В тот день мои слезы были сладкими. От меда. И горькими — от осознания. Это то странное ощущение, когда твой мир, яркий и хрупкий, как мыльный пузырь, лопается — и ты не сразу понимаешь, что произошло. Ты просто стоишь в липкой, сладкой луже и не знаешь, плакать или смеяться.
Я помню, как дрожали мои руки. Как я пять раз перепроверила, выключая и включая заново свет в ванной, всматриваясь в эту белую пластмассу, как в оракула. Две. Черт возьми! ДВЕ! Два года попыток. Два года графиков, измерений, надежд и ежемесячных разочарований. И вот — оно. Счастье. Острое, колющее, до слез.
Я летела, казалось, не касаясь ногами паркета. Не помню, как оказалась в гостиной. Просто стояла посреди комнаты, прижимая тест к груди, и улыбалась как сумасшедшая. Ждала Максима. Каждую секунду. Хотела крикнуть ему прямо с порога, броситься на шею. Представляла его реакцию: удивление, радость, это крепкое объятие, от которого пахнет его одеколоном и улицей.
Но все вышло иначе.
Он вошел — спокойный, деловой. Бросил ключи в блюдце, повесил пиджак.
— Макс, — выдохнула я, подходя ближе. — Смотри.
Он взял тест. Взглянул. На его лице не было бури. Ни удивления, ни восторга. Лишь легкая, деловая заинтересованность. Как будто я показала ему не положительный тест на беременность, а удачный отчет по квартальным продажам.
— Наконец-то, — произнес он ровно. — Хорошо.
«Хорошо». Вот так. Одно слово. И мое ликование будто наткнулось на бетонную стену. Оно смялось, пошло трещинами.
— Я… Я так рада, — пробормотала я, чувствуя, как глупо это звучит.
— И я, — он прошел к своему рабочему столу, включил ноутбук. — Но теперь, Диана, нужно подойти ко всему с максимальной ответственностью. Беременность — это не болезнь, но и не повод для расслабленности.
Я стояла, все еще сжимая в руке тест — символ моей победы, который вдруг превратился в пропуск на строгий режимный объект.
***
На следующий день он вернулся с работы раньше обычного. В руках у него была папка. Обычная, серая, картонная. Он положил ее на кухонный стол передо мной с таким видом, будто заключает многомиллионный контракт.
— Изучи, — сказал он. — Это — наш новый устав.
Я открыла. Внутри — аккуратно распечатанные листы. Заголовок: «Режим и правила для оптимального течения беременности».
Я начала читать. И мир сузился до размера этого шрифта «Times New Roman», 12 кегль.
Подъем: 6:00. Не минутой позже.
Завтрак: 6:30. Овсянка на воде, творог 0%.
Прогулка: 7:30-8:30. Маршрут №1 (парк, не более 2 км).
...
Далее шли списки: запрещенных продуктов, разрешенных, рекомендованных процедур. И… полный запрет на социальные сети и «непроверенные источники информации». «Во избежание стресса».
У меня похолодели пальцы.
— Максим, — тихо сказала я. — Это что такое?
— Это забота, Диана. Научный подход. Я консультировался со специалистом.
— С каким еще специалистом? Ты хоть понимаешь, что это… это похоже на инструкцию для робота?
— Это инструкция для здоровья нашего ребенка, — его голос стал тверже. — Ты всегда была слишком эмоциональна. Сейчас это непозволительная роскошь.
Я смотрела на эти листы, и меня трясло. Внутри все кричало. Это мое тело. Моя беременность. Наше с ним чудо, которое он превращал в проект с метриками и дедлайнами.
— Я не буду этого соблюдать, — вырвалось у меня. Голос дрожал, предательски. — Это абсурд! Подъем в шесть? Запрет на инстаграм? Я не ребенок!
Он медленно поднялся из-за стола. Его взгляд был спокоен и пугающе пуст. Он подошел к шкафчику, достал оттуда банку. Большую, стеклянную, с густым, янтарным медом.
— Начнем с малого, — сказал он, ставя банку передо мной со стуком. — С сегодняшнего дня — столовая ложка утром и вечером. Для иммунитета.
