Спустя час после того, как он уехал, курьер принес от него огромную, плоскую коробку.
Я стояла в дверях, с красными, все еще распухшими от слез глазами, и тупо смотрела на парня в униформе. В голове стучало: он одумался. Это он прислал извинения. Цветы. Шампанское. Какой-то дурацкий, покаянный подарок, чтобы сгладить этот уход, этот душевный выверт, который случился у нас на кухне всего пару часов назад.
Антон сказал, что нам нужно пожить отдельно. Подумать. Перевести дух. Фразы такие гладкие, отполированные, будто он их неделю репетировал перед зеркалом. А я стояла, вытирая руки о фартук — да, о фартук, я как раз готовила его любимые сырники — и не могла вымолвить ни слова. Просто смотрела, как он швыряет в дорожную сумку ноутбук, зарядки, паспорт. Как будто собирался не в соседний район, а в другую галактику.
— Раневская? — переспросил курьер, протягивая мне планшет для подписи.
Я кивнула, машинально расписалась и взяла коробку. Она была тяжелой. Неуклюжей. Я занесла ее в гостиную, в эту стерильную, вылизанную комнату в стиле «мужской минимализм», которую он так обожал, и поставила на диван — на тот самый, на котором мне нельзя было сидеть, чтобы не оставить случайную складку на сером льняном покрытии.
Сердце колотилось где-то в горле. Надежда — гадкая, предательская — пульсировала в висках. Вот сейчас я открою, а там… что? Билеты в отпуск, о котором я мечтала? То вино, что я всегда хотела попробовать? Дорогое белье, намекающее на примирение?
Я вскрыла картон. Под слоем пергаментной бумаги лежало что-то черное. Глухое, бархатное, бездушное черное. Я откинула бумагу полностью.
И обомлела.
Платья. Семь одинаковых платьев. Та самая модель «футляр», с длинным рукавом и круглым вырезом горловины. Та самая, что он подарил мне на прошлый день рождения, сказав, что в нем я выгляжу «элегантно и строго». В нем я и правда выглядела строго. Как монашка. Как служанка. Как гробовщик.
Семь.
Одних и тех же.
Черных.
Платьев.
На самом верху лежала сложенная пополам открытка. Я узнала его размашистый, уверенный почерк. Рука дрожала, когда я взяла ее.
«Диана, ты всегда так хорошо выглядела в черном. Носи на здоровье. Антон»
В ушах зазвенело. Воздух из комнаты будто выкачали. Я отступила на шаг, потом еще на один, пока пятки не уперлись в плинтус.
«Носи на здоровье».
Семь. Одинаковых. Платьев.
Это был не подарок. Это был манифест. Это был его последний, исчерпывающий комментарий ко мне, к нашей совместной жизни, к моей личности. Это был крик его контроля, упакованный в бархатную, вежливую форму. Он не просто уходил. Он закреплял за мной образ. Удобный. Невозмутимый. Невыразительный. Тот, в котором я не привлекала лишнего внимания. Тот, в котором я была его тихой, предсказуемой женой.
Я медленно подошла к дивану, протянула руку и коснулась ткани. Бархат был холодным, как земля на могиле. Я схватила первое попавшееся платье и, не отдавая себе отчета, потащила в спальню. К большому зеркалу в полный рост, в которое он так любил смотреть на себя.
Я натянула платье. Оно село на меня идеально, как влитое. Подчеркнуло бедра, скрыло грудь, сделало меня стройной, темной, безликой колонной. Я смотрела на свое отражение. На бледное лицо. На глаза, в которых уже не было слез, а была только пустота. И в этой пустоте начала проступать картина.
Я видела не себя. Я видела манекен. Его манекен. Ту куклу, которую он наряжал, которую ставил в нужный угол, которой указывал, как и что говорить. Жену Антона. Успешного, красивого Антона. Без имени. Без голоса. Без права на свой собственный, дурацкий, цветной, неудобный вкус.
Я простояла так, наверное, минут десять. Просто смотрела. А потом медленно, очень медленно, стянула с себя это черное покрывало. Скомкала его в руках. Подошла к окну. А потом развернулась и, не глядя, швырнула его обратно на диван, к шести его клонам.
В квартире стояла гробовая тишина. Та самая, что он так любил. Но теперь она давила на барабанные перепонки, гудела, как высоковольтный провод.
