С установлением морозной погоды соболь перестал ходить. Но, спустя неделю результат лова оказался ровно таким, как в первую декаду. Соболей за эти 7 суток в капканы залетело шесть, из них кот и самка - взрослые + четверо сеголеток, ♀. При отсутствии активности это объяснялось тем, что соболь целенаправленно шел на известную ему еду (в капкане).
Белок собаки показали около 16, а взято было всего две – взрослый ♂ и молодая самка.
Амбарчики, на которые была большая надежда, стояли пустыми и посещались исключительно мышью.
Лосиных следов попалось по одному на каждом путике. И лишь на том, что вверх по реке, в сторону базы, небольшая группа натоптала по старым следам охотников. Лоси пришли со стороны северного распадка. «А вдруг… - побоялся сглазить Валера – ведь меняют же они места зимовок».
Глухарь не попадался собакам, не было слышно и подлетов, хотя в пойме, при песчаных обрывистых берегах, и у искорей в тайге, кое-где следы имелись.
В пойму вышли рябчики, группами, которых охотник встречал ежедневно, 3-4 группы, по 3-5 птиц в каждой. Рябчиков он добыл 4 птицы, вблизи избы, нарочно сходив без собак, уже в сумерках. Взял мелкашку, чтобы не распугать птиц, при малой численности рябчик пуглив. Рябчик, понятно, добывался более на приманку, чем на еду. На еду есть лосятина, она не приедается.
Хотя, суп из рябчика, пусть постный, хорош, с перловкою, максимум надо добавить пряных трав. Которых насушила на всех жена Прокопия, и щедро их раздала. Что там из зелени угадывалось – укроп – петрушка – лук перо и репка, еще что-то. В русской печи после хлеба хоть что суши.
В конце недели наладилась связь. Точнее, Валера случился на базе, где стоял «Карат», и попал в не- оговоренные время и день недели. Чем удивил Николая. Который исправно выходил на связь, в назначенное время, раз в неделю, в воскресенье – в банный день, и переговаривался лишь с «южанами». В оправдание нужно сказать, что Морозов с базы тоже выходил на связь, и тоже каждую неделю, но в субботу – считая ее днем банным.
По причине морозов связь была устойчивой, или, как ни сказал бы радист с метеостанции Василий Иванович: прохождение лéпое. (Справедливости ради забежим вперед – гримасы эфира более в том году не дали такого прохождения, и испорченный телефон продолжился меж соседями).
От Николая выяснилось, что в старых, исхоженных местах, дела шли - где нормально, а где так-сяк. Переговаривались, понятно, иносказательно, поскольку слово «соболь» было табу. А что хотите, 80-е, развитый рынок меха. Ушлые капиталисты не дремлют, готовят кошельки к аукционам. Хотят знать виды на урожай. Чтобы купить дешево то, что можно продать дорого. Такой у них смешной спорт.
Так вот, Николай за две недели взял не более Валеры, имея вдвое капканов, и, площадей втрое. Также он посетил Сергия, который сперва поднял морозовские путики, а после они с Прокопием белку брали. Вот они-то, в паре, с двух приречных и лиственничных участков, и взяли около полста соболя и несчетно белки. Несчетно, потому что не считали. И лоси у них на участке топтались. Но они оба после выпадения снега выйдут, лошадей выведут, да добычу вынесут, что за нужда случилась - не было сказано. Скорее мясо вывезти семьям. А зайдут ли потόм на лыжах – не решили.
По результатам можно было предположить, что соболь ушел за перевал, но ходит ли он за перевалы – тому свидетельств не имелось. Про лося же точно было известно, что через хребты он не ходит. Или не было глаз, это наблюдавших. Потому лось, скорее, подошел в обжитые, но спокойные места от шумов леспромхоза. Который наступал на сонную тайгу, вырубая делянки уже километрах в полста, и более, от поселка.
Николай также сказал, что не виделся с Лёней и Славиком, которые все-таки шагнули за перевал и на свои старые угодья пока не вернулись, и старые путики не подняли. Не видел их и Морозов, только следы - соседствовали они по южному распадку. Пересекались в среднем течение одного из притоков южной россохи.
На их старых путиках по ту сторону Николай собольи следы видел нечасто. Однако это одним днем и после порош, которые исправно накрывали покров и по ту сторону гор. На участке же Федора нынче охотился его сын Павел, и он только-только зашел.
У Морозова дела были лучше, собаки его коротко приводили соболей. И капканами его была обставлена подошва сопки, вблизи гор, зверек в них заходил. Потому он и предположил, что соболь еще не тронулся в поход. Куда он тронется, тоже было не ясно. Может и за хребет. А может и поперек, а не вдоль распадков.
…..
Так что там, банный день. На базе по эту сторону хребта он пока был условным – просто отдых. На баню прошлую неделю Морозов навесил, меж делом, дверь и собрал полόк. А нынче Валера сочинил лавку и пятачок пола. Печь будет после, как станет дорога для снегохода.