В горле у меня встал ком. Не от слез. От страха.
— У меня на мед аллергия, Максим. Ты же знаешь. В прошлый раз у меня был отек Квинке.
Он посмотрел на меня. Прямо в глаза. Холодно, оценивающе.
— Хватит истерик, — отрезал он. В его голосе не было ни капли сомнения. — Врач сказал, это полезно. Твои детские аллергии — это психосоматика. Надо перебороть.
Он сказал это так просто. «Перебороть». Как будто мое тело, его реальные, физические реакции — это просто дурная привычка, которую можно взять и отменить.
— Нет, — прошептала я. — Я не буду.
И тут его терпение лопнуло. Он не закричал. Нет. Он сказал это тихо, но с такой железной интонацией, от которой кровь застыла в жилах.
— Диана, хватит. Ты теперь не только жена. Ты — будущая мать моего ребенка. И будешь жить по моим правилам.
Он развернулся и вышел из кухни. А я осталась. Сидеть перед этой дурацкой папкой. И перед банкой меда — сладкой, липкой, смертельно опасной для меня.
Я потянулась к банке, провела пальцем по холодному стеклу. И поняла, что это — не просто мед. Это проверка на прочность. Первая линия окопов в войне за меня саму. И за мое право решать, что будет происходить с моим телом. С моей жизнью.
А потом я не выдержала. Одна слеза скатилась по щеке и упала на стол. Я лизнула ее кончиком языка. Соленая. А мои слезы в тот день должны были быть сладкими. От меда. И горькими — от осознания.
Я думала, самое страшное — это банка меда. Наивная дура. Самое страшное — это когда тебе улыбается человек в белом халате, а за спиной у него — твой муж. И в их улыбках один и тот же холодный расчет.
Максим настоял на том, чтобы отвезти меня в частную клинику. «Только лучшее для моей девочки», — сказал он по дороге, и от этих слов у меня свело желудок. Его пальцы лежали на моем колене — тяжелые, как кандалы.
Кабинет гинеколога пах дорогим антисептиком и страхом. Врач — Олег Станиславович — оказался ухоженным мужчиной с бархатным голосом и пронзительными, слишком оценивающими глазами. Он пожал руку Максиму — слишком долго, слишком фамильярно.
— Ну что, Диана, как наше состояние? — обратился он ко мне, но взгляд его скользнул в сторону мужа. Я попыталась объяснить. Слова выходили рваными, путаными.
— Доктор, я… я чувствую постоянное напряжение. И правила эти, режим… Мне кажется, это только усиливает стресс…
Олег Станиславович мягко, но непререкаемо перебил меня.
— Милая моя, все будущие мамочки через это проходят. Гормоны, понимаешь? — Он обменялся с Максимом взглядом понимания. — А твой муж — молодец. Редкая ответственность. Доверься ему. Он проявляет настоящую отеческую заботу.
У меня перехватило дыхание. «Отеческую заботу». Да он смотрит на меня как на инкубатор, который вот-вот выйдет из строя!
— Но у меня аллергия! А он заставляет есть мед! — почти выкрикнула я, чувствуя, как по щекам ползут предательские слезы.
Лицо врача стало снисходительно-строгим.
— Аллергия — это часто психосоматика. Надо работать с настроем. Ложка хорошего меда — это кладезь пользы. Мы с Максимом изучили вопрос.
«МЫ С МАКСИМОМ». Эти слова прозвучали как приговор.
Олег Станиславович что-то написал в моей карте, потом вырвал листок с рецептом.
— Пропишу легкие успокоительные. На растительной основе. Чтобы нервы в порядок привести. И продолжайте соблюдать режим. Это лучшая терапия.
Максим взял рецепт с видом полководца, получившего стратегический план. Его рука на моей спине подтолкнула меня к выходу. Я шла, как во сне. Как робот. В ушах гудело: «психосоматика», «доверься мужу», «легкие успокоительные».
Дома я заперлась в ванной, включила воду и уткнулась лицом в полотенце, чтобы не закричать. Руки тряслись. Я вынула из кармана тот самый рецепт. «Ново-Пассит». Я погуглила на своем старом телефоне, который прятала от Максима. Да, растительный. Но при беременности — с осторожностью и только по строгим показаниям. Каким показаниям? Показанию «муж считает тебя истеричкой»?
