Жили у нас в соседнем подъезде Лариса и Анатолий. Славные, в общем-то, люди. Лариса — швеёй на фабрике работала, Анатолий — водителем. Дочь их, Анна, уже взрослая, в городе училась, потом работу нашла, но ещё жила с родителями. Семья как семья. Ничего особенного.
Лариса работала швеёй на фабрике. Руки у неё всегда были в работе — то на производстве, то дома подшивала, перешивала. Помню, как-то зашёл, а она сидит за своей старой машинкой «Зингер», педаль нажимает, а лицо сосредоточенное, будто весь мир в этой строчке. Я тогда пошутил: «Тебе бы памятник поставить — труженице». Она только улыбнулась: «Памятники ставят мёртвым, Андрей, а мне бы только суставы подлечить». Суставы у неё болели, артрит. Руки по утрам опухали, видно было, как ей тяжело иглу вдеть.
А потом приезжает как-то Анна, вся сияющая.
— Мамуль, ты не поверишь! Подружки зовут в Турцию! Такая путёвка выгодная!
Лариса слушает, улыбается сдержанно.
— Доченька, да я тут… себе на лечение копила в санаторий.
— Ну, мам, ты же хочешь, чтобы я отдохнула? У тебя ещё время будет, подлечишься. Ты зимой можешь съездить, а я нет?
Голос у Анны — звонкий, настойчивый. Требовательный.
Вечером подключился Анатолий. Сидят на кухне, чай пьют.
— Лариса, пусть молодежь покатается, мир посмотрит. Мы-то своё уже отгуляли. Ей впечатления нужны, в её-то годы. А тебе что — очередной санаторий… Всё одно, не лечат там, как надо.
Лариса молчала. Она смотрела на свои руки. Руки, которые кормили семью, одевали, готовили. Отдать деньги — значит снова отложить своё лечение, своё маленькое, единственное облегчение. Не отдать — значит быть плохой матерью, жадиной, сломанной колодкой на пути счастья дочери.
— Хорошо, Анечка. Бери.
Помню, встретил её через пару дней. Шла из банка, опустив голову. Не заметила моего приветствия. Шла медленно, будто ноги были из свинца.
Анна укатила в Турцию. Фотографии посыпались в интернете. Море, солнце, улыбки. Лариса смотрела на них молча. Говорила:
— Хорошо, что дочка поехала. Молодая, пусть порадуется.
А через месяц у неё артрит обострился так, что с кровати встать не могла. Врач потом ругал: «Лариса Ивановна, вам срочно лечение нужно! Запустили вы себя! Вы же в санаторий собирались!?» Она отмалчивалась. Какое уж тут лечение, когда последние деньги ушли на турецкий берег.
Кульминация случилась в выходной. Зашёл я к Анатолию дрель отдать. В гостиной — разобранная швейная машинка. Анатолий возился с ней, откручивал детали.
— Это ты что? — спрашиваю.
— Да вот, место освобождаю. Вон... смотри, новый телевизор плазма, большой, в рассрочку взяли. Аннушка помогла выбрать. А эта машинка… Всё равно Лариса уже не шьёт — руки болят.
Он сказал это без эмоций, констатируя факт. В этом-то и был весь ужас. Он не понимал, что разбирает последний оплот её личности, её ремесла, её маленького мира, где она была творцом. Это была её история, её память, превращённая в хлам ради безликой плазмы.
Лариса стояла в дверях. Стояла и смотрела. Лицо её было пустым, будто из него вынули душу. Она подошла к машинке, положила ладонь на холодный металл литого корпуса. Подержала так секунду. Лицо у неё было абсолютно пустым. Потом развернулась и ушла в комнату.
А наутро её не стало.
Не в смысле, что случилось плохое. Она уехала. К сестре в другой город. Анатолий нашёл на кухонном столе записку, написанную её ровным, аккуратным почерком: «Мои больные руки вас больше не обременят. Живите весело».
Он принёс её мне, весь растерянный, руки дрожали.
— Андрей Сергеевич, я не пойму… Как так? Мы же… ничего такого…
Он действительно не понимал. Его мир, который держался на её молчаливых руках, рухнул, а он всё искал виноватых вовне. Анна примчалась, взъерошенная, с глазами, полными обиды.
— Папа, да что это такое? Мама нас бросила! Из-за чего? Из-за каких-то денег?
Они стояли в своей квартире, с новым телевизором, и фотографиями из Турции в рамочках, и впервые почувствовали пустоту, которую сами и создали. Лариса всегда была фоном, тихим и неизменным. А теперь фона не стало, и они ослепли от внезапного света.
Самое страшное — это не зло, а равнодушие. Зло — его хоть видно, с ним можно бороться. А равнодушие… Оно просто стирает тебя. Ты плачешь — оно не слышит. Ты терпишь — оно не замечает. И однажды, истёртый до дыр, ты просто уходишь, потому что иначе исчезнешь совсем.
Наверное, у сестры ей спокойнее. Суставы, может, и не перестали болеть, но дышать, наверное, стало легче. А Анатолий с Анной… Они живут. Учатся варить суп, стирать пыль на мебели, считать копейку. Может, это и есть начало их взросления. Запоздалое, горькое.
Ваш лайк — лучшая награда для меня. 🔔ЧИТАТЬ ЕЩЁ👇