Тишину нашего субботнего утра разорвал звонок мобильного. Андрей, мой муж, сонно потянулся к тумбочке, его лицо моментально просветлело, едва он взглянул на экран.
— Мама! — его голос зазвучал как-то по-детски радостно. — Да, все хорошо. Спим пока.
Я притворилась, что дремлю, свернувшись калачиком под одеялом, но каждый нерв в моем теле был напряжен. Я знала, о чем будет разговор.
— Конечно, мам, я помню, — продолжал Андрей, бросая на меня быстрый взгляд. — Акция же до понедельника? Да, я скажу ей. Договорились.
Он положил трубку, и в комнате снова повисла тишина, но теперь она была гулкой и тяжелой. Он перевернулся на бок, положил руку мне на плечо.
— Марин, это была мама.
— Я поняла, — пробормотала я в подушку.
— Ну, ты же в курсе. Про туристическую акцию. Та самая путевка в Турцию, «все включено». Цена просто смешная, грех упускать.
Я медленно перевернулась и села на кровати, глядя на него. На его спокойное, уверенное лицо. Он уже все решил.
— Андрей, мы с тобой сто раз говорили. У нас ипотека. В этом месяце надо платить за страховку машины. Мы сами хотели в Крыл поехать летом, хоть куда-то. Какая Турция для твоей мамы? Какая «смешная цена»?
Он вздохнул, словно устав от капризного ребенка.
— Ну вот всегда так. Речь о моей матери, а ты начинаешь про какие-то копейки считать. Она всю жизнь на меня пахала, одна подняла! Разве она не заслужила немного отдыха?
— Заслужила, — ответила я тихо. — Но не за наш счет. У нее есть пенсия, есть накопления. Почему это должны быть мы?
Андрей встал с кровати и начал одеваться, его движения стали резкими.
— Потому что я ее сын! И потому что у тебя есть «блат» в этой турфирме, твоя подруга работает, можно с хорошей скидкой взять. Она для нас старается, а мы не можем для нее? Эгоизм чистой воды.
Слово «эгоизм» повисло в воздухе, как пощечина. Это было его любимое оружие в последнее время.
— Мой эгоизм? — я не выдержала и рассмеялась, но смех вышел горьким. — Твой эгоизм — это видеть, как твоя жена надрывается на двух работах, чтобы мы могли платить по кредитам, а при этом требовать выбросить десятки тысяч на каприз твоей мамы, которая просто увидела рекламу и захотела!
— Это не каприз! — он повысил голос. — Она стареет, ей тяжело. Она хочет погреться на море. И я дам ей такую возможность. Я уже пообещал.
Меня будто обдали ледяной водой.
— Ты… что?
— Я сказал, что мы решим этот вопрос. Что ты все оформишь. Она так обрадовалась, Марин, ты бы слышала ее голос.
Я смотрела на него и не узнавала. Этот мужчина, с которым мы строили планы, мечтали о детской, рисовали эскизы будущего ремонта, сейчас стоял передо мной и с легкостью переступал через все наши общие цели, через нашу с ним команду. Его мир сузился до одной точки — желания его матери.
Он подошел ко мне, попытался обнять.
— Ну, хватит упрямиться. Съезди сегодня в агентство, оформи все. Пусть мама будет счастлива. И все у нас будет хорошо.
Я не ответила. Я просто смотрела в окно, где за стеклом был обычный пасмурный день. Обычная жизнь, которую кто-то решил разломать ради пятизвездочного отеля в Аланье.
Андрей, решив, что спор окончен, вышел из спальни, насвистывая. Он был абсолютно уверен в своей победе. В том, что я, как всегда, уступлю, смолчу, сдавлю в себе обиду и пойду оформлять ненавистную путевку.
Но в тот момент внутри меня что-то щелкнуло. Окончательно и бесповоротно.
Я медленно поднялась с кровати, подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение — уставшие глаза, напряженные губы. А потом уголки моих губ дрогнули и сложились в едва заметную, холодную улыбку.
Андрей вернулся за телефоном и застал этот мой взгляд.
— Ну что? — спросил он с легким раздражением. — Сдалась? Я так и знал, что ты оформишь маме эту путевку. Не зря я на тебя давил!
Я медленно повернулась к нему. Моя улыбка стала еще шире, загадочнее.
— Да, Андрей, — сказала я тихо и четко. — Оформляла. Ты даже не представляешь, какую.
Его лицо выразило сначала облегчение, потом легкое недоумение от моего тона, но он отмахнулся от сомнений, решив, что я просто пытаюсь сохранить лицо.
— Ну вот и отлично! — бодро сказал он, выходя из комнаты. — Я сейчас маме перезвоню, обрадую!
Я осталась одна со своей тайной. С тем решением, которое созрело в ту самую секунду, когда он назвал меня эгоисткой. Он думал, что я сдалась. Он думал, что купил своей маме райский отдых.
Он жестоко ошибался.
Тот день прошел в гнетущем молчании. Андрей, получив то, что хотел, старался быть ласковым. Он помыл посуду после завтрака, предложил посмотреть вечером фильм. Но каждый его жест отдавал фальшью, будто он отрабатывал заученную роль примерного мужа. Я отвечала односложно, чувствуя, как внутри меня зреет холодный, твердый ком.
Утром в понедельник я собралась на работу с ощущением, что иду на эшафот. Андрей поцеловал меня в щеку на прощание.