Я прошлась по гостиной. Провела пальцами по стерильным полкам, по идеально ровному дивану, по холодному стеклу журнального столика. Это была не моя жизнь. Это была инсталляция. Музей жизни Антона. А я — всего лишь смотрительница. Смотрительница, которую уволили, но забыли выгнать с территории.
Я вернулась к дивану и снова посмотрела на эту гору черного бархата. И странное дело — слез не было. Не было даже гнева. Было лишь одно жуткое, ледяное, нарастающее понимание.
Он уехал навсегда. А я осталась. Одна. В тишине. С семью черными платьями, которые должны были стать мне униформой на всю оставшуюся жизнь.
Но… что, если нет?
Я взяла верхнее платье. Подержала в руках. А потом, медленно и четко, сложила его. Потом второе. Третье. Аккуратной, ровной стопкой. Я упаковала шесть платьев обратно в ту самую коробку. Запечатала скотчем. Подняла.
И понесла к мусоропроводу.
Шесть из них улетели в темную, вонючую бездну с глухим, бархатным стуком. Я стояла и слушала, как они падают. Это был самый очищающий звук в моей жизни.
Шесть.
А одно — седьмое — я оставила. Принесла обратно в квартиру и бросила на тот самый диван, на котором нельзя было сидеть.
Оно мне еще пригодится.
***
Когда зазвонил его телефон, я чуть не выронила чашку.
Громкий, вибрирующий, наглый звук резанул по нервам. Я замерла посреди гостиной, сжимая в пальцах теплый фарфор. Секунда, вторая… Звонок не утихал. Он шел откуда-то из прихожей.
Я поставила чашку и, как сомнамбула, пошла на звук. В нише за дверью, на зарядке, лежал его старый айфон. Запасной. «На всякий пожарный», как он говорил. Антон его забыл.
На экране светилось не его имя, не «работа», не «мама». Там горело незнакомое имя: «Лера, бухгалтерия».
Сердце ушло в пятки. Бухгалтерия. В одиннадцать вечера. Что-то холодное и тяжелое, как речной камень, упало мне в живот. Рука сама потянулась к аппарату. Палец дрожал. Я провела по экрану — и он разблокировался. Простой пароль. Дата его рождения. Всегда его эгоизм, его нарциссизм, были его главной уязвимостью.
Я поднесла телефон к уху. Голос, прорвавшийся в тишину моей прихожей, был молодым, звонким, с легкой улыбкой.
— Антон, привет! Ты улетел? Как прощание с Дианой? Успеешь к ужину? Я уже тут платье новое примерила, то самое, красное… — она засмеялась.
Воздух вокруг меня загустел, стал вязким, как сироп. Я не могла дышать. Прощание. Встреча. Ужин. Красное платье.
Я не сказала ни слова. Просто положила трубку.
Ноги подкосились, и я обмякла, сползая по стене на холодный кафель прихожей. Телефон выпал из моей руки с глухим стуком.
Улетел.
Не командировка по работе. Не «подумать». Не «перевести дух».
Он улетел. К Лере из бухгалтерии. Которая покупает красные платья.
Семь моих черных платьев. Одно ее красное.
В голове все смешалось. Карусель из обрывков фраз, взглядов, оправданий. «Тебе не идет яркое, Диана». «Выглядишь вульгарно». «Красный — это слишком». А ей — идет. Ей — не вульгарно. Для нее — не слишком.
Я схватила телефон с пола. Пальцы дрожали, я едва попадала по иконкам. Мессенджер. Его аккаунт. Первый же чат — та самая Лера. Аватарка — девушка с медными волосами и беззаботной улыбкой. Та самая, что только что звонила.
И я погрузилась в их мир. В его настоящую, параллельную жизнь.
Это было сюрреалистично. Он — другой. Не тот сдержанный, вечно уставший, критикующий меня Антон. Здесь он сыпал смайликами, глупыми стикерами, называл ее «зайкой». Он писал о том, как соскучился по ее смеху. Он вспоминал их вечер в каком-то баре недельной давности. Он отсылал ей фото меню какого-то ресторана со словами: «Здесь будем ужинать в первый вечер».
А самое главное — переписка тянулась больше года.
Год.
Целый год он жил на две жизни. Целый год он укладывался спать рядом со мной и писал ей «спокойной ночи, моя хорошая». Целый год он ел мои сырники и строил планы на ужины с ней в ресторанах.
