В середине XVIII века в креслах, библиотеках и тавернах произошла одна из величайших и самых тихих революций в истории человечества. Её оружием был печатный станок, а солдатами — читатели. Эта «читательская революция» беспрецедентно демократизировала информацию, создав крупнейший в истории переход знаний к простым людям. Уровень грамотности во Франции XVIII века, по мнению историка Саймона Шама, был выше, чем в США конца XX века.
Мир печатного текста, упорядоченный, логичный и рациональный, не просто дал доступ к знаниям — он изменил сам способ мышления. Обращение к письменному слову означает следование за мыслью, что требует способностей к классификации, рассуждению и выстраиванию стройных аргументов. Именно эта когнитивная дисциплина стала интеллектуальной основой Просвещения, прав человека, научного метода и современной демократии.
Сегодня мы, по всей видимости, живем во времена контрреволюции. Её авангардом выступает смартфон, а её полем битвы — наше внимание. Исследования фиксируют резкое падение интереса к чтению для получения знаний и удовольствия. В США за последние два десятилетия число таких читателей сократилось на 40%, в Великобритании более трети взрослых признаются, что перестали читать совсем. Глобальные рейтинги PISA демонстрируют тревожную тенденцию: результаты по чтению, математике и наукам неуклонно снижаются с середины 2010-х годов, что совпадает по времени с массовым распространением смартфонов.
Университеты столкнулись с феноменом «постграмотного» студента: классическая литература, от Диккенса до Достоевского, становится семантически и структурно недоступной для поколения, выросшего на коротких видео и алгоритмических лентах. Преподаватели элитных вузов констатируют, что студентам всё труднее следить за деталями, удерживать в памяти сложный сюжет и вести многослойные дискуссии.
Эта интеллектуальная трагедия имеет глубокие последствия. Речь идет не просто о смене медиа, а о фундаментальной трансформации когнитивного ландшафта. Определенные формы мышления, как писал Уолтер Онг, невозможны без чтения и письма. Создать стройный, логичный аргумент в спонтанной устной речи невероятно сложно. Великие философские труды, подобные «Критике чистого разума» Канта, — это продукт многолетней работы, переписывания и шлифовки мысли на бумаге. Книга, в отличие от экрана, не может кричать или плакать; она апеллирует исключительно к разуму, вынуждая автора и читателя двигаться в логическом поле. Сокращение чтения, таким образом, ведет к обеднению аналитических способностей, памяти, концентрации и качества речи. Мы наблюдаем возвращение к «устным» привычкам мышления — более эмоциональным, мистическим, менее критичным.
Политические последствия этого сдвига трудно переоценить. Эффективная демократия, как утверждал Нил Постман, практически неразрывно связана с печатной культурой. Она предполагает наличие информированных граждан, способных к критическому мышлению. Читательская революция XVIII века стала катастрофой для феодального строя, державшегося на невежестве и репрезентативной культуре власти. Книги и памфлеты разоблачали несправедливость, разрушали мистический ореол власти и давали людям инструмент для рационального анализа их правителей. Некоторые исследователи утверждают, что сегодня происходит обратный процесс. Политика в эпоху быстрого контента поощряет эмоциональность и невежество. Популизм, как отмечают аналитики, процветает на эмоциях, а не на мыслях. Платформы вроде TikTok, специализирующиеся на коротком, эмоционально заряженном видео, стали «ракетным топливом» для партий, враждебных рациональному дискурсу. Без критического мышления, взращиваемого чтением, граждане демократий оказываются столь же беспомощными перед иррациональными призывами, как средневековые крестьяне.
Однако эта мрачная картина — лишь одна сторона медали. Существует иная точка зрения, которая предлагает не паниковать, а увидеть в текущем хаосе не упадок, а болезненную демократизацию публичной сферы. Согласно этой логике, общий уровень интеллекта и образованности человечества за последний век не упал, а вырос. Парадокс нарастающего шума и кажущегося оглупления объясняется просто: те глубинные слои населения, которые раньше существовали молча и незаметно, сегодня, в эпоху соцсетей, вышли на авансцену. Они обрели голос, и зачастую этому голосу нечего сказать, кроме пары нецензурных слов или конспирологической теории. Таким образом, создается эффект «идиократии»: не потому, что общество поглупело в целом, а потому, что ранее маргинализированное невежество стало громким и заметным.
Эта позиция оспаривает и ностальгию по «золотому веку» чтения. В восемнадцатом веке, безусловно, писались великие книги, но параллельно издавались сотни бульварных брошюр, любовных романов и развлекательного чтива, которое в огромных количествах потреблялось той же «читающей публикой». Но история, словно огромное сито, сквозь время отсеяло тот сор, и до нас дошли только шедевры, создавая иллюзию, что пахарь когда-то листал томик Монтескьё, а приказчик изучал труды Бентама. Сегодня мы находимся внутри неотфильтрованного культурного потока и видим всю его сложность и неоднородность. Количество людей, способных читать, писать и анализировать сложные тексты, безусловно выросло, но на них обрушился хор впервые обретших голос масс.
Более того, сама природа творчества и инноваций претерпевает изменение, которое не сводится к простому «упрощению». Да, возможно песни становятся короче, книги — проще, а в кино доминируют сиквелы и ремейки. Но это может быть не только симптомом упадка, но и признаком адаптации к новым форматам коммуникации и новым типам аудитории. Утверждать, что прогресс полностью остановился, было бы серьезным преувеличением; скорее, он меняет свои траектории, которые нам еще предстоит осмыслить.
Таким образом, стоящий перед нами раскол — это не просто спор между любителями книг и адептами экранов смартфонов. Это фундаментальный конфликт между двумя разными когнитивными и культурными режимами. С одной стороны — линейное, последовательное, терпеливое, логическое мышление, взращенное книжной культурой. С другой — нелинейное, клиповое, ориентированное на скорость и эмоцию, визуальное мышление, формируемое цифровой средой.
Опасность заключается не в самом наличии этого нового режима, а в рискованной асимметрии. Мир, который становится всё сложнее — с его глобальными кризисами, технологическими вызовами и политическими угрозами, — требует для своего осмысления и управления именно инструментов глубинного анализа, системного мышления и способности работать со сложными текстами и концепциями. Если эти навыки будут утрачены, массовая культура, лишенная культурных богатств прошлого, рискует превратиться в бесконечную пародию на саму себя, а политика — в арену для манипуляций, популизма и иррациональных культов.
В то же время, отрицать позитивный потенциал демократизации знания и голоса также было бы ошибкой. Задача, следовательно, состоит не в том, чтобы ностальгировать по ушедшей эпохе, а в том, чтобы найти способы гибридизации двух систем: Как культивировать глубину в мире, одержимом скоростью? Как перенести дисциплину книжного аргумента в новые медиа? Как научить новое поколение навигации между мирами — умению и листать ленту, и погружаться в тысячестраничный роман?
Единственный известный истории способ сохранять критическое мышление — это целенаправленно развивать его. Это означает сознательное усилие: читать большие и сложные тексты, заставлять себя удерживать внимание, искать то, что требует интеллектуального труда. Мир не становится однозначно хуже или лучше; он становится иным, порождая новые вызовы и новые возможности. И от нашего коллективного ответа на этот вызов зависит, станет ли цифровая агора шумным, но живым форумом, или же превратится в Вавилонскую башню, где никто никого не слышит и не понимает.
А как обстоят дела в вашем кругу? Вы и ваши близкие чувствуете, что стали читать меньше длинных, сложных текстов и книг?