— Не забудь заскочить в агентство к Ирине, — бросил он как нечто само собой разущееся. — Мама ждет.
Я ничего не ответила, просто вышла за дверь. Воздух был свежим и горьким.
Весь день я не могла сосредоточиться. Цифры в отчетах расплывались перед глазами, а в голове звучал его голос: «Эгоизм чистой воды». Эти слова ранили больнее всего. Потому что вся наша совместная жизнь за последние три года была историей не эгоизма, а бесконечного расчета и самоограничения.
Мы купили эту квартиру в новостройке на окраине, взяв огромную ипотеку. Помню, как мы сидели на полу в пустой гостиной, счастливые, с пачкой документов на руках, и строили планы.
— Сначала вот эту стену снесем, сделаем большую гостиную-кухню, — рисовал я воздухе Андрей, обнимая меня за плечи.
— А здесь будет кабинет, — добавляла я. — С большим окном и моим письменным столом.
— А здесь — детская, — говорил он тихо, и мы замирали, греясь у тепла этой мечты.
Мы откладывали на ремонт, копили на хорошую мебель. Наш отпуск последние два года ограничивался поездками на дачу к моим родителям или недорогими турбазами. Мы не жаловались. Это была наша общая цель, наш «проект». Мы были командой.
И вот теперь один из главных игроков нашей команды решил слить весь наш общий банк — и финансовый, и моральный — в бездонную бочку желаний своей матери.
Людмила Петровна никогда не одобряла нашу ипотеку.
— И зачем вам такая обуза, Андрюша? — говорила она, приезжая в гости и с пренебрежением оглядывая голые стены. — Снимали бы себе спокойно квартирку, жили бы без долгов. А теперь как в клетке сидите, каждый цент считаете.
Она жила в старой, но просторной «хрущевке» в центре, доставшейся ей от бабушки. И считала, что мы должны были поселиться с ней, а не «кидаться на амбразуру» с кредитами.
В тот вечер, после моего рабочего дня, она позвонила сама. Я видела на экране ее имя и замерла.
— Марина, это Людмила Петровна, — ее голос был медленным и властным. — Ну что, сходила в агентство? Все оформила?
Я сжала телефон так, что кости побелели.
— Нет, еще нет. Я была на работе.
— Работа работой, а дело не ждет, — послышалось в трубке фальшивое сожаление. — Акция же скоро закончится. Ты уж не томи, дорогая. Я уже всем подругам рассказала, что скоро в Турцию. Неудобно получится, если ты подведешь.
Меня затрясло от бессильной ярости. Она уже хвасталась! Словно я была ее личным секретарем, обязанным выполнить поручение.
— Людмила Петровна, у нас с Андреем есть свои финансовые обязательства, — попыталась я вставить, но она тут же меня перебила.
— Ой, не начинай про эту свою ипотеку! Все у вас есть. Молодые, здоровые, много зарабатываете. А я старуха, мне уже недолго осталось. Хоть в последний путь с красивым загаром уйти.
Это был ее коронный номер — игра в бедную, больную старушку, хотя она была крепче многих и в свои шестьдесят пять, и ее пенсия вместе с доходом от сдачи комнаты в той самой «хрущевке» была весьма внушительной.
В ту пятницу они приехали вместе — Андрей и его мать. Людмила Петровна вошла в квартиру, как ревизор. На ее лице была благосклонная улыбка победительницы.
— Ну, здравствуй, невестка, — сказала она, позволяя себе поцеловать меня в щеку. — Я к вам ненадолго, просто посмотреть, как вы тут поживаете. И про путевку окончательно все решить.
Андрей суетился вокруг нее, снимал пальто, предлагал тапочки. Он сиял.
Мы сидели на нашем старом диване, который мы собирались менять в первую очередь после ремонта. Людмила Петровна критически осмотрела комнату.
— Ковер бы вам не помешал, — изрекла она. — А то как у нищих. И обои эти серые… Надоели они мне. Давно бы переклеили.
— У нас бюджет расписан, Людмила Петровна, — холодно ответила я. — На ковры и обои сейчас нет лишних денег.
— Бюджет, бюджет… — она махнула рукой. — Надо больше зарабатывать, Андрюша! Нечего по копейкам считать. Вот я твоего отца никогда ни в чем не ограничивала.
Андрей, вместо того чтобы вставить слово в защиту наших общих усилий, смущенно улыбнулся.
— Да ладно, мам, все у нас нормально. Мы справимся.
Потом разговор плавно перетек к путевке. Людмила Петровна достала распечатанную брошюру того самого отеля.
— Смотри, Мариночка, — тыкала она в картинки длинным маникюрным пальцем. — Вот номер к морю. Я такой хочу. И питание обязательно «ультра все включено». Чтобы и креветки были, и шампанское. Я заслужила!
Я смотрела на ее сияющие глаза, на довольное лицо моего мужа, и мне стало физически плохо. Они вдвоем сидели по одну сторону баррикады, а я — по другую. Чужая.
— Хорошо, — сказала я вдруг, поднимаясь с дивана. Мои колени дрожали, но голос прозвучал твердо. — Я все оформлю. В понедельник. Пусть у вас будет все, как вы хотите.
Андрей взглянул на меня с облегчением и благодарностью. Людмила Петровна удовлетворенно кивнула.
— Ну вот и славно. Умница.