Что-то щелкнуло. Холодок пробежал по спине. Я открыла официальный реестр лицензированных медицинских работников. Вбила имя: «Олег Станиславович Воронов». Поиск не выдал ничего. Ничего. Пустота.
Я сменила запрос. «Воронов Олег Станиславович гинеколог Москва». Вылезли сомнительные сайты-отзовики с парой восторженных отзывов, похожих на заказные. И все.
Сердце заколотилось где-то в горле. Я полезла глубже. Социальные сети. Старые фотографии. И я нашла. Выпускной альбом какого-то военного училища. Молодой Олег Воронов. А на совместной фотке — он и… отец Максима. Они стояли плечом к плечу, в одной форме.
Все сложилось. Пазл. Ужасный, чудовищный пазл.
Олег Станиславович Воронов не был гинекологом. Он был военным фельдшером. Однокашником моего свекра. А теперь — «карманным врачом» моего мужа.
Меня ведет не специалист. Мной руководит марионетка. Подставленный мужем актер в белом халате. Вся моя беременность, все здоровье моего будущего ребенка — под контролем человека, чья квалификация застряла где-то в прошлом веке, а совесть — в кармане у моего мужа.
Я сидела на холодном кафеле и смотрела на свою дрожащую тень на стене. Во рту было сухо. Это был уже не просто контроль. Это была тотальная фальсификация моей реальности. Он создал для меня кукольный театр, где все куклы — его, и все реплики — его, и даже врач — его. И я должна в этом жить, улыбаться и рожать.
Я подошла к зеркалу, посмотрела на свое бледное отражение. На глаза, в которых плескался чистый, животный ужас.
— Ты одна, — прошептала я себе. — Совершенно одна.
И в этот момент тишины, абсолютной, оглушающей, я поняла. Систему не сломать изнутри. Из нее можно только сбежать. Или разрушить.
Но как?
***
Словно глубоководный батискаф, я погрузилась в его правила. На самое дно, где не было ни криков, ни слез — только ледяная, выверенная до миллиметра тишина. Я стала идеальной куклой в его идеальном домике.
Подъем ровно в 6:00. Овсянка. Прогулка по маршруту. Я ходила, как автомат. В один из дней, воспользовавшись прогулкой, купила крошечную камеру-пуговицу в небольшом магазине. За наличные. Она была похожа на бусину от моей блузки. Никто не заметит.
Визит к Олегу Станиславовичу был следующим. Я сидела, сложив руки на коленях, и смотрела, как они с Максимом играют в свой спектакль «Заботливый муж и просвещенный врач». Я улыбалась. Кивала. А камера на моей груди, холодная, как его стетоскоп, все записывала.
— Видишь, Олег Станиславович, — сказал Максим, довольный, — дисциплина творит чудеса. Она стала гораздо спокойнее.
— Наука, Максим, наука, — бархатно ответил «доктор». — Правильный режим лечит лучше любых лекарств.
Я смотрела на них и думала: вы даже не понимаете, какую чудовищную пародию на заботу вы разыгрываете.
Дома меня ждала банка меда. Я клала ложку в рот. Сладкая, липкая, обволакивающая гадость. Я шла в ванную, будто попить, и тихо, аккуратно, сплевывала ее в раковину, смывая мощной струей воды. Потом смотрела на свое отражение. Бледное, с горящими глазами. Я почти не узнавала себя. Во мне росла не только новая жизнь. Во мне зрела сталь.
Вечерами, пока Максим работал в кабинете, я работала за своим ноутбуком. Я монтировала видео. Без музыки. Без эффектов. Только факты, склеенные в один беспощадный обвинительный акт.
Сцена: Максим сидит за столом и наблюдает, как я ем овсянку. Он ставит передо мной банку.
«Не забудь про мед, Диана. Ложка утром и вечером. Для иммунитета».
Мой голос, тихий, испуганный: «Но я говорила, что у меня аллергия».
