Женская история про то, как живёшь для всех – для семьи, работы, «близких» – а потом вдруг ложишься с воспалением яичников и понимаешь, что вся твоя легендарная надёжность интересовала их ровно до момента, пока ты могла тащить. Дальше начинается тишина. И один четырнадцатилетний пацан, который неожиданно оказывается единственным взрослым в этой компании.
1. Когда «просто полежать» внезапно кончилось
Правый бок ноет с обеда, но кто же обращает на это внимание, когда у тебя отчёт, три звонка и «ты же можешь задержаться на часик, ты у нас самая ответственная».
Она выходит из офиса, вечерний ветер лезет под пальто, а внутри что-то сжимается в тугой комок.
«Ну да, ноябрь. Холодно. Стареем, мадам. Сейчас домой доберусь, чай, таблетку – и нормально», – думает она, сунув руки в карманы.
К подъезду доходит уже слегка кривясь.
Лифт застрял между этажами, как всегда «его скоро починят», поэтому она поднимается пешком, цепляясь за перила и за собственное упрямство.
Ночью боль становится наглой. Не намёком, не фоном, а полноценным «здравствуй, я тут одна, но я буду за троих».
Жар поднимается так, будто кто-то изнутри решил устроить баню.
В голове – туман, в глазах – песок.
Она лежит в растянутой футболке с надписью «Home is where the cat is» и думает не о том, что, возможно, у неё воспаление, а о том, что ванна не протёрта, пол на кухне надо мыть, а в коридоре всё ещё стоят кроссовки сына, которые он «вчера мыл, сейчас высохнут».
«Сейчас скорую вызвать – они зайдут и подумают, что я тут в хлеву живу. Нет уж. Перетерплю. Утром пойду в поликлинику, как нормальный человек», – успокаивает она себя, хотя нормально там давно только её умение всё терпеть.
2. Утро, когда стоять уже роскошь
Утро наступает не как время суток, а как приговор.
Боль сместилась вниз живота и ударяет так, что она сгибается пополам, как перетянутая проволока.
Она пытается встать с кровати – и буквально повисает на тумбочке.
Нога скользит по полу, пот льётся по спине, в ушах шумит.
«Ну классно, – думает она, – вот так и помру рядом с зарядкой от телефона и пыльным тапком».
Телефон лежит рядом.
Список контактов смотрит на неё, как длинная очередь людей, которых она спасала в разное время.
Первой по логике – мама.
3. Мама. Всегда права и всегда далеко
– Мам, – голос сиплый, будто она гвозди проглотила, – у меня живот болит, температура. Плохо очень…
Ответ прилетает мгновенно, как штраф от банка.
– Ну ты же знала, что холодно. Опять просто в колготках ходила? – мама даже не спрашивает, как сильно болит. – Я тебе сколько говорила: юбки свои эти осенние оставь в покое.
– Мам, я… – она сглатывает, хватается за живот, волна боли накрывает.
– Выпей лекарство, не маленькая уже. Четвертый десятой разменяла. Ромашку завари, да грелку приложи. Чего ты, как девочка, сразу паника.
– Мне… кажется, хуже, чем просто простыла…
– Ой, давай, мне некогда, я в поликлинику собираюсь. Сама знаешь, какая там очередь. Не до разговоров, – и уже в конце, на бегу: – Лечись. Ты у меня сильная.
Щелчок. Гудки.
Телефон липнет к ладони.
В голове всплывает картинка: она маленькая, горло всё в белых точках, температура под сорок, а мама стоит над кроватью, вздыхает и говорит:
«Сама виновата, простыла. Лежи молча. Я вон тоже себя плохо чувствую, но ничего, работаю».
Тридцать лет прошло. Репертуар тот же.
4. Мужчина, который «боится больниц»
Следующий вариант – мужчина.
Ну как мужчина… Человек, который три раза за год говорил «я с тобой, ты у меня особенная», а ещё десять раз – «сегодня не могу, давай потом».
Она пишет ему в мессенджере, потому что говорить уже тяжело:
«Мне очень плохо. Живот, температура. Можешь заехать? Хотя бы лекарство привезти».
Две галочки, тишина.
Потом уведомление: «печатает…».
«Сегодня никак. Я вообще никакой. Ты мне напиши, если совсем будет плохо. Но лучше сама справляйся, я больницы не люблю, правда».