Они уехали, оставив в квартире тяжелый запах ее духов и ощущение чужого, насильственного вторжения. Я стояла посреди гостиной, той самой, где мы мечтали о детской, и понимала, что старые мечмы умерли. Но на их месте родилась новая, ясная и холодная, как лезвие. И я уже точно знала, какую именно «путевку» я оформлю.
Наступили самые тяжелые дни. Андрей, уверенный в своей победе, больше не старался быть ласковым. Теперь он действовал как надзиратель, следящий за исполнением приговора. Его добродушие испарилось, обнажив твердую почву требований и упреков.
В среду вечером я задержалась на работе, и когда пришла домой, он встретил меня на пороге с каменным лицом.
— Где была? — спросил он вместо приветствия.
— На совещании, — ответила я, снимая пальто. — Телефон был на беззвучном.
— Агентство Ирины уже закрылось. Ты могла бы зайти, если бы не задерживалась.
Я прошла на кухню, чтобы налить себе воды. Рука дрожала.
— Я сказала, что оформлю в понедельник. Сегодня среда. Я еще не нарушила своего слова.
Он тяжело вздохнул и последовал за мной.
— Дело не в этом. Дело в отношении. Мама звонила сегодня три раза. Она волнуется, что ты передумаешь. Я уже устал ее успокаивать.
— А ты не пробовал сказать ей правду? Что у нас нет на это денег? — я повернулась к нему, опираясь спиной о столешницу.
— Какой правды? — он искренне не понимал. — Деньги есть. Мы просто неправильно распределяем бюджет. Вот, смотри.
Он взял со стола свой планшет, где вел наш общий бюджет.
— Ты только в прошлом месяце потратила двенадцать тысяч на какую-то косметику. И еще пять — на кофе с подругами. Это почти половина от той суммы, что нужна для путевки!
Я смотрела на него, не веря своим ушам. Эта косметика — крем и сыворотка, которые я покупала раз в полгода. А те пять тысяч — это два ужина с моей лучшей подругой, которая поддерживала меня все это время. Мои единственные глотки воздуха.
— Это мои личные деньги, Андрей. Зарплата, которую я зарабатываю. Я не отчитываюсь за каждую копейку.
— Нет никаких «личных» денег в семье! — его голос загремел. — Все общее! И если ты можешь позволить себе такие траты, значит, можешь позволить и маме отдых. Или твои подруги и твое лицо важнее моей матери?
В его словах было столько ядовитого презрения, что мне стало дурно. Он не просто считал мои деньги. Он обесценивал все, что было важно для меня.
— Ты не уважаешь мою семью! — продолжал он, наступая на меня. — Значит, и меня не уважаешь! Для тебя все твое, а мое — это обуза. Мама права — ты эгоистка.
Я молчала. Слова застревали в горле комом обиды и гнева. Я видела, что любые рациональные доводы разобьются о стену его уверенности в своей правоте.
— Хорошо, — прошептала я, отводя взгляд. — Допустим, я эгоистка. Но у нас ипотека. В этом месяце надо платить пятнадцать тысяч за страховку на машину. Ты готов отдать за путевку шестьдесят тысяч? Откуда мы возьмем эти деньги? Мы же договорились откладывать на ремонт балкона, он в аварийном состоянии.
Он махнул рукой, словно отмахиваясь от надоедливой мухи.
— Найдем. Можно взять кредит.
В тишине кухни это слово прозвучало как выстрел.
— Что? — я не поверила своим ушам.
— Берут же люди кредиты на отпуск. Ничего страшного. Возьмем небольшой, на полгода, и быстро закроем.
Мир вокруг поплыл. Он был готов влезть в новые долги, под проценты, лишь бы его мать получила свой «ультра все включено». Наш общий бюджет, наши планы, наша финансовая стабильность — все это было ничто по сравнению с капризом Людмилы Петровны.
— Ты серьезно? — голос мой сорвался. — Брать кредит под бешеные проценты, когда у нас уже есть ипотека, машина и долги за прошлый ремонт? Ты с ума сошел?
Его лицо исказилось от злости. Он подошел ко мне вплотную, и впервые за все годы совместной жизни мне стало страшно.
— Для моей матери я готов на все! — прошипел он. — А ты, видно, нет. Очень показательно. Я все понял о тебе.
Он развернулся и вышел из кухни, громко хлопнув дверью.
Я осталась одна, дрожащая, прислонившись к холодной столешнице. Слезы подступали, но я сжала кулаки и не дала им пролиться. Плакать — значит сдаться. Значит признать его правоту.
В ту ночь мы не разговаривали. Он спал, отвернувшись к стене, а я лежала без сна и смотрела в потолок. В голове, словно заевшая пластинка, крутилась фраза: «Можно взять кредит». Это было точкой невозврата. Он перешел грань.
И именно в тот момент, в кромешной тьме отчаяния, у меня в голове и родился план. Сначала как смутный, почти безумный набросок. Потом он начал обрастать деталями, становиться четким и холодным, как отполированная сталь.
Он думал, что я сломана. Он думал, что я побеждена. Он видел мои слезы и молчание и принял их за капитуляцию.
Но он не видел, что происходило у меня внутри. Там, где раньше была боль и растерянность, теперь зрело нечто иное. Хладнокровное и решительное.
Он хотел скандала и слез. А я дарила ему ледяное спокойствие. Он ждал, что я буду умолять. А я уже составляла план контратаки.
