Николая Ге часто воспринимают как художника-передвижника, автора полотен на исторические темы. Однако истинной ценностью для себя он считал духовный поиск, который отразил на холсте. Его путь – это путь от сомнения к вере, от эстетики к этике, от признания к отвержению. Его искусство – не цель, а средство: болезненный и искренний акт искупления и поиска истины. Как же успешный выпускник Академии художеств стал одиноким провидцем, создававшим почти экспрессионистские, шокирующие публику произведения на евангельские сюжеты?
Академический успех и первые сомнения
Николай Николаевич Ге родился в 1831 году в Воронеже в семье с необычной историей. Его предки были французскими дворянами, которые бежали в Россию от ужасов революции. Мальчика воспитывала бабушка (мама умерла во время эпидемии холеры), но большое влияние на него имел и отец. По его настоянию Николай, вопреки явному таланту к рисованию, 3 года отучился на физико-математическом факультете. Все свободное время юноша проводил в Эрмитаже, где копировал живописные полотна, и в 1850 году поступил в Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге.
В 1857 году за картину на классический сюжет «Ахиллес, оплакивающий Патрокла» талантливый выпускник был награжден Большой золотой медалью. Это давало право на заграничную поездку с полным пансионом за счет альма-матер. Казалось, путь классического академиста, пишущего идеализированные античные и исторические сцены, предопределён.
Но уже в это время художник не может отделаться от чувства внутренней неудовлетворённости. Академическая система с её условностями и мифологизацией истории кажется искусственной, далёкой от жизни и настоящих человеческих чувств.
Итогом мучительных размышлений становится картина «Тайная вечеря» (1863). За основу сюжета Николай Николаевич берет несколько предложений из Евангелия: «Когда же настал вечер, Он возлег с двенадцатью учениками и когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились, и начали говорить ему, каждый из них: не я ли, Господи?» (Мф 26:20–29). «…Иисус отвечал: тот, кому я, обмакнув кусок хлеба подам. И, обмакнув кусок, подал Ииуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее» (Ин 13:25–27).
Художник разрывает с каноном для подобного рода полотен: изображает не ритуальную церковную сцену, а момент высочайшего человеческого драматизма – разоблачение Иуды. Композиционно и световым решением (свет падает лишь на фигуры Христа и Иуды) Ге выстраивает непримиримый конфликт добра и зла. Акцент сделан не на божественности, а на человеческих эмоциях Христа, произносящего: «один из вас предаст Меня», и на реакции учеников.
Картина имела большой успех в России: её приобрёл император Александр II. Но этот успех был внешним. Для самого Ге «Тайная вечеря» стала не триумфом, а первым шагом в иную плоскость – искусство как исследование нравственных коллизий. Уже здесь виден его интерес не к форме, а к внутреннему, экзистенциальному содержанию. Успех в свете не принес ему удовлетворения, но поставил вопросы о более глубоком смысле творчества.
Испытание реальностью
Вернувшись в Россию, Ге сближается с передвижниками, разделяя их идеи гражданского служения через искусство. Он тоже уверен, что творчество должно нести пользу обществу и отражать реальность. Он обращается к русской истории, создав один из своих шедевров – «Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе» (1871).
Правда, Николая Николаевича привлекает не само историческое событие, а его нравственная подоплёка. Это не просто конфликт отца и сына, но столкновение двух идеологий. Что возьмет верх: долг перед государством или человеческое чувство, жестокая необходимость или сострадание. Художник ищет не истину в исторической достоверности, а истину в моральной оценке события.
Но история тоже не отвечает на его главные, всё более гнетущие вопросы о смысле жизни, вере и предназначении человека. Наступает период глубокого творческого и духовного кризиса.
В 1875 году Ге почти перестает писать. Он уезжает на свой хутор в Черниговской губернии, где погружается в жизнь простого хозяина, занимается сельским хозяйством. Это время затворничества, аскезы и мучительной переоценки ценностей. Кажется, его путь художника завершён.
Евангелие как зеркало современности
Переломным моментом стало знакомство, переросшее потом в глубокую дружбу, с Львом Николаевичем Толстым. В начале 1880-х годов Ге прочитал религиозно-философские трактаты Толстого, которые стали для него откровением. Идеи непротивления злу насилием, нравственного самоусовершенствования, критики официальной церкви и государства, поиска «истинного» христианства нашли в душе художника горячий и искренний отклик.
Николай Николаевич вспоминал: «В 1882 году случайно попалось мне слово великого писателя Л. Н. Толстого «О переписи» в Москве. Я прочел его в одной из газет. Я нашел тут дорогие для меня слова. Толстой, посещая подвалы и видя в них несчастных, пишет: «Наша нелюбовь к низшим – причина их плохого состояния. <…> Как искра воспламеняет горючее, так это слово всего меня зажгло, я понял, что я прав, что детский мир мой не поблекнул, что он хранит целую жизнь и что ему я обязан лучшим, что у меня в душе осталось свято и цело. Я еду в Москву обнять этого великого человека и работать ему»[i].
Это духовное сближение стало для Ге поворотным моментом. Лев Николаевич не был «учителем» в прямом смысле. Он стал катализатором, духовным соратником, который помог художнику обрести почву под ногами и направить творческую энергию в новое русло. Как точно заметила дочь Толстого, Татьяна Львовна, их души шли параллельными путями, оба, пресытившись славой, искали смысл жизни за пределами искусства как забавы.