Она пару секунд смотрит на экран, как на таракана.
Потом кладёт телефон рядом.
«Боится он, понимаешь. Больницы он не любит. А я, значит, обожаю, очередь на операцию, весь год мечтала», – думает она, стискивая зубы.
5. Подруга с вечной «процедурой»
Осталась подруга. Та самая, которой она возила таблетки, шоколадки, шампанское, сидела ночами и слушала «он опять не позвонил».
– Свет, – шепчет она в трубку, – мне плохо. Живот, температура. Я, похоже… не знаю, что, но очень больно.
– Ой, милая, – голос подруги переполнен сочувствием, как ванна пеной, – как же так… Я тебе так сочувствую, правда. Но я сейчас бегу на процедуру, у меня окно небольшое, если не успею – всё, следующая запись через месяц. Ты держись, ладно? Напиши завтра, расскажешь. Целую!
Гудки.
«Ну конечно, – думает она, – мои яичники подождут, пока ты ресницы нарастишь. Ничего, органы у меня не срочные, не очередь за акцией».
Боль принимает этот момент, как удобную паузу, и ввинчивается ещё глубже.
Реальность сужается до трёх вещей:
боль, телефон и мысль:
«Так. Если я сейчас отключусь, кто вообще заметит?»
6. Флэшбек: откуда ноги растут
Она закрывает глаза, пытаясь отдышаться, и в эту кашу из боли и жара начинают лезть воспоминания, как непрошеные гости.
…Ей семь лет, она лежит с температурой. Мама заходит, ставит рядом кружку чая.
– Пей. И не ной. Другие дети с температурой в школу ходят, а ты лежишь тут, как барыня.
…Ей двадцать, она рассказывает маме, что беременна.
– Сама хотела – сама и занимайся, – пожимает плечами мама. – Я тебя вырастила. Остальное – твои проблемы.
…Роддом. Она сидит на кровати, ребёнок орёт, соски в кровь, спина ломится. Мама заходит на пять минут:
– Ну, жива? Не умираешь же. Ладно, у меня дела, заскочила просто посмотреть.
…Работа. Коллеги собираются:
– Я к косметологу, я на маникюр, я в салон, – улыбаются. – Ты не против доделать хвостики? Ты же быстро.
Она улыбается в ответ и говорит своё вечное:
– Да, конечно, не проблема.
И только сейчас, в этот утренний момент, когда боль прожигает её до костей, до неё наконец доходит простая, как асфальт, мысль:
её всю жизнь учили терпеть и решать.
Но не просить и не получать.
7. Скорая. И вопрос «кто вообще нажал цифры»
Сирена слышится издалека, но ей кажется, что это шум в голове.
Дверь хлопает. В квартиру заходят двое в синих куртках, пахнет улицей и аптекой.
– Где больно? – спрашивает женщина-врач, уже щупая ей живот.
Она тычет вниз, пытается не завыть, но выходит всё равно стон.
– Дорогая моя, – врач смотрит сверху, строго, но не зло, – с таким не лежат и ромашку не пьют. Собираемся, поехали.
– Я… сама вызвала? – она искренне не помнит.
– Нет, – вмешивается тихий голос из коридора. – Это я.
Она поворачивает голову и видит сына.
Четырнадцать лет, нелепые длинные руки, торчащие волосы, огромные кроссовки.
Он бледный, как простыня. Но стоит.
– Я увидел, что тебе совсем плохо, – говорит он, не глядя на неё, – ты в туалет шла и чуть не упала. Я номер скорой в интернете нашёл. Позвонил.
Её мир в этот момент трескается второй раз. Первый – когда ей ответила мама.
Второй – когда оказывается, что единственный человек, который не рассуждал, не объяснял, не советовал ромашку, а просто вызвал помощь – это пацан, которого она до этого считала «ещё ребёнком».
Врач кивает сыночку уважительно:
– Молодец. Так и надо.
Она же в это время думает, уже без соплей, сухо и зло:
«Интересно. Мать боится заразиться, мужчина боится больницы, подруга боится пропустить процедуру. Один только ребёнок ничего не боится. Видимо, у взрослости и трусости общий корень».
8. Машина, капельница и странное чувство трезвости
Скорая качает, как старая электричка.
Свет мигает, где-то капает физраствор, в носу – запах спирта.