И самым сладким в этом плане было то, что для его исполнения мне как раз и нужно было сделать то, чего он так добивался. Пойти в агентство и оформить заказ.
Только заказ был не на турецкое побережье.
В пятницу утром я проснулась с ощущением ледяного спокойствия. Бушующая внутри буря утихла, уступив место выверенной, безошибочной ясности. Я знала каждый свой шаг на несколько ходов вперед.
Андрей уже был на кухне. Он нервно пил кофе, поглядывая на меня. Давление последних дней не прошло бесследно и для него. Он ждал очередной сцены, нового сопротивления.
Я села напротив, налила себе чаю. Рука не дрожала.
— Сегодня я пойду в агентство к Ирине, — сказала я ровным, деловым тоном, как будто сообщала о походе в магазин.
Он отложил телефон, внимательно вглядываясь в мое лицо, ища в нем признаки обмана или сарказма.
— Серьезно? Без лишних разговоров?
— Без разговоров, — отпила я чаю. — Ты же этого хотел? Чтобы я все оформила. Я так и сделаю.
На его лице появилось странное выражение — смесь облегчения и растерянности. Он приготовился к бою, а я сложила оружие. Это его смутило.
— Ну… правильно. Я же говорил, что это единственный верный выход. Мама будет счастлива, и все у нас наладится.
— Да, — улыбнулась я узко, почти не размыкая губ. — Все обязательно наладится. По-своему.
Он не услышал скрытого смысла в моих словах. Его уже захлестнула волна торжества. Он встал, подошел ко мне, попытался обнять за плечи.
— Ну вот, теперь ты умница. Я знал, что ты в конце концов войдешь в мое положение.
Я аккуратно, но твердо освободилась от его объятий.
— Я вошла в твое положение, Андрей. Теперь твоя очередь войти в мое. Не трогай меня, пожалуйста.
Рука его повисла в воздухе. Он поморщился, но спорить не стал. Победа была для него дороже.
— Как знаешь. Главное — дело сделано.
Час спустя я стояла на пороге туристического агентства, где работала моя подруга Ирина. Колокольчик над дверью звякнул весело и беззаботно.
— Мариш! — Ирина выглянула из-за монитора. — Какими судьбами? Хочешь, наконец, себе тур куда-нибудь? В Крыл, как планировали?
— Привет, Ира, — я села на стул перед ее столом. — Нет. Я по тому самому вопросу. Насчет путевки для свекрови.
Лицо Ирины вытянулось. Она знала о нашей ситуации, я ей все рассказала в одной из наших доверительных бесед.
— Ты что, правда сдаешься? — прошептала она, наклонившись вперед. — После всего, что он тебе устроил?
— Это не капитуляция, Ира, — так же тихо ответила я. — Это спецоперация. Мне нужна твоя помощь.
Я открыла сумку и достала распечатанные документы. Одним был наш ипотечный договор с выделенным номером счета. Другим — брошюра не турецкого отеля, а скромного, но приличного санатория «Сосновая Роща» в Вологодской области. С пометкой «Оздоровительный курс: коррекция веса и артериального давления».
Ирина смотрела то на меня, то на бумаги, и постепенно до нее начало доходить. Ее глаза округлились, а в уголках губ заплясали веселые чертики.
— Охренеть… — выдохнула она. — Марина, это гениально и безумно. Ты уверена?
— Никогда в жизни не была так уверена, — ответила я. — Он хотел, чтобы я купила путевку. Я ее покупаю. Просто это будет не та путевка, о которой он мечтает.
Мы провели за компьютером около часа. Ирина, хихикая, как школьница, помогла мне оформить два «подарка».
Первый — официальный перевод с моей карты на наш общий ипотечный счет суммы, в точности равной стоимости желанной путевки в Турцию «все включено». В назначении платежа я указала: «Вклад Людмилы Петровны в будущее сына. Благодарим за щедрость».
Второй — полноценная, полностью оплаченная путевка в санаторий «Сосновая Роща» на две недели. Тот самый курс похудения и медитации. Я попросила Ирину распечатать все документы на дорогой глянцевой бумаге и упаковать в шикарный фирменный конверт агентства с золотым тиснением. Он должен был выглядеть как нечто эксклюзивное и баснословно дорогое.
— Ты представляешь, что будет, когда она это откроет? — Ирина не могла успокоиться.
— Представляю, — кивнула я, с наслаждением беря в руки тяжелый, красивый конверт. — Это будет самый запоминающийся отпуск в ее жизни.
Вечером того же дня я вернулась домой. Андрей ждал меня в прихожей.
— Ну что? — спросил он, не в силах скрыть нетерпения.
— Все, — я протянула ему чек из банка о переводе денег и фирменный конверт из агентства. — Деньги за тур я внесла в ипотеку. Это наш с тобой общий вклад. А это — сама путевка. Для твоей мамы.
Он взял конверт, ощутил его вес, провел пальцем по глянцевой поверхности. Его лицо озарила блаженная улыбка. Он даже не смотрел на банковский чек — его не интересовало, куда я дела деньги. Он видел лишь материальное подтверждение своей победы — этот роскошный пакет.
— Спасибо, Марин, — сказал он, и в его голосе впервые за долгое время прозвучала искренность. — Я же говорил, все будет хорошо.
Он тут же позвонил Людмиле Петровне.