Я листала и листала. Не было боли. Не было даже гнева. Был леденящий, абсолютный, пронзительный шок. Как будто мне показали медицинский снимок моей жизни, где вместо сердца — черная дыра, а вместо мозга — паутина лжи.
И тут я нашла. То, что добило окончательно.
Его сообщение, отправлено две недели назад.
«Лер, насчет платья. Купи то красное. Ты в нем просто огонь. А то Диана вечно ходит в своих черных балахонах, будто на похоронах. Надоело, честно слово».
Я откинулась назад, ударившись головой о стену. Боль была далекой, неощутимой.
«Своих черных балахонах».
А через неделю после этого сообщения… он подарил мне семь таких же. Семь «балахонов». С насмешкой? С издевкой? Чтобы окончательно похоронить в этом цвете? Чтобы закрепить за мной образ плакальщицы на своих же собственных похоронах?
Я посмотрела на тот самый диван в гостиной. На то одно-единственное, оставленное мною черное платье. Оно лежало там, как труп. Как свидетель. Как главная улика его лицемерия.
И тут во мне что-то переклинило.
Шок сменился странным, кристально чистым спокойствием. Холодная, тяжелая, железная ясность.
Он не просто ушел от меня. Он жил в мире, где я была обузой, серым фоном, «балахоном». И его прощальный «подарок» был последним гвоздем в крышку моего гроба. Он хотел, чтобы я и дальше играла эту роль. Тихой, удобной, ЧЕРНОЙ жены, пока он развлекается с кем-то в КРАСНОМ.
Я медленно поднялась с пола. Подошла к дивану. Взяла в руки это черное платье. Ткань была мертвой. Безжизненной.
Я не стала его рвать. Не стала выбрасывать. Я аккуратно сложила его и убрала в самый дальний угол шкафа. Пусть полежит. Как вещественное доказательство.
Потом я подошла к его забытому телефону. Подняла его. Открыла галерею. И начала делать скриншоты. Скриншоты переписки. Билетов. Фотографии их встреч. Методично, хладнокровно, как робот.
Я не знала, зачем мне это. Но я знала одно — эта информация теперь моя. Моя сила. Мое оружие. И мой билет на свободу.
Он улетел, чтобы начать новую жизнь.
Что ж. Отличная идея. Теперь и у меня есть такая же цель. Только моя Новая Жизнь будет здесь. В этих стенах. И начинаться она будет не с красного платья, а с того, что я наконец-то перестану быть черным силуэтом в чужой жизни.
Я стояла у двери его новой квартиры, в том самом элитном ЖК, что он с таким упоением описывал Лере в их переписке. В кармане пальто сжимала флешку. Моя маленькая атомная бомба. Скриншоты, билеты, цитаты. Все аккуратно разложено по папкам. Я готовилась к бою. К его лживым глазам, к его оправданиям, к его попытке все перевернуть. Я готова была выпустить когти, устроить ад.
Нажала на звонок. Сердце колотилось не от страха, а от предвкушения. Наконец-то лицом к лицу.
Но дверь открыл не он.
На пороге стояла она. Лера. Та самая, с медными волосами с аватарки. Только сейчас эти волосы были сбиты в небрежный пучок, а глаза… Боже, глаза были заплаканы до красноты, опухшие. Она смотрела на меня растерянно, не понимая, кто я.
— Мне Антона, — выдохнула я, теряя весь свой боевой настрой.
Ее лицо исказилось новой гримасой боли.
— Его… Его нет. Он исчез. Я не могу ему дозвониться уже два дня.
Она отступила вглубь прихожей, машинальным жестом приглашая войти. Я переступила порог. Квартира была просторной, безликой, как номер в хорошем отеле. Никаких следов ее яркой личности. Только дорогая мебель и… на полу, у дивана, стояла полураспакованная дорожная сумка. Та самая, в которую он швырял свои вещи на моих глазах.
Лера смотрела на меня, и вдруг в ее глазах мелькнуло понимание.
— Вы… Диана?
Я кивнула. Готовилась к тому, что она набросится на меня. Начнет кричать, защищать его. Вместо этого ее плечи поникли.
— Он сказал… он сказал, что вы уже три года в разводе. Что вы не можете смириться и постоянно его преследуете. Шантажируете. Что у вас… проблемы.
Она показала на открытую сумку.
