Я сидела в нашем большом мягком кресле, поджав под себя ноги и укутавшись в плед, который мы с Максимом купили в нашу первую годовщину свадьбы. Он был старенький, немного выцветший, но хранил в себе столько тепла и воспоминаний. Максим сидел напротив, листая что-то в своем планшете, и время от времени улыбался своим мыслям. Наша гостиная, залитая теплым светом торшера, казалась мне самым безопасным местом на земле. Каждая вещь в ней была выбрана с любовью, каждая подушка на диване помнила наши вечерние разговоры. Это и есть счастье, — думала я, вдыхая аромат корицы и глядя на своего мужа. — Простое, тихое, наше.
Мы поженились пять лет назад. Наша история не была похожа на голливудскую мелодраму, она была лучше — она была настоящей. Мы познакомились на работе, долго дружили, а потом как-то незаметно дружба переросла в любовь. Я помню, как он делал мне предложение. Не на колене с кольцом в бархатной коробочке, а просто одним вечером, когда мы гуляли по набережной. Он вдруг остановился, взял меня за руки, посмотрел так серьезно и сказал: «Я не представляю свою жизнь без тебя. Давай всегда будем вместе?». И я, конечно, согласилась. Квартиру мы покупали уже вместе, но основной финансовый груз лег на мои плечи. У меня тогда был хороший проект, наследство от бабушки, я работала, не зная усталости. А Максим только начинал свой путь, его доходы были скромными. Но он поддерживал меня морально, говорил, что это наш общий дом, наше гнездо, и клялся, что сделает все, чтобы я была в нем счастлива. Я верила каждому его слову.
И вот, в этот самый тихий и уютный вечер, раздался звонок в дверь. Резкий, требовательный, он будто разорвал нашу уютную тишину на куски. Мы с Максимом переглянулись. Гостей мы не ждали.
— Наверное, Валентина Павловна, — вздохнул Максим, вставая с дивана. — Она говорила, что может зайти.
Валентина Павловна, моя свекровь. Женщина-ураган. Она влетела в квартиру, стряхивая с зонта дождевые капли прямо на наш светлый коврик в прихожей. В руках у нее была коробка с пирожными и глянцевый мебельный каталог.
— Приветики, мои дорогие! — пропела она, целуя сына и кивая мне. — А я вам сладенького принесла! Не сидите же вы тут в своей норе, скучаете, небось.
Она прошла в гостиную, как хозяйка, плюхнулась на диван и положила каталог на кофейный столик. От нее пахло дорогими духами и какой-то едва уловимой тревогой. Я это всегда чувствовала, но списывала на ее деятельный характер.
— Мам, что-то случилось? — спросил Максим, садясь рядом с ней.
— Случилось! — она театрально всплеснула руками. — У меня случилась мечта! Я всю ночь не спала, все думала. Мой старый диван — это же просто позор! Пружины торчат, обивка вся в катышках. Гостей стыдно позвать. А я ведь еще не старуха, хочу жить красиво!
Она с энтузиазмом раскрыла каталог. Я подошла и села в свое кресло, чувствуя, как уютный вечер окончательно улетучивается. На глянцевых страницах красовалась безвкусная, но невероятно дорогая мебель. Золоченые ножки, бархатная обивка кричащих цветов, какие-то стразы.
Господи, какой кошмар, — промелькнуло у меня в голове. — Это же не диван, а трон для цыганского барона.
— Вот! Смотрите! — она ткнула пальцем с идеальным маникюром в огромный угловой диван цвета фуксии. — Правда, прелесть? Итальянский дизайн! Натуральные материалы!
Я молчала. Максим наклонился и посмотрел на цену, указанную мелким шрифтом в углу страницы. Я тоже увидела эти цифры, и у меня перехватило дыхание.
— Сынок, я тут диван присмотрела за двести тысяч! — заявила свекровь, глядя на Максима умоляющими глазами.
Наступила тишина. Двести тысяч. Это была огромная сумма. Мы как раз откладывали деньги на ремонт в детской, которую планировали обустроить в следующем году. Еще хотели съездить в отпуск к морю, мы нигде не были уже три года. Двести тысяч — это был серьезный удар по нашему бюджету. Я ожидала, что Максим мягко, но твердо объяснит маме, что сейчас это невозможно. Скажет, что у нас другие планы, что мы не можем позволить себе такую импульсивную покупку.