— Мам! Все готово! Марина только что принесла документы! Да, самый лучший отель! Забираем в понедельник… Нет, что ты, все оплачено! Радуйся!
Я стояла и слушала его счастливый лепет, глядя, как он нежно поглаживает тот самый конверт. Он был слеп и глуп в своем торжестве.
Он ошибался на мой счет с самого начала. Он принял мою вынужденную терпеливость за слабость, а молчание — за согласие.
Но то, что он считал концом войны, на самом деле было лишь затишьем перед самым главным сражением. И его армия даже не подозревала, что уже окружена.
Суббота была объявлена днем торжественного семейного ужина. Людмила Петровна, сияя, как новенький рубль, прибыла не одна, а в сопровождении своей дочери, моей свояченицы Ольги, и ее мужа Виталия. Они ввалились в нашу квартиру с шумом и гамом, словно владельцы замка, вернувшиеся из долгого странствия.
Людмила Петровна позволила себе театрально обнять меня.
— Мариночка, родная! Спасибо тебе большое! Я всегда знала, что ты добрая и все поймешь! — ее голос звенел фальшивыми нотами.
Я улыбнулась ей в ответ той же холодной, вежливой улыбкой, что практиковала всю неделю.
— Это ваш сын такой настойчивый, Людмила Петровна. Все для вас.
Андрей, стоя рядом, поймал мой взгляд и одобрительно кивнул. Он был счастлив. В его мире все встало на свои места: жена покорилась, мать довольна, и он — хороший сын.
Мы уселись за стол, который я накрыла без всякого энтузиазма. Ольга, смерив меня взглядом, полным зависти и любопытства, сразу начала.
— Мама, ну покажи, покажи документы! Я в жизни не летала в такие отели! «Ультра все включено» — это ведь даже алкоголь премиум-класса?
Людмила Петровна с важным видом достала из сумки тот самый глянцевый конверт и положила его на стол, как реликвию.
— Вот, полюбуйтесь. Все официально. И номер с видом на море. Марина постаралась на славу, — она кивнула в мою сторону, словно жалуя меня своим одобрением.
Я молча наливала чай, наблюдая за этой сценой со стороны.
— А тебе, Марина, не обидно? — встрял Виталий, с удовольствием уплетая салат. — Сидеть тут, в дождливой Москве, пока теща на море греется?
— Виталик, не будь грубым, — одернула его Ольга, но в ее глазах читалось то же любопытство.
— Чего грубого? Нормальный вопрос. Я вот на свою тещу столько бы не потратил. Уважаю Андрея за щедрость.
Андрей расправил плечи.
— Мама заслужила. Она всю жизнь ради нас. А мы тут немного с Мариной поскандалили сначала, но она, умница, все поняла правильно. Семья — это главное.
Эти слова, сказанные с таким пафосом, чуть не заставили меня поперхнуться. Я посмотрела на него и увидела не того мужчину, с которым делила мечты, а самовлюбленного мальчика, жаждущего похвалы.
— Да-да, — подхватила Людмила Петровна. — Главное — уметь слушать старших. Вот я своего мужа, отца Андрея, всегда слушалась. И жили мы душа в душу. А вы, молодежь, все со своими амбициями, с ипотеками… Надо проще быть. Вот, как Марина сейчас — вошла в положение.
Меня тошнило от этой лицемерной речи. Она говорила о «душе в душу», хотя все знали, что ее муж сбежал от нее же через пятнадцать лет брака.
— Кстати, Людочка, а тебе купальник новый купили? — снова ввернула слово Ольга.
Свекровь сделала пренебрежительную гримасу.
— Зачем новые траты? У меня старый еще ничего. А если что… — она обвела стол взглядом и остановила его на мне. — Марина, у тебя же есть тот, бирюзовый, новый? Ты мне его одолжи на время. Ты ведь дома-то все равно посидишь, а я на море похвастаюсь. Он тебе все равно еще великоват, фигура не та.
Воздух за столом застыл. Даже Ольга с Виталием на секунду замолчали. Это было уже за гранью. Она не просто требовала путевку, она теперь претендовала на мои личные вещи, при этом унизительно оценивая мою внешность.
Андрей смущенно крякнул, но промолчал.
Я отложила чайную ложку, положила ее рядом с блюдцем с мягким, но отчетливым звоном и подняла на нее взгляд. Спокойный и прямой.
— К сожалению, Людмила Петровна, не смогу, — сказала я четко, чтобы слышали все. — Он мне на даче для загара пригодится. Да и, знаете, гигиена. Я не сторонница делиться таким интимным, как нижнее белье и купальники.
Наступила мертвая тишина. Людмила Петровна покраснела, ее губы подергивались от злости. Она не ожидала отказа. Она привыкла брать.
— Ну, не надо так, я просто предложила… — пробормотала она, отводя взгляд.
— Я поняла, — мягко закончила я, снова улыбнувшись. — Лучше купите себе новый, на радостях. Вам ведь сын ничего не жалеет.
Андрей под столом тронул мое колено, пытаясь то ли остановить, то ли поддержать. Я убрала ногу.
Остаток ужина прошел в немного натянутой атмосфере. Людмила Петровна больше не хвасталась, а Ольга с Виталием перешептывались, поглядывая на меня с новым, оценивающим интересом.
Когда они наконец ушли, Андрей тяжело опустился на диван.