С этого момента Ге возвращается к живописи с новой, исповедальной силой. Он вновь обращается к евангельским сюжетам, но его трактовка становится абсолютно новаторской, шокирующей современников. Он наотрез отказывается от пафоса, величия и божественной атрибутики. Его Христос – это страдающий человек, философ, проповедник любви, ставший жертвой человеческого равнодушия, жестокости и слепой власти.
Сначала создан «Выход Христа с учениками с Тайной вечери в Гефсиманский сад» (1889). Здесь художник удивительно чутко передает состояние – предгрозовую тревогу, экзистенциальную тоску, человеческое одиночество перед лицом надвигающейся муки. Христос идёт, глубоко задумавшись, апостолы волнуются, не понимая его. Это момент высшего напряжения перед неминуемой развязкой.
Непросто сложилась судьба другого полотна, которое сегодня по праву относят к числу шедевров русской живописи. Сам художник назвал ее «Что есть истина?» Христос и Пилат (1890). Это не исторический сюжет, а вневременной диалог о совести, власти и истине. Картину показывали на выставке передвижников, однако слишком многие посетители нашли ее странной, неуместной, сложной. Более жестко выразился обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев. Он называл её «кощунственной» и добился запрета на показ работы широкой публике.
Вот что писал Л.Н. Толстой американскому журналисту, путешественнику Джорджу Кеннану: «Ге же нашел в жизни Христа такой момент, который важен теперь для всех нас и повторяется везде во всем мире, в борьбе нравственного, разумного сознания человека, проявляющегося в неблестящих сферах жизни, с преданиями утонченного и добродушного, самоуверенного насилия, подавляющего это сознание. И таких моментов много…»[ii].
В «Суде Синедриона. „Повинен смерти!“» (1892) Ге продолжил тему травли и несправедливости. Он показал Христа униженным, физически сломленным, перед лицом безликой и агрессивной толпы первосвященников, выносящих ему смертный приговор.
Реакция критиков и публики была единодушно негативной: обвинения в уродстве, кощунстве, намеренной порче образов, «плохой технике». Но для Ге это уже не имело значения. Он писал не для салонной публики, а «для себя», пытаясь постичь суть учения Христа и донести её до зрителя через шок и сопереживание.
Цикл Страстей Господних
К евангельской теме художник обращался неоднократно в разные годы: «В Гефсиманском саду», «Совесть, Иуда» «Вестники Воскресения», «Христос и Никодим», «Мария, сестра Лазаря, встречает Христа, идущего к ним в дом».
Вершиной же духовных исканий и художественного экспрессионизма Ге стал цикл картин и этюдов, посвящённых страстям Христовым. Сохранились этюды и небольшие работы позднего периода («Голгофа», «Христос и разбойник»), а также несколько вариантов центрального сюжета – Распятия. С каждым разом художник всё более устранял лишнее, доводя трагедию до абсолюта, почти до абстракции страдания.
Итоговое «Распятие» (1894) обладает шоковой силой. Это полный отказ от классической красоты и идеализации. Зритель видит не возвышенную жертву, а жестокую, мучительную казнь. Композиция нарочито обрезана, хаотична, что усиливает ощущение хаоса и ужаса происходящего. Ге использует резкие угловатые формы, блеклые, землистые цвета, динамичные мазки, предвосхищающие технику экспрессионистов XX века.
Художника хотел не показать казнь, а заставить зрителя физически почувствовать боль, ужас и, возможно, через это нравственное потрясение – раскаяние и сострадание. Для Ге искусство стало способом глубокого духовного очищения, катарсиса, которого он искал и к которому желал привести других.
Судьба картины была закономерной: её сняли с выставки ещё до открытия. А вот для Л.Н. Толстого она была примером подлинного искусства, призванного вызывать эмоционально-нравственное потрясение.
Художник вне времени
Николай Ге сумел сделать невероятное: он превратил традиционный религиозный сюжет в универсальный инструмент для исследования вечных вопросов человеческого существования: совести, вины, ответственности, сострадания, природы зла и истины.
Его поздняя манера – укрупнённые планы, резкие светотеневые контрасты, работа с цветом и фактурой для передачи эмоций, а не описания действительности – решительно опередила своё время и предвосхитила эстетику экспрессионизма XX века. Его называли «предшественником экспрессионизма» за ту самую «лихорадочную и пугающую взволнованность», которая не имела ничего общего с академическим ремеслом.
Искусство как исповедь
Наследие Николая Николаевича Ге – это не просто галерея картин, а глубоко личный, исповедальный дневник души, полный сомнений, боли и страстной веры в то, что искусство может и должно менять человека к лучшему, заставляя его страдать и очищаться вместе с автором.
Каждое новое поколение зрителей пытается дать свой собственный ответ на вопрос «Что есть истина», который снова и снова продолжает задавать художник своим полотном. Именно эта открытость, эта духовная напряжённость и делает творчество Николая Ге вечно живым, тревожащим и актуальным.
[i] Николай Николаевич Ге. Мир художника: Письма. Статьи. Критика. Воспоминания современников. М., 1978, – с. 117
[ii] Там же. – с. 150