Утро заливало нашу стерильно-чистую кухню солнцем, играя бликами на хромированных ручках гарнитура, который выбирал Антон. Я стояла у плиты, помешивая кашу, которую он любил. Без сахара, на воде, с щепоткой соли — так, как учила его мама, Тамара Павловна. Запах овсянки смешивался с ароматом дорогого парфюма Антона, который уже стоял за моей спиной, одетый в идеально отглаженную рубашку. Моих рук дело, разумеется. Он обнял меня за плечи, и я на секунду замерла, как всегда. Его объятия были не нежными, а собственническими, как будто он проверял, на месте ли его вещь.
— Доброе утро, котенок, — промурлыкал он мне в макушку. — Пахнет вкусно.
Я выдавила улыбку.
— Доброе утро. Садись, уже готово.
«Котенок». Как же я ненавидела это слово. В нем не было ласки, только снисхождение. Как будто я маленькое, глупое создание, которое нужно кормить, иногда гладить, а главное — держать в четырех стенах, чтобы не потерялось.
Мы жили в его квартире, которую ему на свадьбу подарили родители. Просторная, светлая, с дорогим ремонтом и панорамными окнами на двадцать пятом этаже. Друзья завидовали. «Ленка, ты как в сказке живешь!», — щебетала моя однокурсница Ира, когда заходила в гости в первый и последний раз. После этого Антон сказал, что Ира слишком громкая, слишком простая, и что она плохо на меня влияет. Больше я ее не звала. Постепенно так исчезли все мои друзья. Остались только его друзья и его родственники.
Антон ел молча, сосредоточенно, как всегда. Я сидела напротив и смотрела на свои руки, лежащие на коленях. Когда-то эти руки держали кисти, смешивали краски на палитре. Я ведь заканчивала художественное училище, мечтала стать иллюстратором. Антон нашел мое портфолио в первый год нашей совместной жизни. Полистал, хмыкнул. «Детский сад, — сказал он, не глядя на меня. — Зачем тебе это? У тебя есть я. Я обеспечу тебе жизнь, где не нужно пачкать руки». Тогда мне это показалось заботой. Я и не заметила, как он аккуратно, шаг за шагом, отрезал меня от всего, что делало меня мной. Сначала — увлечения, потом — подруги, потом — работа. Осталась только оболочка, функция. Идеальная жена для идеального сына.
— Сегодня мама приедет, — сообщил он, отодвигая пустую тарелку. Я кивнула. Тамара Павловна приезжала три-четыре раза в неделю. «Проверить, как вы тут», — говорила она, но на самом деле она проверяла меня. Проводила пальцем по полкам — нет ли пыли. Заглядывала в холодильник — достаточно ли полезной еды для ее мальчика. Комментировала мой внешний вид. «Леночка, это платье тебя полнит», «Леночка, тебе не кажется, что волосы стоит подкрасить? Корни отрасли». Каждое ее слово было маленькой шпилькой, впивающейся под кожу.
— Хорошо, я приготовлю ее любимый салат, — смиренно ответила я.
— Вот и умница, — он встал, подошел и поцеловал меня в лоб. Покровительственно. — Вечером у меня встреча с партнерами, задержусь. Отметить нужно одну удачную сделку. Ты ложись, не жди.
Он ушел, а я еще долго сидела за столом, глядя в окно. Город внизу кипел жизнью. Машины, люди, все куда-то спешили, у всех были свои дела, свои цели. А у меня? Моей целью было дождаться вечера, встретить Тамару Павловну с улыбкой, накормить ее, выслушать порцию критики и лечь спать в пустую холодную постель. Мне было двадцать семь лет, но я чувствовала себя старухой, жизнь которой уже закончилась.
Именно в этот момент, глядя на суетливый муравейник города, во мне что-то щелкнуло. Не злость, нет. Скорее, холодное, отстраненное любопытство. А что, если?.. Что, если сделать что-то не по правилам? Маленькое, незначительное. Просто чтобы почувствовать, что я еще жива.
Я взяла телефон. Пальцы сами нашли номер Оли, моей двоюродной сестры, с которой мы не виделись почти год. Она всегда была моей отдушиной, понимала меня без слов. Антон ее недолюбливал. «Провинциалка с дурными манерами», — как-то бросил он.