Но он просто кивнул.
Медленно и уверенно.
— Хороший диван, мам. Если тебе нравится, значит, надо брать, — сказал он спокойно, будто речь шла о покупке буханки хлеба.
Я замерла. Я смотрела на него и не узнавала. Где тот парень, который обсуждал со мной каждую крупную трату? Где тот мужчина, который всегда говорил «мы»?
А потом он повернулся ко мне. В его глазах не было вопроса. Там была уверенность. Он протянул руку к моей сумочке, которая лежала на маленьком пуфике рядом с креслом.
— Милая, дай твою карту. Сейчас что-нибудь придумаем, может, в рассрочку оформим на первый взнос, — его голос был ровным и деловым.
И в этот момент я поняла, что завязка этой истории была лишь иллюзией, а настоящая драма только начинается. Он не просто согласился. Он уже все решил. За мой счет. Он полез в мою сумку, как в свою собственную, не сомневаясь ни на секунду, что имеет на это полное право. У меня внутри все похолодело. Этот простой жест — рука мужа в моей сумке — показался мне более унизительным, чем любые слова.
Он начал рыться в сумке, и это тоже было странно. Обычно моя карта лежала в кошельке, прямо сверху. Но он почему-то копался глубже, в боковом отделении. Что он там ищет? — эта мысль была как укол ледяной иглы. В этот самый момент у него зазвонил телефон. Он вытащил его, глянул на экран, и его лицо неуловимо изменилось. Он встал и отошел к окну, прикрывая трубку ладонью.
— Да, — сказал он тихо. — Все по плану. Нет, она еще не знает. Не волнуйся, я все решу. Скоро.
Короткие, рубленые фразы. Он говорил с кем-то, о ком я не должна была знать. И речь шла обо мне. «Она еще не знает»... Не знает чего? Что ее муж собирается потратить ее сбережения на диван для мамы? Или чего-то еще? Холод внутри меня стал разрастаться, превращаясь в ледяной ком. Он закончил разговор и вернулся, нацепив на лицо прежнюю беззаботную улыбку.
— Это по работе, — бросил он небрежно. — Так, на чем мы остановились? Ах да, карта.
И он снова полез в мою сумку. Свекровь наблюдала за нами с каким-то хищным интересом. Ее глаза-буравчики бегали от меня к сыну и обратно. В ее взгляде не было ни капли сочувствия или неловкости. Только напряженное ожидание. Она была соучастницей этого спектакля, а может, и его режиссером.
— Максимушка, ну что же ты так долго? — поторопила она его. — Продавец ждет звонка. Такие диваны разбирают, как горячие пирожки!
Продавец ждет звонка? Значит, они уже все обсудили? Без меня?
Я вспомнила, как на прошлой неделе с моей карты пропала довольно приличная сумма, около двадцати тысяч. Я спросила Максима, и он как-то сбивчиво объяснил, что срочно понадобились деньги на запчасти для машины. Сказал, что сломалось что-то серьезное, и он не хотел меня расстраивать. Я тогда поверила. А сейчас эта ложь всплыла в моей памяти, окрашенная новыми, зловещими красками. А были ли запчасти? Или это был первый транш за что-то другое? За этот диван?
— Да не могу я найти эту карту! — раздраженно воскликнул Максим, вытряхивая на столик содержимое бокового кармана моей сумки.
На глянцевую поверхность стола посыпались какие-то чеки, старые билеты в кино, помада, зеркальце... И среди этого хлама я увидела сложенный вчетверо лист бумаги. Не просто лист, а плотный бланк с водяными знаками. Максим увидел его одновременно со мной. Он молниеносно сгреб его в кулак и попытался незаметно сунуть в карман своих джинсов. Но я успела заметить синюю печать в углу.
— Что это? — спросила я тихо, но мой голос прозвучал в оглушительной тишине, как выстрел.
— Ничего, — буркнул он, не глядя на меня. — Какая-то старая бумажка, мусор.
Но его руки дрожали. А свекровь, увидев этот листок, замерла и впилась взглядом в его кулак. Ее лицо стало напряженным, как у игрока перед решающей ставкой.
— Макс, покажи мне, — я протянула руку.
— Говорю же, ничего важного! — он начал злиться. — Что ты прицепилась? Давай лучше диван закажем, маму порадуем.
Маму порадуем. А меня? Мои чувства, наши общие планы — это уже не в счет?
