и устремился вперед: легкий, шустрый, шел по тропке, утоптанной талым снегом, да оглядывался. Идет ли дед, поспешает ли за ним.
Дед следом, дыхание паром вырывается — воздух студеный, чистый. Лес редеет, за деревьями слышно, как где-то шумит вода.
— Слыхаешь, дедуня? — обернулся мальчонка. — Енто уж она, река!
И вот вышли к берегу. Река и вправду красивая — не очень широкая, но вплавь не перейти, даже, когда тепло сделается. Лед на середине побит, сбит, остались одни крошки — серые, прозрачные, словно стекло. Тихо перекатываются у берега, звенят.
Мишаня кивнул в сторону другого берега:
— Глянь, деда, вон же она, церковь. Видишь купол-то? Кукушкино енто. Так батя сказывал.
Дед прищурился.
— Вижу. И крест, вона, накренилси, будто устал ждать, — пробормотал он. — Ишь ты… Кукушкино, значица. Совсем рядышком, а мы в обход ходили, мать ево.
Он постоял, глядя на реку, и словно слушал не шум воды, а что-то другое — далекое, тревожное. Потом перекрестился и тихо добавил:
— Значица, не зря нас сюды привело. Все одно к единому.
Домой вернулись усталые, но довольные. В хате пахло блинами, дымком от печи, чесноком да сушеной мятой. Каждый занят своим делом: Марфа стряпала, Настя плела силки — дед задание дал. Семья теперь больше стала.
Лукерья в своей хате шептала что-то над травами, перекладывала с места на место. Анфиска перебирала фасоль — мать наказала.
Поздно вечером зашел дед к Митрофану. В хате полумрак, от лампы золотое пятно на стене, пар от настоя трав тянется сизой струйкой. Митрофан, опершись на локоть, приветствовал деда:
— Здорово, батя. Мишаня сказал, што к реке ходили. Ну чевой скажешь, батя?
— Как чувствуешься, сынок? — спросил дед тихо.
— Легша. Благодарствую тебе, батя.
Дед вздохнул, сел на лавку.
— Хорошая река, Митька. Рыбы тама наловим, раков. Думаю я, Митька… Када нам опять у Кукушкино идтить? Не тянуть бы. Мабуть, пешком пойтить, а? Аль на Вороне верхи поехать. Лодку у Кукушкино куплю, а оттудава Ворона прицеплю к лодке. Как думашь, Митька? Не терпетси мене испытать ентот путь. Хочь завтре потек бы в путь.
Митрофан покачал головой.
— Не, батя, пешком далече. На Вороне ехай верхи. А тама лодку купи, так верно будеть. А конь за тобой поплыветь сам.
Дед усмехнулся, но без насмешки — с теплом.
— Умен ты, Митька. Усе знашь.
— Да я, батя, усе знаю. Не шутки, коли смерть рядом ходить.
Оба помолчали. Пламя в лампе чуть дрогнуло, будто ветер прошел сквозь хату, а за стеной хрустнуло дерево — тихо, как вздох.
Татьяна Алимова