— Ленка? Привет! Вот это сюрприз! — ее голос в трубке был таким живым, таким настоящим, что я невольно улыбнулась.
— Привет. Как ты? Слушай, может, увидимся сегодня? Кофе выпьем?
— Я только за! У меня как раз пара часов свободных есть днем. Давай в нашем старом кафе на Чистых прудах?
Сердце забилось чаще. Это было нарушение. Нарушение негласного устава нашей семьи. Я должна была убирать, готовить, ждать. А не пить кофе с «провинциалкой».
— Давай, — выдохнула я. — Буду там через час.
Я быстро собралась, надела джинсы и простую футболку — то, в чем давно не ходила, потому что Антон считал это «слишком простым». Бросила в сумку кошелек, телефон и выскользнула из квартиры, чувствуя себя школьницей, сбегающей с уроков. Эта пара часов с сестрой была как глоток свежего воздуха. Мы смеялись, вспоминали детство, говорили о пустяках. Я ни словом не обмолвилась о своей жизни, но, кажется, Оля все понимала по моим глазам.
— Ты какая-то… потухшая, Лен, — сказала она, когда мы уже прощались. — Береги себя, ладно? Если что — звони. В любое время.
Ее слова отозвались во мне теплотой. Я вернулась домой окрыленная. И совершенно забыла удалить из истории звонков Олин номер.
Вечером, как и ожидалось, приехала Тамара Павловна. Я встретила ее с салатом и дежурной улыбкой. Она была в хорошем настроении, рассказывала, какого замечательного сына вырастила, какой он успешный и целеустремленный. Я кивала и поддакивала. Когда она ушла, я почувствовала огромное облегчение. Начала убирать со стола, как вдруг услышала звук открывающейся двери. Антон вернулся раньше. Слишком рано.
Первое, что я почувствовала — страх. Он стоял в дверях, и от него веяло холодом. Не таким, как от зимнего ветра, а внутренним, замораживающим. Его лицо было похоже на маску, спокойную и непроницаемую, но глаза… В них горел ледяной огонь.
— Весело было? — спросил он тихо, закрывая дверь на замок. Звук щелчка отозвался у меня в животе ледяным комком.
— Что ты имеешь в виду? — мой голос дрогнул.
— Не притворяйся, Лена. Я все знаю.
Он медленно прошел в гостиную, взял со столика мой телефон. Я поняла все немедленно. Я забыла. Я забыла удалить звонок. Какая глупость.
— С сестричкой своей встречалась? В кафе? — он листал контакты. — Решила вспомнить молодость? Вспомнить, как это — жить своей жизнью? Я тебе позволяю слишком много, видимо. Совсем распоясалась.
Он говорил спокойно, почти буднично, и от этого становилось еще страшнее. Я молчала, не зная, что ответить. Любое слово было бы использовано против меня.
Я смотрела на него и не узнавала. Нет, я узнавала. Просто раньше я отказывалась видеть этого человека. Человека, для которого контроль был важнее любви. Для которого я была не женой, а проектом. Проектом по созданию идеальной домохозяйки. И сегодня этот проект дал сбой.
— Я… я просто выпила кофе, Антон. Всего час.
— Час? — он усмехнулся. — Сегодня час, завтра ты решишь вернуться к своим калякам-малякам, а послезавтра соберешь вещи и уйдешь? Нет, дорогая. Так не пойдет. Я вложил в тебя слишком много времени и сил, чтобы позволить тебе все испортить.
Он подошел ближе. Я инстинктивно отступила на шаг, упершись спиной в стену.
— Мама была права, — продолжал он тем же ровным голосом. — Она давно мне говорила, что тебя нужно поставить на место. Что ты слишком много о себе думаешь. Я был слишком мягким с тобой. Доброту ты принимаешь за слабость.
Он замахнулся. Я зажмурилась. Первый удар пришелся по щеке. Резкая, обжигающая боль. В ушах зазвенело. Я сползла по стене, не веря в происходящее. Этого не могло быть. Не со мной. Не в нашей «идеальной» семье.
— Это чтобы ты знала свое место, — сказал он сверху. — Чтобы помнила, кто в доме хозяин.
