Дважды в своей жизни генерал Михаил Черняев становился без преувеличения самым популярным человеком России. Первый раз в 1865 году, когда покорил Ташкент, второй раз — в 1876-м, когда возглавил сербскую армию. Однако в истории он всё же воспринимается не совсем однозначным героем.
Фиксированию дважды возникавшего над ним героического ореола мешал целый ряд обстоятельств. Во-первых, срабатывал имиджевый фактор. Будучи франкофилом, Михаил Григорьевич подчёркивал своё внешнее сходство с Наполеоном III, нося такие же усы и эспаньолку. В ташкентские времена это воспринималось нормально, а вот 10 лет спустя последний французский император уже считался фигурой трагикомичной. И тщеславие русского генерала, позиционировавшего себя то «славянским Вашингтоном» (в смысле создания общеславянского государства), то «русским Гарибальди» (в смысле объединения славянских земель) и забывавшему в таких сравнениях, что ориентироваться на Запад человеку с его политическими лозунгами просто неуместно, в чём-то было сродни тщеславию Наполеона III.
Впрочем, франкофильство Михаила Григорьевича в какой-то степени объяснялось его происхождением.
В 1818 году дочь мэра городка Лекенуа, мадемуазель Эме-Эстер-Шарлотте Лекюйе сочеталась браком по католическому и православному обрядам с майором Григорием Никитичем Черняевым, выполнявшим обязанности коменданта соседнего городка Люневиль.
В том же году русские войска вернулись на Родину, где у четы Черняевых и появились на свет аж 18 детей, из которых до взрослого возраста дожили половина — три сына и шесть дочек.
Григорий Никитич перешёл на штатскую службу, войдя в историю, главным образом, как начальник Бердянского порта.
Родившийся 3 ноября 1828 года сын Михаил появился на свет в Бендерах, где его отец был тогда полицмейстером. С 12 лет воспитывался в т. н. Дворянском полку, представлявшим собой нечто среднее между кадетским корпусом и военным училищем.
Первое офицерское звание он получил в 1847 году, а два года спустя впервые понюхал пороха в Венгерском походе. Впрочем, кампания была короткой и не особо кровопролитной.
Начальство держало его на хорошем счету, и в 1851 году Михаил Григорьевич окончил Академию Генерального штаба. С началом Крымской войны отправился на Дунай, в штаб 4-го пехотного корпуса. Надо полагать, именно в Венгрии и на Балканах он и проникся «славянским вопросом».
28 мая 1854 года у Каракуле три эскадрона александрийских гусар и сотня казаков из-за горячности командовавшего отрядом полковника Андрея Карамзина (сына знаменитого историка) оказались разбиты впятеро превосходящими силами турок.
Карамзин погиб смертью храбрых, а уцелевший Черняев составил об этом бое эпичное и яркое донесение, прочитав которое, Николай I пометил на полях: «Заметить молодого офицера».
Николай I вскоре умер, но Черняев всё равно не выпадал из поля зрения властей предержащих. Корпус отправили в Крым, и 5 ноября Михаил Григорьевич попал в самое пекло неудачной битвы с англо-французами при Инкермане. С безопасного расстояния за сражением наблюдали царские сыновья Николай и Михаил, получившие по ордену св. Георгия 4-й степени. Черняеву, чью отвагу и распорядительность они отметили, достался чуть менее престижный св. Владимир 4-й степени.
Позже, прикрывая отход русских войск из Севастополя через Северную бухту, он удостоился чина подполковника и золотого палаша «за храбрость».
После поражения в Крымской войне Россия решила отыграться на Востоке, нацелившись на Среднюю Азию, именуемую тогда Туркестаном. Начиналось всё с разведывательно-научных экспедиций, по ходу которых Михаил Григорьевич пересекался с географом Николаем Ханыковым, военным дипломатом Николаем Игнатьевым, будущим адмиралом Алексеем Бутаковым.
Потом Черняев недолго служил на Кавказе, где обзавёлся новым покровителем в лице победителя Шамиля фельдмаршала Александра Барятинского.
Но Барятинский скоро попал в опалу из-за конфликта с проводившим реформу армии военным министром Дмитрием Милютиным. «Партия Барятинского» воспринимала эту реформу с всеобщей воинской повинностью и уклоном на техническую модернизацию как вредное западное извращение, ставящее, так сказать, материальные категории над духовно-патриотическими.
«Милютинцы» ломали карьеры своим оппонентам, но Черняева миновала чаша сия, поскольку он снова оказался в Туркестане, где выделился своими ратными подвигами. Первым из них стало взятие в сентябре 1864 года пограничной крепости Кокандского ханства Чимкент. Считавшуюся неприступной твердыню захватили на удивление легко: проникнув через водопровод, проходивший через небольшое отверстие в стене, у которого кокандцы не удосужились выставить караула. Черняеву дали сразу орден св. Георгия 3-й степени и вскоре произвели в генерал-майоры.