— Ну и зачем ты ее так? Мама же просто спросила.
— Она не спросила, она потребовала мой купальник, назвав меня при этом полной, — безразлично ответила я, собирая посуду. — Или ты этого не услышал?
Он махнул рукой.
— Придумала тоже. У нее просто язык такой, не фильтрует. Ты слишком все близко к сердцу принимаешь.
Я не стала спорить. Бесполезно. Он видел и слышал только то, что хотел.
Но в ту ночь, засыпая, я думала не об его слепоте. Я думала о том тяжелом, глянцевом конверте, который лежал в сумке у его матери. Я представляла себе ее лицо, когда она его откроет. Не здесь, в безопасности своего дома, а там, в салоне самолета, на высоте десяти тысяч метров, где нельзя будет устроить скандал, где она будет одна со своим разочарованием и яростью.
И от этих мыслей по моей спине пробегали мурашки предвкушения. Ее триумф был так же хрупок, как глянцевая бумага. И он был обречен рассыпаться в прах.
День отъезда наступил. Андрей взял отгул, чтобы лично проводить мать в аэропорт. Я сослалась на срочную работу, но он даже не настаивал. Его внимание было полностью сосредоточено на Людмиле Петровне, которая с утра пребывала в состоянии, сродни королевскому.
Она щеголяла в новой, купленной накануне панаме и дорогих солнечных очках, хотя за окном моросил противный осенний дождь. Ее чемодан, битком набитый платьями, саронгами и кремами для загара, стоял в прихожей, как памятник ее предстоящему триумфу.
— Андрюша, ты только представь, как я буду завтракать с видом на море! — говорила она, поправляя прядь волос. — А эти ваши овсянки и бутерброды… забуду как страшный сон.
Я наблюдала за этим из кухни, допивая кофе. Мое спокойствие, должно быть, казалось им покорностью. На самом деле это была концентрация снайпера перед выстрелом.
Перед самым выходом Людмила Петровна снова подозвала меня.
— Ну, Мариночка, прощай. Спасибо за подарок. Жаль, конечно, что ты составить компанию не смогла, — она сказала это с такой сладкой язвительностью, что Андрей даже не понял подтекста.
— Хорошего вам отдыха, Людмила Петровна, — ответила я, вкладывая в эти слова весь свой сарказм, который был слышен только мне.
Я протянула ей тот самый злополучный конверт. Она взяла его с таким благоговением, будто это была грамота из Кремля.
— О, не беспокойся, я его в ручную кладь положу. Такой документ нельзя сдавать в багаж.
Андрей подхватил чемодан, и они вышли, оставив меня в тишине пустой квартиры. Я подошла к окну и смотрела, как машина такси увозит их. Мое сердце билось ровно и громко. Спектакль начинался.
В самолете, как я и предполагала, Людмила Петровна устроилась у иллюминатора. Соседкой оказалась немолодая, приятная женщина, что только подстегнуло ее желание похвастаться.
— Вы не поверите, какая у меня заботливая невестка, — начала она, едва пристегнув ремни, и с пафосом положила конверт на откидной столик. — Подарила тур в Турцию, самый лучший отель! «Ультра все включено». Дети сегодня просто не ценят родителей, а моя… моя — золото.
Соседка вежливо улыбнулась.
— Как повезло. Редкость, действительно.
— Да я сама ее воспитала! — без тени смущения заявила Людмила Петровна. — Учу, как мужа любить, как семью ценить. Вот, пожинаю плоды.
Когда самолет набрал высоту и зажегся табло «Пристегните ремни», она не смогла больше терпеть. С торжествующим видом, под одобрительный взгляд соседки, она сломала печать на конверте.
— Ну, полюбуемся, что там моя невесточка подготовила…
Она вытащила стопку глянцевых бумаг. Сначала ее лицо выражало лишь предвкушаемое удовольствие. Она пробежала глазами первую страницу, и ее брови поползли вверх. Улыбка начала медленно сползать с ее лица, как маска.
— Что это? — прошептала она, лихорадочно переворачивая следующие листы. — Это что за глупая шутка?
Соседка, почуяв неладное, тактично отвернулась, делая вид, что рассматривает меню напитков.
Людмила Петровна уставилась на документы. Ее взгляд выхватывал отдельные, чудовищные фразы.
«Санаторий «Сосновая Роща». Вологодская область».
«Оздоровительная программа:коррекция избыточного веса и нормализация артериального давления».
«Лечебная физкультура,диетическое питание, грязелечение».
Турецкое море, шезлонги и креветки испарились, превратившись в сосновый бор, столовую с паровыми котлетами и кабинет лечебной физкультуры.
— Нет… — вырвалось у нее. — Этого не может быть.
Она снова вгляделась в верхний угол документа, где стояла итоговая сумма. Та самая, что стоила бы путевки в Турцию. Все было оплачено. Каждый рубль. Но не на рай под пальмами, а на две недели оздоровительного аскетизма под Вологдой.
Ее лицо побагровело. Руки задрожали. Она швырнула бумаги на столик, словно их прикосновение жгло ей пальцы.
— Сволочь… — прошипела она уже в полный голос, не обращая внимания на соседей. — Мерзавка! Как она посмела!
Соседка испуганно отодвинулась. Людмила Петровна схватилась за телефон, чтобы позвонить Андрею, но тут же вспомнила, что она в самолете, и связь недоступна. Она была в ловушке. В металлической трубе, несущей ее не к морю, а к унижению.