— Он приехал, забрал мой паспорт. Сказал, что нужно срочно уладить какие-то формальности с вами по старой квартире. И пропал. Я тут одна, паспорта нет… Я не знаю, что делать.
Воздух вылетел из моих легких. Казалось, весь мир на секунду замер. Его ложь была настолько грандиозной, настолько изощренной, что у меня не было даже сил злиться. Только леденящее изумление.
Он не просто врал. Он строил целые параллельные вселенные. В одной я была его скучной женой в балахоне. В другой — психически нездоровой бывшей женой-шантажисткой. А он — бедной, несчастной жертвой обстоятельств.
Я медленно вынула руку из кармана. Без флешки.
— Мы не в разводе, — тихо сказала я. — И я не шантажирую его. По крайней мере, до сегодняшнего дня.
Я подошла к сумке, коснулась дорогой ткани.
— Он улетел. С тобой.
Она смотрела на меня, и в ее глазах медленно, с ужасом, складывалась правда. Та самая, что сложилась у меня тогда, на холодном полу в прихожей.
— Давай, — сказала я, и мой голос прозвучал устало, но твердо. — Давай сядем. И соберем этот пазл. Целиком.
Мы обе обмякли, рухнув на стулья на кухне. Волна взаимной ярости, которую мы готовились обрушить друг на друга, теперь превратилась в общее, горькое понимание.
Мы просидели на ее кухне три часа. Три часа, за которые из двух врагов, двух соперниц, мы превратились в странных, трагических союзниц. Я рассказала ей про семь черных платьев. Она — про то, как он критиковал ее любовь к ярким цветам, как понемногу пытался и ее переодеть во что-то «более достойное». Я показала ей скриншоты. Она плакала, узнавая свои же слова, свою веру, свою любовь, превращенные в доказательства его двуличия.
— Мой папа… — всхлипнула она наконец. — Он его продвигает в компании. Если папа узнает…
— Он не просто лжец, — холодно констатировала я. — Он — угроза. Для меня. Для тебя. Для любой женщины, которая поверит в его сказки.
Мы смотрели друг на друга через стол. Две дуры, две жертвы. Но в наших глазах горел уже не стыд, а решимость.
— Что будем делать? — спросила Лера, вытирая щеку.
— Закрывать эту тему, — сказала я. — Тихо. И навсегда.
На следующий день мы вдвоем вошли в приемную к ее отцу, крупному, седовласому мужчине с умными, пронзительными глазами. Не было истерик. Не было обвинений. Была только флешка, которую Лера молча положила ему на стол.
— Папа, это касается и меня, и твоего бизнеса. Посмотри, пожалуйста.
Мы вышли и ждали в соседней комнате, сжимая в напряжении руки. Через полчаса он вышел. Его лицо было каменным. Он подошел ко мне.
— Простите мою дочь. И меня. Вы обе пострадали от… — он с трудом подбирал слова, — от одного и того же человека. Больше вы его не увидите. Со всеми вытекающими последствиями для его карьеры.
Это была не громкая победа. Это была тихая, тотальная капитуляция. Система, которую Антон так выстраивал, раздавила его самого.
На улице я остановилась, подставив лицо холодному ветру. Лера стояла рядом.
— Что будешь делать? — спросила я.
— Заберу паспорт. И… перекрашу волосы. В синий, наверное, — она слабо улыбнулась.
Я кивнула. Мы обнялись. Коротко, по-деловому. Но в этом объятии была целая вселенная понимания. Мы не стали подругами. Мы стали сестрами по оружию. Прошли одну войну и помогли друг другу выжить.
Я пошла по улице одна. В кармане не было флешки. Не было тяжести от мести. Была лишь… пустота. Светлая, просторная, как та самая квартира, в которой я осталась одна.
Он уехал навсегда.В неизвестном направлении. А я наконец-то поняла, кто я без него.
Я — женщина, которая может распознать ложь. Которая может найти союзницу в лице врага. Которая может не сломаться, а собрать из осколков своего достоинства не хрупкую вазу, а крепкий, острый меч.
Я зашла в первый попавшийся магазин. Подошла к стойке с помадами. И выбрала самую ядреную, самую КРАСНУЮ. Ту, что он бы назвал вульгарной.
Я нанесла ее прямо там, у витрины, глядя на свое отражение.
И впервые за долгие годы улыбнулась себе по-настоящему. Я не манекен. Не тень. Не балахон.
Просто я.