Со 100-тысячным Ташкентом, имея отряд всего в 1,3 тысячи бойцов, пришлось возиться дольше — с апреля по июнь 1866 года.
Когда осада вроде бы зашла в тупик, до Черняева дошла весть о скором прибытии генерал-губернатора Николая Крыжановского. Михаил Григорьевич, сетовал, что Крыжановский «вздумает повести сам войска к Ташкенту, овладеет им, получит графа, а мы, трудящиеся, тут останемся в дураках». И Черняев рискнул, предприняв в ночь с 27 на 28 июня внезапный штурм, закончившийся успехом.
Россия восхищалась «новым Суворовым», которого назначили военным губернатором Туркестанского края. Однако в военном министерстве им были недовольны. Под предлогом того, что его инициативность усложнила отношения с Англией, на Черняева навесили всех собак и в 1867 году отправили в отставку. Потом, правда, в армию его вернули, но в мутном статусе находящегося «в распоряжении командующего войсками Варшавского округа».
При минимальном генеральском окладе возникли материальные трудности, тем более что в 1866 году он женился на дочери своего сослуживца Антонине Вульферт и в семье один за другим появлялись дети (сын и четыре дочки).
И вдруг в 1873 году у Чернева нашлись спонсоры, причём такие, что он сумел приобрести газету «Русский мир» и вполне серьёзно заняться издательской деятельностью. Помощь пришла из кругов, близких Барятинскому. Одним из спонсоров выступил купец Михаил Хлудов, сделавший капитал на освоении туркестанских рынков и пользовавшийся влиянием в московском деловом сообществе.
Двигаясь по славянофильскому направлению, газета быстро пошла в рост, да и общество было взбудоражено новостями об антитурецком восстании в Боснии и Герцеговине.
Мысль о то, что Россия должна освободить балканских славян от турецкого (а, по возможности, и от австро-венгерского) ига, находила продолжение в тезисе, который Черняев озвучивал в письме Ивану Акскакову:
«Только русское племя, или только Россия, и имеет политическую будущность. Прочие племена могут существовать только при России, в формах, ещё не определённых историей».
И Михаил Григорьевич был готов помочь истории определиться с формой.
Австрийцы сами мечтали наложить лапу на Боснию и Герцеговину, но была ещё и Сербия, считавшая этот край своим и пытавшаяся при князе Милане Обреновиче балансировать между Петербургом и Веной.
Завязав переписку с сербскими политиками, Черняев доносил до них, что включение Боснии в Сербию Россию вполне устроит, а вот непосредственно граничащие с сербами австрийцы непременно подомнут южных славян под себя, дескать, не ошибитесь с выбором.
В апреле 1876 года в Болгарии тоже вспыхнуло восстание, которое турки подавили максимально жестоко. От описаний османских зверств ахнула вся Европа, и князь Милан решил воспользоваться удачной конъюнктурой, объявив османам войну, причём к Сербии присоединилась и маленькая, но хорошо защищённая географическим положением Черногория.
Полноценной армии у сербов не было, но после мобилизации они выставили 124-тысячное войско. Турки выставили против них 150-тысячную группировку. Предполагая, что Россию тоже удастся вовлечь в конфликт, князь Милан пригласил Черняева в главнокомандующие.
Михаил Григорьевич, чувствуя к чему идёт дело, уже вышел в отставку, но в выдаче заграничного паспорта ему отказали. Тогда он уехал в Москву и с помощью Хлудова паспорт ему оформили втихаря, в канцелярии генерал-губернатора «первопрестольной».
В июне 1876 года он был в Белграде, и, оправдываясь по неофициальным каналам перед царским двором, писал, что в случае победы, одержанной сербами под его началом, «влияние России на Сербию будет реальным и будет покоиться на прочных основаниях. Глава государства и весь народ сочувствуют России. Постепенно министров можно будет назначать из числа россиян. Враждебные партии исчезнут, и одно из славянских государств де-факто станет российской провинцией».
Весть о назначении Черняева фактическим главнокомандующим (формально таковым являлся князь Милан, а Черняев командовал Моравской армией) всколыхнуло Россию, и в Сербию потянулись добровольцы.