Ей ставят капельницу, проверяют анализы, говорят про воспаление, антибиотики, «хорошо, что вовремя, ещё бы чуть-чуть – и привет, хирургия».
Она кивает, но внутри ей всё равно.
Её больше интересует не воспаление яичников, а воспаление отношений.
«Сколько раз я бросала всё и неслась к людям, – думает она, глядя в потолок, – с температурой, без температуры, с головой, как аквариум, с делами, с работой…
А в итоге, когда реально плохо мне – получается, что опаснее всего для них не мой диагноз, а перспектива подойти и помочь».
От этой мысли жар в груди становится уже не от болезни.
9. Ночь в палате и чат, как рассадник абсурда
Палата на двоих, но вторую койку пустует.
Холодные стены, зелёные, как старое яблоко, тень от тумбочки, капельница капает с монотонностью счётчика жизни.
Ночью она просыпается от вибрации телефона.
Экран светится в полутьме.
Сообщение от коллеги:
«Ты когда примерно выйдешь? Мне нужно будет пару вопросов уточнить по отчёту, ты же лучше всех разбираешься».
Чуть позже – от какой-то тёти, дальней родственницы:
«Ты там выздоравливай, нам больные не нужны, но денег у нас сейчас нет, ты сама там как-нибудь».
Потом – от начальника:
«Пришли, пожалуйста, фото с выписки, что точно открыли больничный. Пока еще с Госуслуг придет, а мне для отчёта. И постарайся долго не затягивать, у нас сейчас период важный».
Она смотрит на эту ярмарку приличий и пользования, как на таракана в тарелке: вроде живое существо, но видеть его не хочется.
Не говоря ни слова, она открывает список чатов и начинает удалять.
Раз.
Два.
Пять.
Десять.
Удаляет не людей – иллюзии.
Контакты можно заново найти.
Иллюзии возвращать не хочется.
10. Сын и разговор без правильных слов
Утром дверь в палату открывается, и в щель просовывается его голова.
– Можно? – он почему-то стучит по уже открытой двери, будто в его мир вдруг включили режим «вежливые люди».
Он заходит, в руках – крышка от контейнера, явно что-то из больничной столовой, сверху – криво нарезанный хлеб.
– Я тебе пюре взял, – он ставит на тумбочку. – Оно ужасное, но тёплое. Если не сможешь есть, хоть хлеб поешь.
Она смотрит на него, и глаза сами наполняются водой.
Не от жалости к себе, не от боли.
От того, что это он здесь. Не мама. Не тот, который «боится больниц». Не подруга с процедурой.
– Спасибо, – говорит она, прокашлявшись. – Саш, ты… не боишься?
Он фыркает:
– Чего? Столовки? Видел я хуже.
Повисает пауза. Он мнётся, переступает с ноги на ногу, потом вдруг выпаливает:
– Можно, я кое-что скажу, а ты не будешь обижаться?
– Попробуй, – она улыбается уголком губ.
– Я вчера, когда скорую вызывал, – начинает он, глядя куда-то мимо, – подумал… Ну вот ты всё время кому-то бежишь. То к бабушке, то к этой твоей Светке, – он делает пальцами кавычки: – «подруга», то к мужику этому… который «очень хороший и мне обязательно понравится, когда я вырасту».
Он кривится.
– А как только тебе реально плохо стало – где они все? Я вот вчера ходил по квартире и думал: ну и где твоя Светка, к которой ты ночью бежишь по первому звонку? Где этот… – он не договаривает, махает рукой. – Хороший.
Он поднимает глаза:
– Мам, я, конечно, ещё маленький, но я не тупой. Походу, ты у них как бесплатное приложение. А я, вообще-то, не хочу, чтобы моя мама была приложением.
Он замолкает и тут же краснеет:
– Всё, я сказал. Можешь ругаться.
Ругаться ей не хочется.
Хочется выть.
Но она просто протягивает руку, берет его за запястье и шепчет:
– Спасибо, что вызвал скорую.
Он пожимает плечами:
– Ну а кто, если не я? Они ж заняты.
И эта фраза почему-то бьёт больнее диагноза.
11. Дом, который больше не выглядит крепостью
Когда её выписывают, мир уже другой.
Не потому, что в нём изменились люди.
Потому что у неё внутри что-то сдвинулось, как мебель после переезда.