Пока же снега было мало. Как не было и сплошного льда на воде. Что существенно – теснину меж базой и предыдущей избой по горе не объедешь (не пробовали). Да и завалило за лето тот нартник, что местами был проложен лесом, и прошлым годом чищен и пилён. Бездорожье снегоходное.
В день отдыха Валера отрегулировал гусеницы «Бурана», обжив собранный летом навес для него. Проверил цепь и масло в реверсе, дополнил смазку в пару подшипников ходовой. Дотянул болты и гайки, которые поддавались затяжке. В целом, аппарат не требовал ремонта. Разболтанное рулевое лечилось постоянной протяжкой двух гаек на крышке реверса – шпильки уже были заменены на болты изнутри крышки редуктора, с почти спиленной головкой. Это было узкое место рулевого. Слишком был мал рычаг, который поворачивал лыжу. К тому же шлицы на руле стачивались, все от тех же перегрузок. (Это старый тип рулевого, если что).
За переборкой кучи ценных запчастей Валеру и застал Морозов. Опоздавший на базу на день, к его поняге были приторочена пара мерзлых соболей и глухарь. С глухарем понятно – уходит на зиму в гору, на сладкие кедры. Да и там, на высоком, взять его можно только случайно. Не оставляет тот ни запаха, ни следа.
…
Тотально малое кол-во следов, и отловленных соболей на участках нисколько не напрягало Валеру. А лишь заставляло отвлеченно строить предположения о направлениях кочевок. Затем убедится в уходе зверька, и оставить путики в пользу охоты на лося. Что тоже неплохо.
Собственно, вера в лучшее, она не только открывает новые земли и воды, но и не дает скучать. Да и не убывает, когда верить уже не во что. А сомнения и рефлексия посещают зимними вечерами, которые никуда не денешь. Экое неудобное свойство. И Северόв и северян.
Показательный диалог состоялся, когда напарники после ужина, где след за хариусом был суп из лосятины и густой чай без счета, погрузились в книжки. По обе стороны двух ярких ламп. Морозов - ожидая медленной разморозки соболей, завернутых в холстинку и сложенных под нары, до состояния пока лапы не станут гнуться. Тот грубый небеленый холст Морозов клал на колени, когда обдирал мех, краями его же мездрил собольи шкурки, цепляя ими пленки и жир, которые затем попадали с дровами в печь.
Валера отвлекся от толстого журнала:
- Ну как ощущения от новых мест?
- Ощущаю себя крестьянином черноземной губернии, приехавшим в Сибирь – бери земли и тайги, сколько здоровья хватит.
- А что на черноземе?
- Там дано землѝ, сколь тебе хозяин нарежет, и сколь даст в обмен на пять дней барщины с утра до ночи. А лес барский весь, туда ходить не моги.
- Так и после, партия крестьянина не очень баловала, те же пять суток в неделю отдай - и - не греши.
- Если бы пять, все отдай в сезон. Ну, а как иначе, вольные никому не нужны, вольный всяко себя и общину прокормит, зачем ему государство и партия, да генералы. Вот и держали в ежовых рукавицах крестьянина, то помещик с церковью, то партия с секретарями, то безумный супостат, с непонятным желанием по зубам получать.
- Ну а как еще заставить крестьянина государство, город и надстройки всякие кормить.
- Так деньгами и фабричным товарам.
- А всё одно крестьянину всегда бес-про-светно – Валера добавил скепсиса, всё ещё не решив, для себя, наверное, что путь его - навсегда.
- Думаешь, отчего мы в Сибирь дунули, что никому не угнаться. От неволи к воле. Чем тебе сейчас не воля?
- Воля какая-то мелочная – набил желудок, заложил запас, и радуешься. Что-то должно быть выше этого.
- И что? Вот и ты тоже на окраины приехал не за златом - сéребром.
- А может за ними?
- Не-ет, кто за ними, того сразу видать, не обманешь.
- Как так?
- Так интуицию нам подарил естественный отбор, кто внимательно смотрит окрест, кто не чурается общества, веры и трудов его, тот и выжил. Вот и несем крест веры и интуиции, даже скушно, все знать, ничего не хотеть и насквозь все видеть.
- Вот-вот – наесться и выжить - вот и вся та интуиция, все труды, а мало этого. И вера, чтобы бόльшего не хотеть. Приземлённо это как-то. Про умеренность и еду.
- А что не про еду-то, всюду так. Еда нужна наперед, и мех, чтобы не мерзнуть в походе, и лес, на избы и дрова, чтобы выжить зимами, что тебе еще.
- Духа и мысли бы. Даже вера - это не дух, а смирение - не смысл, а условие выживания. Сам же сказал.
- Ну, это потом, от сытости, как первые три потребности закроешь – тут тебе и твой «дух с мыслями» выпрыгнет, и давай терзать здравый смысл. Вот и города удобные придумали, чтобы народу некогда думать было. Беги по свистку, там и накормят…
//По мне, так не докрутили мои старые друзья мысль ,что воля равна цене, которую за нее платишь, готов за нее заплатить. Да и какой это год-то. Год упадка пионерии, как утверждали последующие идеологи слома социального, ради асоциального. Прш. прщ. за отступление//