Я встала. Подошла к нему вплотную и посмотрела ему прямо в глаза.
— Максим. Покажи. Мне. Бумагу.
Я говорила медленно, разделяя слова. Внутри меня бушевала буря, но внешне я была спокойна. Ледяное спокойствие отчаяния. Он смотрел на меня несколько секунд, и в его глазах я увидела страх. Животный, панический страх. Он понял, что отступать некуда.
В этот момент, чтобы как-то отвлечь внимание, или просто по какой-то дурацкой случайности, я решила, что мне нужно что-то из сумки. Какая-то мелочь, неважно.
— Ой, я, кажется, бальзам для губ там оставила, дай-ка сумку, — сказала я, протягивая руку уже не за бумагой, а за всей сумкой. Это был предлог, чтобы взять ситуацию под контроль.
— Я сам найду! — он почти выкрикнул это, прижимая сумку к себе.
И тут я поняла окончательно. Дело было не в диване. И не в деньгах. Дело было в моей сумке. В том, что лежало внутри. Не только этот сложенный листок. Что-то еще. Что-то, что он так отчаянно пытался скрыть, пока я не вижу.
Я сделала шаг и просто вырвала сумку из его рук. Он был так ошарашен моей наглостью, что даже не сопротивлялся. Я села обратно в кресло, поставила сумку на колени и открыла ее. Руки ходили ходуном, я едва могла попасть ключом в замок. Максим стоял над душой, бледный, как полотно. Валентина Павловна вжалась в диван, ее лицо было похоже на маску.
Я начала методично выкладывать вещи. Кошелек. Вот она, моя карта, на самом видном месте. Он ее даже не искал. Он искал что-то другое. Ключи. Телефон. Косметичка. А потом мои пальцы наткнулись на плотную папку. Пластиковую, синего цвета. Такую, в которых носят важные документы. Я никогда раньше не видела эту папку. Она лежала на самом дне, прикрытая подкладкой.
Я вытащила ее. На папке не было никаких надписей. Я открыла ее.
Внутри лежало несколько документов. Сверху — свидетельство о праве собственности на нашу квартиру. Оформленное на меня. Я купила ее еще до брака, поэтому юридически она была только моей. Максим всегда говорил, что это неважно, что мы — семья, и все у нас общее. Как же я была наивна.
Под свидетельством лежал другой документ. Договор. Отпечатанный на гербовой бумаге. Я начала читать. Сердце заколотилось так сильно, что казалось, оно вот-вот пробьет грудную клетку.
«Договор дарения».
Я пробежала глазами по строчкам. Даритель: я, мое полное имя, паспортные данные. Одаряемый... Одаряемый: Валентина Павловна, его мать. Ее полное имя, ее паспортные данные. Предмет договора: трехкомнатная квартира по нашему адресу. Моя квартира.
На последней странице стояли подписи. Ее четкая, размашистая подпись. И подпись от моего имени. Кривая, неуверенная, жалкая подделка. Но она там была. И рядом стояла печать нотариуса. Настоящая.
Воздух кончился. Я подняла глаза на мужа. Он был не просто бледный. Он был белее мела. Белее стен в этой комнате. Он смотрел на документы в моих руках с ужасом обреченного человека.
Он сделал шаг ко мне, протянул руку, будто хотел забрать их, спрятать, сделать так, чтобы я их никогда не видела.
— Мама, тут... — прохрипел он, его голос сорвался. Он посмотрел на свою мать, будто ища у нее спасения. — Мама, тут написано, что квартира...
Он не смог договорить. Он просто смотрел на эти бумаги, и его губы беззвучно шевелились.
А я сказала это за него. Громко и четко, чтобы слышала и эта женщина на диване, и этот предатель передо мной.
— Тут написано, что я подарила свою квартиру твоей матери. Так, Максим? Это ты хотел сказать?
Он вздрогнул, как от удара.
Валентина Павловна вскочила с дивана. Ее лицо исказилось от злости. Милая, заботливая масочка слетела, обнажив хищный оскал.
— А что тут такого?! — закричала она. — Все должно быть в семье! Ты ему жена, значит, и твое имущество — это его имущество! Он мой единственный сын, я всю жизнь на него положила! Я имею право на эту квартиру больше, чем ты!