Дом встречает её привычным ароматом: чай, кошачий корм, смесь парфюма и стирального порошка.
В прихожей – всё те же чужие ботинки, куртки, чьи-то сумки, чьи-то вещи, которые она привыкла брать под ответственность.
Она медленно проходит по комнатам.
Видит:
- пакет с вещами подруги: «я заскочу, забери, ладно?» – лежит уже две недели;
- записку на столе: «позвони, срочно надо поговорить!!!» – три восклицательных, как три крика «спаси меня»;
- кружки на столе – не её, но стоять будут, пока она не помоет.
Раньше она бы автоматически взяла пакет, позвонила, убрала, помыла.
Сейчас смотрит и думает:
«А с какого, простите, перепугу?»
Никаких лозунгов про «новую жизнь».
Просто тихое, ровное раздражение, которое впервые не разворачивается внутрь.
12. Вечерний чай и новая расстановка сил
Сидят на кухне вдвоём.
Чайник шумит, пар поднимается, на столе – тарелка с печеньем, которое он купил по дороге.
Она держит кружку в руках, прислушивается к себе, как к чужому радиоприёмнику.
Шум. Тишина. Мысли.
– Знаешь, – говорит она вдруг, – мне кажется, я всю жизнь жила как-то… неправильно.
Сашка хрустит печеньем, пожимает плечами:
– Ну так давай нормально жить. Я помогу.
Сказано как-то просто, без пафоса.
Как «давай мусор вынесу» или «давай пиццу закажем».
Она смеётся:
– Ты-то тут при чём?
– В смысле при чём? – он искренне удивляется. – Я же тут живу. Мне не всё равно, какая у меня мама. Уставшая или нормальная.
Он делает паузу:
– Только давай, если твоя Светка опять напишет «приезжай, мне плохо», ты сначала будешь думать, а потом бежать. Ладно?
Она смотрит на него и понимает, что это не он вырос.
Это её наконец догнало собственное взросление.
13. Финальная точка, без морали, но с выводом
Ночью, уже лёжа в своей кровати, она берёт телефон.
Список контактов снова длинный, как список её былых подвигов.
Она аккуратно проходит по именам.
Удаляет тех, кто не нашёл даже секунды спросить «что с тобой» – но всегда находил время попросить «выручить».
Не со злости.
Просто как выбрасывают просроченные продукты: ты благодарен за то, что было, но есть это дальше уже небезопасно.
В одном из чатов – непрочитанное сообщение от того самого «усталого»:
«Ты как там? Не обиделась, что я не смог заехать?»
Она смотрит на экран, и ей впервые не хочется объяснять, оправдываться, сочувствовать в ответ его усталости.
Она набирает:
«Я в больнице была. Вызвал скорую сын. Ты – нет. На этом всё».
Ставит точку. Не смайлик.
Кладёт телефон на тумбочку, гасит свет.
В голове формируется мысль без оборотов «надо», «должна», «понимаю»:
«Когда я реально слегла – рядом оказался только один человек, которому я по документам никто, кроме мамы.
Все остальные, кому я годами жила, внезапно оказались очень заняты.
Выводы я сделала. Отчитываться ни перед кем за них не обязана».
Она переворачивается на бок, слушает, как сопит за стенкой сын, как укладывается в шкафах её новая, ещё непривычная жизнь, и впервые за долгое время засыпает без мысли «а вдруг кому-то что-то от меня срочно нужно».
Если кому-то и было нужно – пускай в этот раз сами справятся.
Она своё уже отболела.
P.S. А теперь ответь себе на вопросы:
Кому ты звонишь первой, когда тебе плохо? И кто реально приезжает?
- Есть ли в твоей жизни люди, которым ты нужна только пока “удобная”?
- Когда ты в последний раз позволяла кому-то позаботиться о тебе — по-настоящему?
- Что в твоём доме, графике, жизни держится только на тебе — и давно пора перестать тянуть одной?
- Если бы завтра ты слегла на сутки — кто бы реально стоял у твоей двери?
Твоя Ирина Грана
👉 Похожая история: «После бабушки в маршрутке я перестала быть удобной»
👉 Для размышления: «Почему мечты исчезают после 40 — и как их вернуть»
👉 Про самоценность: «Добро нужно делать в первую очередь себе»