И как так получилось, что многие наши современные фитнес-привычки — от абонементов в зал до протеиновых добавок — везде выглядят одинаково?
Короткий ответ: глобализация началась не с Gold’s Gym или нельзяграм. Она началась в XIX веке, когда фитнес впервые стал глобальным.
Этот момент важен. Это был век, когда тела переосмыслили как дисциплинированные машины, когда здоровье стало общественной добродетелью, а сила связалась с моральной ценностью. Индустриализация, империи и новые печатные культуры разнесли эти идеи через океаны. Индийские борцы размахивали булавами. Шведские школьники маршировали в том же ритме, что и прусские солдаты. Британские гимнасты тренировались на немецких брусьях. Японские реформаторы переводили британские руководства по физическому воспитанию. Через империи и границы люди двигались в общем темпе.
Первое урок: фитнес никогда не был нейтральным.
Когда мы сегодня говорим о здоровье, мы часто имеем в виду заботу о себе или личное развитие. В XIX веке фитнес был про порядок и контроль. Колониальные державы экспортировали свои системы упражнений как инструменты цивилизации. Местные традиции переупаковывались и перепродавались как курьёзы. Индийская булава стала вежливым домашним упражнением. Йога переосмысливалась как наука о здоровье. То, что мы видим, — это не простой обмен, а то, что я называю процессом опустошения. Движения теряли локальные значения, чтобы их можно было перевести для глобальной аудитории. Прусский националистический дрилл стал растяжкой школьника в Ирландии. Тело глобализировалось, но и уплощалось.
Второй урок: фитнес всегда коммерческий.
К концу XIX века такие люди, как Евгений Сэндоу, не просто демонстрировали силу — они её продавали. Курсы по почте Сэндоу, тоники и гантели доходили до каждого уголка Британской империи. Его тело стало брендом задолго до появления инфлюенсеров. Мечта о совершенном теле упаковывалась и продавалась через журналы, лекции и гастрольные шоу.
Те же обещания живут с нами: трансформация, жизненная сила, моральное обновление. Фитнес-индустрия всегда смешивала правду и иллюзию. Сильные люди XIX века хвастались волшебными порошками. Сегодня мы покупаем предтренировочные комплексы с похожей верой. Тогда, как и сейчас, грань между наукой и зрелищем была тонкой. Фитнес всегда жил в этом неуютном пространстве между здоровьем и надеждой.
Третий урок: тела показывают, кому позволено принадлежать.
Глобальное тело XIX века не было по-настоящему глобальным. Оно было белым, худощавым, дисциплинированным и мужским. Империя перемещала не только товары и идеи; она перемещала идеалы красоты и силы. Идеальный мужчина, которого Сэндоу показывал на сценах от Лондона до Бомбея, представлялся как образ самой цивилизации. Женщины допускались в физическую культуру, но под узкими ожиданиями грации и стройности. Не-белые тела романтизировались как экзотические, но отвергались как inferior.
Эти иерархии всё ещё эхом отдаются. Когда мы называем тело подтянутым, мы редко имеем в виду только здоровое. Мы имеем в виду морально достойное, продуктивное, успешное. Фитнес стал языком ценности. Одна из причин, почему я написал книгу, — показать, что эти идеи исторические. Моральное тело строилось, циркулировало и продавалось на протяжении XIX века, и оно всё ещё формирует, как мы видим себя.
Но история не только о контроле. Она также о связи.
Движение создаёт солидарность. Уильям Макнил назвал это мышечной связью — тем ритмом, который связывает людей, когда они двигаются вместе. Я видел это на старых фотографиях YMCA, в военных построениях, в групповых занятиях и в ритме людей, размахивающих булавами в унисон. История фитнеса полна таких моментов, когда коллективное движение строит сообщество — иногда на службе империи, иногда в тихом сопротивлении ей.
Написание книги напомнило мне, что фитнес — это и зеркало, и двигатель. Он отражает наши страхи упадка и беспорядка, но также производит новые формы принадлежности. В XIX веке физическая культура предлагала ощущение контроля в мире, крутящемся от перемен. Возможно, именно это всё ещё тянет людей в зал сегодня: потребность найти силу, стабильность и смысл в собственной плоти.
Если есть один lasting урок, то это то, что история фитнеса — это история людей, пытающихся осмыслить себя через движение. Те же импульсы, что формировали XIX век — любопытство, неуверенность, соревновательность, надежда — всё ещё пульсируют в каждой современной тренировке. Наша глобальная фитнес-культура не была неизбежной. Она создавалась, оспаривалась и переизобреталась.
Понимание этой истории не делает приседание легче, но делает его богаче.
When Fitness Went Global выйдет в следующем месяце в Bloomsbury, по цене £20 — примерно как банка протеина, и, вероятно, лучшая инвестиция в долгосрочную силу.
Если вы когда-нибудь задумывались, почему вы тренируетесь, почему поднимаете, или почему идея лучшего тела ощущается одновременно личной и универсальной, я надеюсь, эта книга даст вам несколько ответов — и пару новых вопросов. Мышцы важны, но значения, которые мы к ним прикрепляем, важны ещё больше.