Его лицо, холодное, неумолимое: «Хватит истерик. Врач сказал, это полезно»
Склейка. Кабинет «врача».
Олег Станиславович: «Милая моя, все беременные — немножко истерички. Доверьтесь вашему мужу».
Еще склейка. Максим, разворачивающий тот самый серый устав: «Ты теперь живешь по моим правилам».
Финальный титр, который я вывела белым по черному: «ЭТО — ЗАБОТА?»
Я сохранила файл в облако. Разослала ссылку и пароль к нему себе на три разных почтовых ящика. И на всякий случай — Людмиле Петровне. С коротким сообщением: «Храните это. На всякий случай». Ответа не было. Но через час я увидела, как на почту пришло уведомление о первом скачивании файла. Значит, поняла.
И вот настал день. Утро очередного визита к «гинекологу». Я сидела на кухне, пила воду. Максим уже надевал пиджак, его лицо светилось самодовольством.
— Я никуда не поеду, — сказала я тихо.
Он замер. Повернулся.
— Что?
— Я сказала, я не поеду. Я плохо себя чувствую.
Он фыркнул.
— Опять твои выдумки? Одевайся. Сейчас же. Без обсуждений.
— Нет, — мое сердце колотилось, но голос был удивительно ровным. — Обсуждения как раз начинаются.
Я подошла к ноутбуку, стоявшему на столе, и открыла крышку. Нажала play.
На экране замерло его собственное лицо. Произносящее свои правила.
Он смотрел, как загипнотизированный. Сначала с недоумением, потом с нарастающим ужасом. Он видел себя со стороны. Видел то, во что превратил нашу жизнь. Видел свой диктаторский, жалкий спектакль.
— Выключи, — просипел он. Лицо его стало багровым.
— Почему? — Я улыбнулась. — Это же наша с тобой реальность, Максим. Ты сам ее создал. Я просто… задокументировала.
Он сделал шаг ко мне, сжав кулаки. В его глазах было дикое, животное бешенство. Но я не отступила.
— Ты не понимаешь, с чем играешь! — крикнул он.
— О, я прекрасно понимаю, — я перевела дух. И произнесла то, что готовила все эти недели. Четко. Холодно. Без права на отступление. — У тебя есть ровно час. Чтобы собрать свои вещи и уйти. Потому что если ты этого не сделаешь, ровно в 16:00 это видео получат все твои коллеги, все партнеры, все друзья из твоего «золотого» чата. И, разумеется, руководство той самой частной клиники, где ты устроил этот цирк с ряженым врачом. Думаю, твоей безупречной репутации человека, который держит все под контролем, это нанесет непоправимый урон.
Максим смотрел на меня. Сначала с ненавистью, потом с непониманием. А потом… с каким-то странным, почти животным страхом. В моих глазах он увидел не истеричку, не жертву, а расчет и силу — равного противника.
— Ты… ты не посмеешь, — это прозвучало уже не как угроза, а как последняя, жалкая попытка ухватиться за ускользающую власть.
— Попробуй остановить меня, — я выдержала паузу. — Один час, Максим. Ты уходишь. По моим правилам.
Он простоял еще с минуту, пытаясь найти хоть какую-то щель в моей броне. Но ее не было. Я была монолитом. Тишиной после бури. Я была — свободной.
Максим развернулся и, пошатываясь, вышел из кухни. Через полчаса я услышала, как он швыряет вещи в чемодан. Через пятьдесят три минуты хлопнула входная дверь.
Тишина.
Подойдя к окну, я увидела, как он садится в такси, не оглядываясь. Повернулась и обошла квартиру. Пустую. Свободную. Затем взяла со стола ту самую банку меда. Отнесла ее к мусорному ведру. Перевернула. Сладкая, густая масса с глухим стуком упала в пакет с очистками. Руки мыла долго и тщательно. Смывая с кожи эту сладкую липкость. Смывая его прикосновения. Его правила. Его страх.
Потом я подошла к тому месту на кухне, где он произнес свою главную фразу. Я встала там. И глубоко вдохнула. Впервые за долгие месяцы — полной грудью.
Больше никто и никогда не будет диктовать мне, как жить.