Он ударил еще раз. Я сжалась в комок на полу, закрыв голову руками. Боль была не только физической. Что-то ломалось внутри. Что-то важное, хрупкое, что еще теплилось во мне все эти годы. Ломалось с сухим треском, как тонкий лед под тяжелым сапогом. Я не плакала. В глазах было сухо. Внутри была пустота. Огромная, звенящая пустота, в которой тонули и боль, и обида, и страх.
Когда он закончил, он просто развернулся и ушел в спальню, как будто ничего не произошло. Я слышала, как скрипнула кровать. Он лег спать. А я осталась лежать на полу в гостиной, глядя в потолок. В отражении темного экрана телевизора я видела расплывчатый силуэт. Это была не я. Это было что-то другое.
Я лежала так, может, час, может, два. Время потеряло свой смысл. А потом… потом в этой пустоте родилось новое чувство. Не злость. Не жажда мести. А холодное, кристально чистое спокойствие. Осознание. Точка невозврата пройдена. Сказка закончилась. И слава богу.
Я медленно поднялась. Ноги не слушались, тело болело. Подошла к зеркалу в прихожей. Из него на меня смотрела незнакомая женщина с опухшей щекой, разбитой губой и огромным, наливающимся синевой синяком под глазом. И с абсолютно спокойными, ясными глазами. В них больше не было страха.
«Пару ударов, и будешь как шелковая», — вспомнила я любимую фразу Тамары Павловны, которую она часто говорила в шутку, когда я делала что-то не по ее. Она даже не представляла, насколько была права. Только шелк оказался не тем, о котором она думала. Это был не мягкий шелк покорности. Это был жесткий, прочный шелк савана, в который я прямо сейчас собиралась завернуть свою прошлую жизнь.
План родился мгновенно. Четкий и ясный.
Ночью я не спала. Я убирала. Я драила квартиру до зеркального блеска, как никогда раньше. Каждый уголок, каждая пылинка были уничтожены. Затем я открыла холодильник. Достала продукты. И начала готовить. Я приготовила его любимую запеченную утку с яблоками. И ее любимый торт «Наполеон», с которым нужно было возиться полдня. Ароматы поплыли по квартире, проникая даже в спальню.
Утром, когда Антон вышел из спальни, он застал меня на кухне. Я была одета в его любимое домашнее платье, волосы аккуратно собраны. Я улыбнулась ему.
— Доброе утро, дорогой. Я приготовила завтрак.
Он замер, с недоумением глядя на меня. Он ожидал слез, истерики, нападки. А получил улыбку и идеальный завтрак. Это сбило его с толку.
— Лена… — начал он неуверенно.
— Все в порядке, — сказала я мягко. — Ты был прав. Я виновата. Я больше так не буду.
В его глазах промелькнуло торжество. Он победил. Он поставил меня на место. Глупец. Он даже не понял, что проиграл в тот самый момент, когда поднял на меня руку.
Весь день я была воплощением идеальной жены. Порхала по дому, улыбалась, Предвосхищая его желания. Позвонила Тамаре Павловне и сладчайшим голосом пригласила ее на ужин. «Тамара Павловна, Антон так удачно заключил сделку, я подумала, мы должны отпраздновать! Я приготовлю утку, как вы любите!» — щебетала я в трубку. Она, конечно, согласилась.
К семи вечера все было готово. Стол в гостиной был накрыт на троих. Лучшая скатерть, дорогой сервиз, который доставали только по большим праздникам, свечи. В центре стола красовалась румяная утка. В воздухе витал аромат праздника и уюта. Антон ходил по квартире гоголем, довольный собой. Он смотрел на меня, на стол, и его распирало от гордости. Вот она, его идеальная жизнь, его идеальная, послушная жена.
Ровно в семь тридцать раздался звонок в дверь. Антон пошел открывать. На пороге стояла сияющая Тамара Павловна. Она вошла, окинула хозяйским взглядом идеально убранную квартиру, роскошно накрытый стол, меня, стоящую с улыбкой у стола. Она посмотрела на сына, потом на меня. И с снисходительной ухмылкой произнесла ту самую фразу. Фразу, которая стала последним гвоздем в крышку гроба моей прошлой жизни.