Она сидела, недвижимая, уставившись в одну точку. Ее дорогая панама вдруг стала выглядеть нелепо и жалко. Представление, которое она играла для себя и окружающих, закончилось, обнажив голую, неприглядную правду.
Ее невестка не сдалась. Она нанесла удар. Холодный, расчетливый и беспощадный.
А высоко в небе, за иллюминатором, плыли тяжелые серые облака, как нельзя лучше соответствуя тому, что творилось в ее душе. Райский отдых превратился в суровую российскую реальность. И это было только начало.
Я сидела на кухне с чашкой остывшего чая, когда раздался звонок. На экране телефона пылало имя «МАМА». Я представила, как она, багровая от ярости, пытается дозвониться из аэропорта Вологды или из такси по пути в санаторий. Я сбросила вызов. Он тут же раздался снова. И снова. Тогда я просто отключила звук.
Через двадцать минут в дверь врезался чей-то кулак. Резкий, истеричный стук, от которого вздрогнули стены. Я знала, кто это. Медленно, давая ему время набраться еще большей ярости, я подошла и открыла.
Андрей стоял на площадке. Его лицо было перекошено так, что я не видела его никогда таким — ни в одной их их ссор, ни в одном споре. Он был бледен, губы подрагивали, а в глазах полыхала такая ненависть, что я невольно отступила на шаг.
Он ворвался в прихожую, захлопнув дверь с такой силой, что стеклянная вставка звякнула.
— Что ты наделала?! — его голос был хриплым, срывающимся на крик. — Ты совсем спятила?! Ты в своем уме?!
Он размахивал перед моим лицом своим телефоном. На экране я мельком увидела множество пропущенных вызовов от Людмилы Петровны.
— Я не понимаю, о чем ты, — спокойно сказала я.
— Не понимаешь?! — он захохотал, и этот смех звучал ужасающе. — Мама звонит с полуслова! Она в истерике! Ты купила ей путевку в какой-то дурдом! В какую-то вологодскую помойку с диетами и физкультурой! Это плевок, Марина! Плевок в меня, в мою семью, в мою мать!
Он подошел ко мне вплотную, дыша тяжело и прерывисто.
— Она сейчас в каком-то санатории плачет! Ее сердце прихватывает из-за тебя! Ты ее в могилу сведешь!
Я не отступила. Внутри все сжалось в холодный, твердый ком.
— Во-первых, отойди от меня, — произнесла я тихо, но так, что он невольно отшатнулся. — Во-вторых, я не покупала ей путевку в «дурдом». Я оплатила для нее двухнедельный оздоровительный курс в лицензированном санатории «Сосновая Роща». Она же постоянно жаловалась на давление и лишний вес? Я позаботилась о ее здоровье. Разве не это главное?
Он смотрел на меня, не в силах вымолвить ни слова, парализованный моим хладнокровием.
— В-третьих, — я прошла на кухню, взяла со стола распечатку и протянула ему, — я не потратила ни копейки семейных денег на ее «отдых». Я перевела сумму, равную стоимости той самой желанной для вас путевки в Турцию, на наш с тобой общий ипотечный счет. Посмотри. Это квитанция. Назначение платежа: «Вклад Людмилы Петровны в будущее сына». Так что твоя мама не только укрепляет здоровье, но и внесла ощутимый вклад в наше с тобой будущее. Тебе стоит ее за это поблагодарить.
Андрей выхватил у меня бумагу. Его глаза бегали по строчкам, не веря написанному. Он видел номер счета, сумму, ту самую, что они с матерью требовали, и это дурацкое, издевательское назначение платежа.
— Ты… сука… — прошипел он, и в его голосе было что-то животное. — Ты все это… все обдумала? Специально? Хладнокровно?
— Да, Андрей, — ответила я, глядя ему прямо в глаза. — В отличие от тебя, я всегда обдумываю, как потратить НАШИ общие деньги. Твоей маме нужен был отдых? Он у нее есть. Бесплатный и полезный. А тебе нужна была благодарность? Ты ее получил. Правда, в другом виде.
Он швырнул квитанцию на пол.
— Я с тобой разведусь! Слышишь? Завтра же! Ты не получишь от меня ничего!
Я медленно наклонилась, подняла бумагу и аккуратно разгладила ее.
— Это ты не получишь ничего, Андрей. Точнее, получишь ровно половину этой квартиры, которую мы с тобой будем годами делить через суд. А пока мы будем делить, я отправлю эту квитанцию, а также скриншоты наших милых бесед, где ты требовал брать кредит на каприз твоей мамаши, всем твоим родственникам. Ольге, Виталию, твоим тетушкам. Пусть все оценят, как сын «заботится» о матери, вбухивая последние деньги в Турцию, пока у него самого висит ипотека. Думаешь, они поймут твою «любовь»? Или решат, что ты безответственный идиот?
Он замер. Его ярость начала сменяться холодным, неприятным осознанием. Он всегда боялся осуждения родни, боялся выглядеть плохо в их глазах.
— Ты не посмеешь…
— Попробуй меня остановить, — парировала я. — Ты хотел, чтобы я была частью твоей семьи? Поздравляю, теперь я знаю о ней все. И готова поделиться знаниями.