— Вы подделали мою подпись, — сказала я ледяным тоном. Я смотрела не на нее. Я смотрела на Максима. — Ты. Ты это сделал. Ты украл мои документы, пошел к какому-то продажному нотариусу и оформил дарственную. За моей спиной.
— Я... я не хотел... — залепетал он. — Мама сказала, что так будет правильно... Что это просто формальность, для надежности...
Для надежности. Надежности чего? Что меня можно будет в любой момент выкинуть на улицу?
— Диван за двести тысяч, — я горько усмехнулась. — Это была цена моего молчания? Вы думали, что я просто проглочу это, если вы купите мне безделушку? Нет... не мне. Ей! Вы собирались обставить мою, уже бывшую, квартиру новой мебелью. За мои же деньги.
И тут, в разгар этой уродливой сцены, когда, казалось бы, дно уже пробито, свекровь выдала фразу, которая окончательно разрушила остатки моего мира.
— Да пойми ты, глупая! — визжала она, брызгая слюной. — Максиму скоро нужно будет новое жилье! Более просторное! Семья-то ведь расширяется!
Я замерла. Семья... расширяется? Я посмотрела на Максима. Он опустил голову, пряча глаза. Он не просто побледнел. Он стал серым.
— О чем она говорит, Макс? — спросила я шепотом.
Он молчал. Он просто стоял и смотрел в пол, как нашкодивший щенок.
— Ой, да что тут скрывать! — махнула рукой Валентина Павловна, видимо, решив идти до конца. — У него будет ребенок! От нормальной женщины, которая его ценит! А не от такой, как ты, которая только о своей работе и думает! Они любят друг друга! А ты — просто досадное недоразумение на его пути к счастью!
Ребенок. Другая женщина. Любовь.
Слова падали в оглушительную тишину моей души, как камни в бездонный колодец. Вот оно что. Вот для чего все это было. Квартира нужна была не для мамы. Она нужна была для его новой семьи. Они хотели забрать у меня все — мой дом, мои деньги, мое будущее, — чтобы построить на этих обломках свое счастье. А диван... диван был лишь наглой, издевательской вишенкой на этом торте из лжи и предательства.
Я посмотрела на человека, которого любила. Которому доверяла. С которым собиралась прожить всю жизнь и растить детей в этой самой квартире. А он стоял и молчал. Он позволил своей матери унижать меня, рассказывать мне о его измене, о его будущем ребенке от другой. Он не нашел в себе сил даже сказать мне это самому.
Я медленно поднялась. Внутри меня не было ни слез, ни истерики. Только выжженная пустыня и звенящая, холодная ярость. Я взяла свой телефон со стола.
— Убирайтесь, — мой голос прозвучал чужим, металлическим.
— Что? — свекровь опешила. — Да как ты смеешь! Это квартира моего сына!
— Юридически, — я подняла папку с документами, — это пока еще моя квартира. А дарственная — поддельная. Это уголовное преступление. Мошенничество в особо крупном размере. И вы обе — соучастники. Поэтому я повторяю в последний раз. Убирайтесь из моего дома. Немедленно.
Максим поднял на меня глаза, полные слез и мольбы.
— Пожалуйста... прости... я все объясню...
— Вон, — сказала я, указывая на дверь.
Они уходили молча. Она — злобно сопя и стреляя в меня ненавидящими взглядами. Он — ссутулившись, раздавленный, не поднимая головы. Я смотрела им в спины. Два самых близких мне человека оказались чужими, жадными и лживыми. Хлопнула входная дверь.
Я осталась одна. В своей квартире. В оглушительной тишине. Запах яблочного пирога смешался с тяжелым запахом духов свекрови, создавая тошнотворный, удушливый коктейль. Я подошла к окну и распахнула его настежь. Холодный, влажный воздух ворвался в комнату, принося с собой запах мокрого асфальта и свежести. Я стояла и дышала. Глубоко. Пытаясь выдохнуть из себя всю эту боль, всю грязь, все это предательство.
Я смотрела на огни ночного города. Там, внизу, кипела жизнь. Люди спешили домой, любили, ссорились, мирились. А моя жизнь только что раскололась на «до» и «после». Больно ли мне было? Невероятно. Но сквозь эту боль, впервые за долгое время, я почувствовала не страх, а силу. Силу стоять на своих ногах в своем собственном доме. И я знала, что я выстою. Я буду бороться. За себя. За свой дом. За свое право на счастье, которое никто больше у меня не отнимет.