— Я же говорила сыну, пару ударов и будешь как шёлковая, — сказала она громко, чтобы я точно услышала.
Антон самодовольно хмыкнул.
А я… я улыбнулась еще шире. Я посмотрела ей прямо в глаза. Мой взгляд был спокойным и твердым.
— Да, Тамара Павловна, вы были абсолютно правы, — ответила я ровным, звенящим в наступившей тишине голосом. — Спасибо вам за совет. Он мне очень помог принять окончательное решение. Мы как раз вас и ждали.
И в этот момент из-за двери кухни вышли двое. Высокий, строгий мужчина в полицейской форме и приятная женщина средних лет с папкой в руках.
— Проходите, пожалуйста, — сказала я, указывая на остолбеневших Антона и его маму. — Тамара Павловна, Антон, познакомьтесь. Это старший лейтенант Соколов, наш участковый. А это — Анна Викторовна, юрист из центра помощи женщинам. Думаю, нам всем есть о чем поговорить.
Лицо Тамары Павловны стало белым, как скатерть на столе. Улыбка сползла, глаза округлились от ужаса. Она переводила взгляд с полицейского на меня, потом на своего сына, который застыл с открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег. До него, кажется, только сейчас начало доходить, что это за «праздник».
— Лена… ты… что ты делаешь? — пролепетал он.
— Праздную, Антон, — спокойно ответила я, снимая с лица маску покорности. Я подошла к Анне Викторовне и встала рядом с ней. — Праздную начало своей новой жизни.
Первой опомнилась Тамара Павловна. Ее лицо из белого стало багровым.
— Ах ты дрянь неблагодарная! — зашипела она, пытаясь броситься ко мне, но участковый преградил ей путь. — Мы в тебя душу вкладывали, а ты! Милицию на нас натравила! Да это просто семейная ссора, с кем не бывает! Сынок, скажи им!
Но Антон молчал. Он смотрел на меня так, будто видел впервые. Кажется, в его голове не укладывалось, как её «котенок» мог провернуть такое.
— Пройдемте в комнату, гражданин, — строго сказал Соколов Антону. — Нужно составить протокол. И вам, гражданка, тоже придется дать объяснения.
Пока полицейский уводил моего теперь бывшего мужа, Анна Викторовна мягко взяла меня за руку.
— Вы молодец, Елена, — тихо сказала она. — Вы все сделали правильно.
И тут выяснилась еще одна деталь. Пока я, под руководством Анны Викторовны, быстро собирала свои вещи и документы, из комнаты донесся возбужденный голос Антона, который пытался оправдаться перед полицейским. Он кричал, что обеспечивал меня всем, что я жила как королева, и в запале выпалил:
— Да я на нее даже ее же деньги не тратил! Все, что у нее было до свадьбы, я сразу на счет матери перевел, для сохранности! Чтобы она по глупости своей не растранжирила!
Услышав это, Анна Викторовна содержательный посмотрела на меня и сделала пометку в своем блокноте. Это был еще один гвоздь. Не просто побои. Теперь это было еще и мошенничество в крупном размере. Тамара Павловна, стоявшая в коридоре, услышав это, кажется, постарела лет на десять. Ее мальчик только что публично утопил не только себя, но и ее.
Я выходила из квартиры налегке. С одной небольшой сумкой, где лежали документы, телефон и альбом с моими старыми эскизами, который я нашла на антресолях, собирая вещи. Антон, видимо, не выбросил его, а просто засунул подальше. Я в последний раз оглянулась на роскошную гостиную. На стол, заставленный так и не тронутой едой. На две растерянные, искаженные злобой и непониманием фигуры. Впервые за пять лет я почувствовала, что дышу полной грудью. Воздух на лестничной клетке показался мне невероятно свежим и сладким.
Уже в машине, уезжая от этого дома, я посмотрела на свое отражение в боковом стекле. Синяк на лице был уродливым, безобразным. Но взгляд… Впервые за долгое время в моих глазах не было пустоты. В них была жизнь. Трудная, непонятная, пугающая, но моя. Собственная. И этот синяк был не знаком поражения. Он был моим боевым орденом. Орденом за освобождение.