Он молчал, тяжело дыша. Его первоначальный напор иссяк, сменившись растерянностью и даже страхом. Он смотрел на меня, и, кажется, впервые за многие годы действительно видел меня. Не покорную жену, не приложение к своей жизни, а отдельного, сильного человека, который может дать сдачи.
— Убирайся, — сказала я мягко, указывая на дверь. — Иди и успокой свою маму. Объясни ей, что ее ждет две недели здорового образа жизни. А мне… мне нужно подумать. Обо всем.
Он постоял еще мгновение, затем, не сказав больше ни слова, развернулся и вышел. Дверь закрылась с тихим щелчком, который прозвучал громче любого хлопка.
Я осталась одна. Дрожь, которую я сдерживала все это время, наконец вырвалась наружу. Я прислонилась к стене, и по моим щекам потекли слезы. Но это были не слезы боли или отчаяния. Это были слезы освобождения.
Битва была выиграна. Но война за мою собственную жизнь только начиналась.
Тишина, воцарившаяся в квартире после ухода Андрея, была оглушительной. Я стояла, прислонившись к стене, и слушала, как бьется мое сердце. Оно выстукивало не тревогу, а четкий, ровный ритм — ритм освобождения.
Следующие несколько дней прошли в странном, выморочном состоянии. Андрей не звонил и не писал. Я знала, что он был в ярости, но мое последнее предупреждение подействовало. Угроза показать его родне переписку, где он требовал брать кредит, пока мы тонем в ипотеке, была для него страшнее любого скандала со мной. Его молчание было знаком того, что он понял — игра изменилась.
Я воспользовалась этой паузой. Я собрала все наши общие документы, распечатала историю наших ссор в мессенджере, где он давил на меня из-за денег. Я сложила все в отдельную папку. Это был мой козырь, моя страховка.
Ровно через неделю, вечером, в дверь снова постучали. На этот раз стук был спокойным, почти нерешительным. На пороге стоял Андрей. Он выглядел уставшим, помятым. Ни следов былой уверенности, ни огня в глазах.
— Можно? — тихо спросил он.
Я кивнула и пропустила его внутрь. Он прошел в гостиную и сел на диван, сгорбившись.
— Мама вернулась вчера, — начал он, глядя в пол. — Она не говорит со мной. Вообще. Говорит, что я ее предал, что позволил жене над собой издеваться.
Я молчала, давая ему выговориться.
— Она сказала… что эти две недели были адом. Диеты, какие-то процедуры, постоянные осмотры. Она сказала, что ты отправила ее в тюрьму.
— Я отправила ее в санаторий, который стоит как пять ее месячных пенсий, — парировала я. — Если это тюрьма, то очень комфортабельная.
Он тяжело вздохнул.
— Я знаю… Я все обдумал. Эти дни. Ты была права. Насчет денег. Насчет кредита. Это было безумием.
Я не ожидала таких слов. Во всяком случае, не так скоро.
— Правда? А раньше это была «святая обязанность хорошего сына».
— Не издевайся, пожалуйста, — он потер лицо ладонями. — Я вел себя как последний эгоист. Как тряпка. Я видел только то, что хотел видеть. Я не защитил тебя. Ни от мамы, ни от самого себя.
В его голосе прозвучала искренняя боль. Возможно, впервые за все время он смотрел на ситуацию не с позиции обиженного мальчика, а с позиции взрослого мужчины, который все испортил.
— Что будем делать дальше? — спросила я, сохраняя нейтральный тон.
Он поднял на меня глаза. В них была растерянность.
— Я не знаю. Мама требует, чтобы я подал на развод. Говорит, что никогда не простит тебя. И… меня тоже.
— А что хочешь ты? — это был самый главный вопрос.
Он помолчал, выбирая слова.
— Я не хочу развода. Но я понимаю, что так больше продолжаться не может. Ни с мамой, ни с нами. Я… я согласен на твои условия. На семейного психолога. На отдельный счет, куда мы будем откладывать на себя, а не на чужие капризы. На твердые границы с моей семьей. Я поговорю с мамой. Твердо.
Это было то, чего я добивалась. Не капитуляции, а перемирия на новых условиях. Но могла ли я ему верить?
— Слова — это легко, Андрей. Ты говорил их и раньше.
— Я знаю. Но сейчас все по-другому. Ты показала мне… кем я стал. И мне это не нравится.
Он выглядел сломленным. И впервые за долгое время я увидела в нем не врага, а человека, который заблудился и пытается найти дорогу назад.
— Хорошо, — сказала я наконец. — Мы можем попробовать. Но с условием. Один срыв, одно возвращение к старым схемам — и все закончено. Без разговоров, без предупреждений. Я положу на стол заявление о разводе.
Он кивнул, не споря.
— Я понял.
Он ушел, оставив меня в той же тишине, но теперь она была наполнена не гневом, а тяжелой, настороженной надеждой.
Я подошла к окну. Город зажигал огни. Там, внизу, кипела жизнь — чужая, незнакомая. Моя собственная жизнь только что сделала резкий, опасный вираж. Я не знала, выстоим ли мы с Андреем, сможем ли построить что-то новое на руинах старого. Но я знала одно.
Я подошла к столу, открыла ноутбук и зашла на сайт авиакомпании. Я нашла то, что искала — билет в Стамбул. Всего один. На следующую неделю.
Я не сдалась. Я просто выбрала другую битву. И выиграла ее. А теперь пришло время и для моего отдыха.