Михаил Григорьевич называл такой контингент идеальным: «Отношения искренние, ровные, прямые, не напыщенные. Дерутся как львы. Не было ни единого случая неповиновения или неудовольствия касательно меня за всё время до моего выезда из Белграда. Все приказания исполнялись с самоотвержением, беспрекословно и точно… Добровольцы в Сербии были той же Кортесовской дружиной, с которой взял я стотысячный Ташкент. За время войны из них вышли замечательные боевые люди…»
Но добровольцев из всех стран набралось только 5 тысяч, что переломить ситуацию не могло. Собственно же сербское войско, немногим уступая туркам в количестве, почти не имело боевого опыта и было плохо организовано. Сам Черняев тоже оказался не на высоте положения, недооценив тот факт, что реорганизованная и перевооружённая на европейский манер османская армия уже не напоминала скопища «времён очаковских и покорения Крыма».
И, конечно, роковую роль сыграл приказ князя Милана вести наступление против турок на нескольких направлениях, а не на одном только Моравском.
Как водится в таких случаях, вместо удара сжатым кулаком получился удар растопыренными пальцами. Турки же, напротив, старались концентрировать свои силы и практически во всех сражениях превосходили сербов в среднем в полтора раза.
При этом нельзя сказать, что Михаил Григорьевич демонстрировал непрофессионализм. Попытка сербского наступления в Боснии оказалась сорвана итогами битвы при Великом Изворе 6 июля, в которой, кстати, потери победителей — османов, около 5 тысяч, в два с половиной раза превосходили потери побеждённых сербов.
Битву при Княжеваце (29 июля) формально Черняев проиграл, но замысел турок по охвату левого фланга сербских позиций оказался сорван. Прямым следствием этой относительной неудачи стала девятидневная (с 20 по 29 августа) битва при Алексанаце, которую Черняев выиграл, имея всего 58 тысяч против 90 тысяч противника.
Турки, как бы поддаваясь воспитательным окрикам европейских держав, согласились на перемирие, которое использовали для перегруппировки войск. И это перемирие стало для сербов фатальной ошибкой.
Черняев тоже провёл перегруппировку, но с меньшим успехом, что и подтвердили итоги провального контрнаступления по левому берегу Моравы. В оправдание ему следует отметить, что и при Кревете (28 сентября — 2 октября) и у Великого Шилеговаца (19-21 октября) полуторное численное превосходство по-прежнему было у турок. Но и в упрёк Черняеву следует поставить то, что для повышения концентрации своих войск он тоже ничего не предпринял.
Трагическим апофеозом этой войны стала битва при Джунисе (29 октября), в которой, прикрывая отступление, погиб почти весь русский добровольческий отряд. Черняев отправил тогда Александру II телеграмму: «Все русские погибли, все сербы бежали».
Под давлением Петербурга турки согласились заключить новое перемирие, а в феврале 1877 года подписали и мир. Михаил Григорьевич оставил Белград, виня сербов в плохой организации и малодушии. Сербы же, кстати, его особо не винили, обрушившись на плохо подготовившего офицерский корпус начальника Военной академии австрийского подданного Франтишека Зака.
В Россию Михаил Григорьевич предпочёл пока не показываться, путешествуя по Европе, причём в Англии оппозиционеры-либералы даже организовала в его честь банкет.
На Родину он вернулся, когда понял, что русско-турецкая война неизбежна, и в апреле 1877 года был зачислен на службу в Генштаб. Ему довелось побывать и на европейском, и на кавказском театре боевых действий, где главнокомандующими были братья царя Николай и Михаил Николаевичи. Но и товарищи по Инкерманской битве возможностей как-то проявить себя ему не предоставили.
Газету «Русски мир» вскоре пришлось продать: разочарованная победным, но не принёсшим всех желаемых дивидендов исходом войны, публика к славянофильским идеям охладела. Да и военные кумиры у неё теперь были другие — Иосиф Гурко, Михаил Скобелев.
Относился к их числу и туркестанский генерал-губернатор Константин Кауфман, скончавшийся в мае 1882 года. Черняев был назначен на его место, вторично став таким наместником края. При нём, собственно, покорение Средней Азии и завершилось, но вся слава досталась руководившему Ахалтекинской экспедицией Михаилу Скобелеву.
Новый император Александр III Черняеву, в принципе, симпатизировал, но от Михаила Григорьевича требовалось не совершать подвиги, а водворять в регионе общероссийские управленческие стандарты, разумеется, с учётом местной специфики. А он к такой методической деятельности был не способен. В общем, единственным конкретным достижением двухлетнего наместничества Черняева стала военно-научная экспедиция на Плато-Устюрт — здесь он был в своей стихии.
В 1886 году Михаил Григорьевич вышел в отставку и провёл остаток жизни в фамильном имении Тубышки Могилёвской губернии. Скончался он 16 августа 1898 года.
Перед смертью Черняев часто повторял, что главной своей заслугой считает присоединение Туркестана. А вот о Балканах вспоминал неохотно.